Объяснить было трудно: Оливье латыни не знал.
- Ты когда-нибудь слушал мессу? На каком языке говорит кюре?
- На церковном.
- Это латынь, - сказал я. - А континуум по-латыни - нечто постоянное, вечное. Этот завод никогда не остановится и никогда не иссякнет.
- Значит, не нужно уменьшать прирост населения?
- Конечно.
Оливье задумался: он получал и переваривал свой первый урок политграмоты.
- И можно снизить цены?
- На продукты? Бесспорно. Хоть вдвое. Можно даже раздавать их бесплатно, но тогда придется коренным образом изменить экономику Города. Сразу это трудно.
- Я не очень хорошо тебя понимаю, - растерянно признался Оливье, - Но, по-моему, Бойл ничего не захочет менять.
- Почему?
- Потому что это... ему невыгодно. - Оливье нашел нужное слово.
- Соображаешь, - усмехнулся я ободряюще. - Пошевелим мозгами и все поймем. Конечно, Бойл ничего не захочет менять.
Еще бы! Если бы Корсон Бойл действительно убедился в неистощимости дарованного ему богатства, он бы кое в чем реформировал экономику Города. Может быть, даже и политику. Это бы только повысило и его личный престиж и престиж его хунты. Из замаскированного диктатора он вырос бы в живого бога. Но какой правитель поверит голословному утверждению трех, с его точки зрения, авантюристов? Кто подтвердит наш рассказ? Кто проверит его, если сквозь фиолетовый коридор можем пройти только мы? Уже за одно это нас расстреляют или повесят на первом лесном суку. Опасных свидетелей не оставляют в живых.
Я сказал все это Оливье, в заключение добавив:
- Что в наиболее выгодном для Города случае сделает Корсон Бойл? Сменит ценник в продовольственных магазинах. Не лучше ли уж сменить его самого?
Моя реплика не испугала и не удивила Оливье. Он просто спросил:
- А на кого? Одного убили, придет другой. Какая разница?
"Соображает, - подумал я. - Трезвый ум. Такого не соблазнишь романтикой покушения".
- Сменить всю клику, - сказал я вслух.
- С чем? С луками против автоматов?
- Найдутся и автоматы.
Оливье снова замолчал, размышляя.
- Трудно, очень трудно, - задумался он и переменил тему, - А где Шнелль?
- Лежит вместе со своим напарником под придорожным кустом, если лисы не съели.
- А если начнется следствие?
- Напишу рапорт о нападении на обратном пути. По недомыслию "дикие", мол, пытались отбить машину.
- Сомнительная версия, - покачал головой Оливье. - Возьмутся за тебя в трибунале.
Но следствие мне явно не угрожало. Бойла отвлекло нечто более важное, чем розыски пропавшего Шнелля. Я убедился в этом в тот же вечер, когда комиссар позвонил на заставу во время моего разговора с Оливье.
- Начальником заставы, Ано, - услышал я, - вместо тебя назначен Минье. Сдашь дела - он сейчас прибудет. А сам поедешь в Майн-сити на его место.
Я слыхал о Минье, заместителе коменданта лагеря, тупом и жестоком солдафоне, яростно ненавидимом заключенными. Не потому ли его переводят сюда, чтобы спасти от расправы? Такие случаи бывали.
Внутренне даже довольный, что расстаюсь с опротивевшей мне заставой, я все же спросил:
- Вы недовольны мной, комиссар?
- Наоборот. Ты нужен в Майн-сити. Сейчас это труднейший для нас участок. В лагере готовится бунт - у нас есть свои информаторы в каждом бараке. Но когда именно, выяснить не удалось. На другой день трех информаторов обнаружили задушенными в шахте, а на столе у себя Минье нашел свой смертный приговор, нацарапанный печатными буквами. Минье так напуган, что рассчитывать на него там уже невозможно. Конечно, можно расстрелять каждого пятого или десятого, но такой роскоши сейчас мы позволить себе не можем: необходимо форсировать добычу угля. Любой ценой, любыми средствами. Уголь, уголь и еще раз уголь.
- Мне потребуется помощник, - сказал я. - Возьму Оливье, если не возражаете.
- Я бы возразил, но тебе виднее. Выезжайте сегодня же. Действуй, как подскажет обстановка, - вмешиваться не буду. В качестве начальной меры могу подсказать: связь с Городом. Смени всех вольнонаемных шоферов, подвозящих продукты для кухонь. В лагере уже появилась эта воскресшая газетка...
В голосе Бойла мне послышались нотки растерянности, даже тревоги. И я рискнул спросить:
- Какая газета, комиссар?
- Сослали редактора, разгромили типографию, даже бумагу вывезли, а пакость эта выходит, - сказал он и, не объясняя, бросил трубку.
Плетка и шоколад
Мы выехали в Майн-сити на рассвете по окружной дороге в сопровождении эскорта патрульных с автоматами. Кажется, мое назначение опережало события. Бойл сказал: готовится бунт. Вероятно, он имел в виду локально ограниченный мятеж в одном из бараков, обеспечивающий побег, может быть, и значительной группе заключенных, но всегда только побег. Такие побеги случались: лес был наводнен шайками одичавших беглецов, время от времени нападавших на патрули и машины с продуктами. Но с моей помощью Сопротивление могло превратить мятеж в восстание, отнюдь не ограничивая его цели побегом. Сложность заключалась в том, что организация побега уже началась, а без соответствующих паролей и явок нечего было и думать о связи с лагерными подпольщиками. Даже выданные им списки провокаторов они, в свою очередь, могли посчитать провокацией. Правда, меня знал Джемс, но при его недоверчивости и пылкости моя самодеятельность могла иметь самые пагубные последствия. На подобную самодеятельность без директив Сопротивления я не имел никакого права.
Близость человеческого поселения стала заметной по мере нашего приближения к лагерю, показались конские табуны на лугах, обнесенных высоким забором, зелено-желтые массивы овса и плантации роз, явно посаженных человеком. "Участки полицейских-отставников, - пояснил Оливье, - заготовка розового масла". К лагерю мы подъехали не со стороны железной дороги, отделенной от леса колючей проволокой, а по грунтовке, изрезанной колесами и копытами, которая и привела нас к воротам в серой бетонной стене с лаконичной надписью "Уголь". На мой недоуменный взгляд Оливье разъяснил, что на таких же воротах к югу отсюда красуется надпись "Железо", а выше в горах - "Медь", в зависимости от того, на какие разработки ведет дорога.
Однако поселок за воротами производил даже симпатичное впечатление и чем-то напоминал виденное мною во Франции. Оттуда, вероятно, и были скопированы эти дома с черепичными крышами и цветными палисадниками, уцелевшими со времен Второй республики, одноэтажные коттеджи-модерн, нечто вроде мэрии в центре маленькой площади и трактир с вынесенными на улицу столиками под курортно-полосатым тентом. "Административный поселок, - подсказал Оливье, - комендатура службы, техническое управление и ресторан для нашей услады". "А рабочие?" Даже сопровождавшие нас патрульные заржали, как лошади. "Ты еще бараки не видел. И плеточный плац и собачий питомник". "Зачем питомник?" - поинтересовался я. Оливье ответил лаконично и грустно: "Увидишь".
Освенцим и Маутхаузен мы увидели позже, когда осматривали шахтерские обиталища в блоках-бараках, возглавлявшихся блок-боссами. "Облака" смоделировали человеческую жестокость, а человеческая жестокость придумала и оборудовала Майн-сити. То, что мы видели в бараках, кухнях и на плеточном плацу, где наказывали провинившихся окованными медью ременными плетками, можно сравнить с любой гиммлеровской фабрикой смерти и описание увиденного заимствовать из любого документального фильма, смонтированного по материалам Нюрнбергского процесса. Будет очень похоже. Несколько архаично, не столь модернизованно: не было печей, газовых камер, изделий из человеческой кожи, стерилизации. Но древние формы человекоистребления, вплоть до травли собаками, применялись здесь ревностно и умело.
Собак, впрочем, я отменил, плетки тоже. На самом большом плацу я собрал всех блок-боссов - типичнейших "капо" с выражением жестокости и хамства на лицах. Они были в таких же серых мундирах, как и галунщики. Только золота было меньше. За голенищем у каждого торчала плетка. С плеток я и начал.
- Плетки сжечь, а все плацы уложить дерном, - приказал я, - пусть будут лужайки для отдыха.
У меня в комендатуре был не то управдел, не то писарь, почти мой однофамилец - Онэ. Он тут же вел записи для приказа. А приказ этот поверг его в трепет - даже руки у него задрожали.
- Пункт седьмой охранительного устава гласит...- начал было он.
- Пункт седьмой временно отменяется, - перебил я. - Кроме того, все собаки используются только за проволокой. Никакой травли людей на территории лагеря. Все!
Так было покончено с плетками и собаками. Кроме того, я закрыл все карцеры, ввел наблюдение за безопасностью работ на лесоповале и увеличил дневной рацион для рабочих. Порядок в столовых и лазаретах наводил Оливье. На большее пока я не рискнул, да и реформы мои предназначались лишь для того, чтобы внести некое смятение в умах. Мятеж не должен был начаться без вмешательства Сопротивления. Джемса я в бараках не нашел, но имя его в списках видел. И мой интерес к нему, естественно, привлек внимание Онэ.
- Вы знаете, кто этот Джемс Стил? - спросил он.
- Знаю, - ответил я хладнокровно, - Бывший редактор подпольной газеты.
Онэ сейчас же насторожился: что это я затеял?
- Собираюсь расширить канцелярию, - небрежно заметил я. - Объем работы увеличивается, один вы не справитесь. А из бывшего редактора может выйти хороший писарь.
Онэ промолчал. Он копил наблюдения для доноса. Кому? Больному Бриску, которого я замещал, или самому Бойлу? Бриск меня не пугал, но вмешательство Бойла могло сорвать мои планы. Онэ становился опасным, а наш раунд решающим.
Для начала я послал его в нокдаун.
- Вы готовите рапорт, Онэ? О моих действиях и через мою голову.. Но учтите: первым об этом узнаю я.
Он взглянул на меня исподлобья, как бы оценивая мою угрозу.
- Вам еще не выносили смертного приговора? - спросил я.
- Ннннет...- заикнулся он.
- В таких случаях полицейских спасают. Переводят в другое место, как Минье, например. Так запомните: вас не переведут.
Я мог спокойно считать до десяти, как на ринге. С Онэ было покончено. Требовался кислород, и я его дал.
- Мне поручено, Онэ, любыми средствами, я подчеркиваю, любыми, поднять добычу руды и угля. Сделать это можно при помощи кнута и пряника, - я перевел "кнут" как "плетку", а "пряник", как "плитку шоколада". - Мои предшественники предпочитали плетку, и добыча падала. Поэтому я решил попробовать шоколад.
По-видимому, он понял, потому что мое требование разыскать и доставить Джемса бросился выполнять сам. Сейчас предстоял разговор потруднее.
Джемс вошел в зеленой куртке каторжника: до полосатых местные Гиммлеры не додумались. Сначала я даже не узнал его, настолько он изменился.
- Садись -сказал я, подвигая стул. Он сел, не отводя устремленных на меня глаз. В них я читал презрение и недоверие.
- Считаешь, что я предатель и делаю карьеру в полиции? - спросил я в упор.
- А разве это не так? - скривился он.- Мне что-то неизвестно от Сопротивления о твоем назначении.
- Будет известно, - сказал я. - Оно произошло неожиданно для меня самого. Связаться с руководством и получить директивы еще не успел.
Он молчал. Сжатые губы его по-прежнему презрительно кривились: не верил ни одному моему слову.
- Ты прав, - вздохнул я. - Доверие не просят, а завоевывают. Подождем. Где работаешь?
- На. седьмой-бис. Думаешь, буду восхищаться твоими реформами? В создавшемся положении они приносят больше вреда, чем пользы.
Так и есть. Смятение в умах уже началось. Теперь только выиграть время, чтобы связаться с Фляшем.
- Ты ошибаешься и скоро осознаешь свою ошибку, - сказал я Джемсу. - А пока я перевожу тебя из шахты.
Он вскочил испуганно.
- Куда?
- В канцелярию. Ты должен быть у меня под рукой.
- Оставь меня в шахте, Ано. Прошу. Я не понимаю тебя. - Голос его дрожал, он почти умолял, этот голос.
- Нет. - Я решительно отверг его просьбу. - Ты и раньше мало что понимал. Из-за непонятливости погубил и людей и газету.
Он сразу сник, даже голову опустил - смущенный, растерянный мальчик.
Я добивал его: у меня не было выхода.
