Александр АБРАМОВ, Сергей АБРАМОВ "РАЙ БЕЗ ПАМЯТИ"
(журнальный вариант)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: Гости съезжались на дачу
Не помню, кто из нас процитировал Пушкина, когда наше такси свернуло с Киевского шоссе в путаницу горбатых дачных проселков. Но цитата в точности соответствовала действительности: гости действительно съезжались на дачу. Мои гости. Ирина уехала с академиком в Ригу на симпозиум биофизиков - Осовец не доверился другой стенографистке,- а я остался единственным и полновластным хозяином садового участка с коттеджем из фанеры, шестью эмбрионами яблонь и тремя березками у садовой калитки.
Гостей было трое. Мартин, приехавший из Нью-Йорка по маршруту Интуриста и без_помощи локатора нащупавший меня в студийной монтажной, Толька Дьячук, оторванный нами от институтской ЭВМ, и Борис Аркадьевич Зернов, извлеченный с редакционной "летучий" в журнале "Земля и Вселенная". Три мушкетера и д'Артаньян, проникшие в тайну розовых "облаков". Судьба уготовила нам встречу не через двадцать лет, а всего три года.
Встреча состоялась на дачной веранде за бутылкой настоящего "скотча", привезенной Мартином, совсем как на пикнике где-нибудь в штате Мичиган вблизи от Великих озер. Только вместо штата Мичиган был Нарофоминский район Московской области, а вместо Великих озер невеликий Чуркинский пруд с относительно живописной рощицей на берегу, которую можно было пройти вдоль за пятнадцать минут, а поперек - за четыре.
Всего три года прошло со времени нашего отъезда из Гренландии, а в памяти уже успело многое стереться. Капризная и непрочная штука эта человеческая память, как старый будильник: иногда звенит, когда это совсем не нужно, и молчит, когда вы так на него надеетесь. Совсем недавно, казалось, исчезли розовые "облака", а зарубежные газеты и радио уже ищут свежих мелодии для своих ежедневных запевок. Но серьезные разговоры о феномене розовых "облаков" ведутся только на страницах научных изданий. Честно говоря, и мы их между собой не ведем, как постаревшие мушкетеры, давно забывшие о бриллиантовых подвесках французской королевы. Д'Артаньян вернулся в приемную кардинала, а я в монтажную киностудии. Ирина делит обязанности строгой жены с еще большей строгостью секретаря академика. Толька по-прежнему вычерчивает карты циклонов и антициклонов, а Мартин осваивает амплуа нью-йоркского газетчика. Лишь Зернов, где-то обобщающий материалы парижского Конгресса, до сих пор верен памяти пережитого, и лишь в его присутствии наши встречи нет-нет да и вернутся к мечтательному "а помнишь?".
И сейчас это "помнишь?" сопровождало чуть ли не каждый глоток крепкого шотландского виски.
- А помнишь пресс-конференцию в отеле "Омон"?
- А как мы с тобой на лестнице сидели! В "Омоне", помнишь?
Разговор идет по-английски, и Мартин тотчас же вмешивается:
- Я другую лестницу помню. В казино. Как я по ней из автомата полоснул.
- И кончился Ланге. Кстати, ты, говорят, потом его живого встретил?
- Было дело. Уже без автомата.
- А Этьен?
Мартин морщится.
- Он уже мертвый был, когда я ему о девушке из казино напомнил. "Иес, сэр". "Ноу, сэр". А глаза стеклянные.
Минутное молчание, и я спешу переменить тему.
- Женился?
- Нет. Девчонки нет подходящей.
- А Мария?
- Вернулся из Гренландии, а она уже замужем.Не верила, говорит, что вернусь. Кстати, знаешь, за кем? За тем полицейским-оборотнем, которому я башку продырявил, а он даже не пошатнулся. Мартин вздохнул, и я снова переменил тему.
- Старика видишь?
- Томпсона? Нет. Он сейчас в Пасадене грейпфруты выращивает.
- Занятный старик, - говорит Зернов, но я отрубаю:
- Вредный.
- Нет, - задумчиво поправляет Мартин.- Честный. Не мелочной. Только...
- Без чувства юмора, - смеется Зернов.
Почему-то стало темнее, хотя до вечера было еще далеко.
- Гроза, что ли, собирается? - спросил я, выглядывая с веранды.
- Гроза прогнозом не предусмотрена. Без осадков, - важно сказал Толька.
Я повернул выключатель на стенке, но лампочка не зажглась.
- Выключили на линии. Говорю - гроза.
Толька нахмурился: что-то на небе все же привлекло его внимание. Какой-то сумеречный заслон закрывал от нас дальнее, не затемненное тучами небо, и в этой непонятной сумеречности то и дело мелькали какие-то тоненькие, но яркие белые вспышки, точно искры электросварки.
- Непонятно, - проговорил он.
- А косяки у двери совсем посинели, - заметил Зернов.
Действительно, белые косяки открытой в комнату двери стали неровно синими, причем синева расползалась и темнела.
Мартин почему-то поднес к уху часы.
- Стоят.
- И у меня, - сказал Зернов. - Без четверти шесть?
Я не успел ответить: что-то ударило меня по глазам.
Тьма. Черный, бездонный провал, в котором исчезло все - и дом, и веранда, и мы сами. И первое свидетельство обострившихся ощущений: стало странно жарко и еще более странно тихо. Какая-то первобытная мезозойская тишина. И неподвижность. Сижу, а тела нет - не космическая невесомость, а просто высвободившийся из тела дух, если называть духом неугаснувшее сознание. Я сказал: сижу, но это лишь привычный образ - просто ничего не чувствую и пальцем двинуть не могу. Паралитик.
Может быть, так умирают? Может быть, это смерть?..
Где мы?
Загробную тьму вдруг прорезали белые молнии. Тьма раздвинулась, как еще темные створки экрана только что включенного телевизора. И, как правило, сначала включился звук. Я услышал испуганный голос Тольки:
- Кто-нибудь жив?
И тотчас же откликнулся Мартин:
- Я рядом.
Я вдруг обрел свободу движения: плюхнулся задом на пол, как будто из-под меня выбили стул. И странное дело: пол оказался сырым и мягким. Я провел рукой - трава. А затем с удивительной цельностью - не постепенно, а сразу и полностью - стало видно все окружающее. Зернов и Мартин сидели на поваленном молнией, обуглившемся стволе, должно быть, столетнего дерева, а мы с Толькой корчились перед ними в росистой высокой траве. Нас окружал лес, но не редкий и живописный, как подмосковные рощицы, а густой и непроходимый, сказочно-дремучий - точь-в-точь тайга и все-таки не тайга. Какие-то деревья вздымались над нами, закрывая небо. Я разглядел знакомый мне по крымским нагорьям бук, широколистный вяз, западноевропейский каштан и клен, такой могучий и древний, каких в подмосковных лесах наверняка не найдешь. Деревья росли тесно, перемешиваясь с закрывавшим все проходы подлеском - по-видимому, шиповником, но не по-нашему густым и высоким. Он, как искусственно выращенная ограда, окружал нас со всех сторон, не оставляя ни малейшей надежды для грибников или любителей лесных прогулок. Для таких прогулок тут требовался топор.
- Ты что-нибудь понимаешь? - спросил я Зернова.
Вместо ответа он задумчиво огляделся, как бы стараясь что-то понять, и вдруг потянулся к часам.
- Идут, - удивленно заметил он, - и, пожалуй, это самое непонятное. Помните, когда они остановились? Без четверти шесть. А сейчас без пяти. Простите, Мартин, - он перешел на английский, - я говорил о том, что мы здесь уже десять минут.
- Где это здесь? - спросил Мартин.
Я улыбнулся: вопрос был точен. Самый нужный вопрос.
- Не знаю, - честно ответил Зернов. - Но почему мы здесь, пожалуй, ясно. Знакомые штучки.
- Думаешь, "облака"? Опять?
- А почему бы и нет? Какие гарантии были у нас, что они не вернутся? Да и что еще можно предположить? Взрывную волну? Не те симптомы: даже температура не поднялась. Внезапный порыв урагана? Вон даже Толя улыбается. Да и какой силы ураган может перебросить нас живыми за тридевять земель, черт знает куда?
Я все еще упорствовал.
- Почему за тридевять земель?
- А ты оглянись, - вмешался Толька. - Где ты такой лес видел? Я сын лесника, с детства в лесу. Это тебе не Мещера и не Сибирь. И на Северном Кавказе нет ничего похожего. Не наш лес!
- И не американский, - прибавил Мартин.
- В Галлии времен Цезаря, - неожиданно заметил Зернов, ни к кому непосредственно не обращаясь, - вероятно, были именно такие леса. Я вспоминаю Фонтенбло.
Загадочность Зернова начинала меня раздражать.
- При чем здесь Фонтенбло?
- Если вымрет Европа, то лет через триста под Парижем будет именно такая тайга.
- Значит, опять моделируется пространство и время. - Мне все еще не хотелось сдаваться. - И лес - модель. А зачем им галльский лес времен Цезаря?
Зернов молча встал, перешагнул обугленный молнией ствол и только тогда ответил:
- А кому нужны эти гадания? Модель - не модель... Реальная действительность - это лес, из которого нужно выбраться.
- Интересно, как? - спросил Толька.
- Погодите, мальчики, - сказал Мартин и вынул нож с белой пластмассовой рукояткой. Тонкое двусторонне отточенное лезвие выбросилось из нее с легким щелчком. Не нож, а мечта разведчика на вражеской территории.
С легкостью, без всяких усилий, как будто бы он резал колбасу или хлеб, Мартин вырубил проход в кустах, срезая ветки под самый корень.
- У кого еще есть оружие? - спросил он.
- А зачем? - удивился я. - Даже зверей здесь, по-моему, нет.
- По-твоему, - передразнил Толька. - В лесу без ножа и палки нельзя. Надо хоть дубинки срезать.
С помощью Мартина мы вооружились суковатыми рогатками, не зная, что через какой-нибудь час будем благословлять Тольку за эту предусмотрительность. Пока же мы сшибали ими огромные, сметанного цвета грибы.
- Борис, - я тронул рогаткой пробиравшегося в чаще Зернова, - а может, и не было розовых "облаков"? Может быть, вся идея о втором их пришествии - чушь? Может, с нами другая дичь приключилась?
- Какая?
- Ну, допустим, гипноз.
- А кто же гипнотизер? Может быть, по соседству с тобой Вольф Мессинг живет?
Не дожидаясь ответа, он зашагал дальше, пока его не остановил крик пробиравшегося впереди Мартина:
- Завал!
С трудом обретенный нами путь, девственную, впервые прокладываемую здесь лесную тропинку преграждала груда поваленных и раскиданных бурей деревьев. Я пригляделся: все высокоствольные буки.
- Вот в эту бурю я верю, - сказал Толька.
С ним никто не спорил.
- Ну как, будем искать обход или перебираться? - спросил Мартин.
Он спрашивал у Зернова, по старой памяти считая его командиром. Но истинным командиром в данных обстоятельствах стал Толька.
- Обходить далеко, - сказал он, - прямой смысл - через завал. На север. Там и лес реже.
Я усомнился:
- Почему на север? Откуда ты знаешь?
- Где солнце раньше было? Там, - Дьячук указал в сторону, откуда мы шли. - А где сейчас? Почти над нами. К полудню дело идет.
- Вы что-то путаете. Толя, - вмешался Зернов. - Сейчас на моих без двадцати пяти семь.
- На ваших. А солнце в зените.
Действительно, сквозь сомкнутые кроны платанов и буков струился почти отвесный солнечный свет. Зеленая листва процеживала его, смягчая и рассеивая, как темные тюлевые гардины на окнах. Еще одна загадка! Но раздумывать над ней мы не стали. Через завал, так через завал.
Опираясь на свои рогатые дубинки, мы прыгали со ствола на ствол, стараясь не провалиться между деревьями. А когда мы уже почти перебрались на противоположную сторону, нас подстерегала беда.
- Эй, глянь! - крикнул прыгавший впереди Толька.
Но взглянуть я не успел. Что-то рыжее и пушистое прыгнуло на меня с такого же рыжего ствола сбоку. Острые когти вонзились в куртку.
"Рысь!" - мелькнула мысль.
Не выпуская из рук дубинки, я оторвал от себя это рыжее и швырнул под ноги; хорошо еще, что я прочно держался на двух спаренных бурей стволах. Это "что-то" было крупнее белки, но меньше рыси, и рассмотреть его я опять не успел, потому что оно снова прыгнуло мне на грудь. Я увидел злые зеленые глаза и розовые ноздри. Кошка!
Я с трудом опять оторвал ее, снова бросил и ударил дубинкой. Она по-домашнему пискнула и отползла за дерево. Сбоку снова что-то зашипело: другая! Я встретил ее рогаткой, отшвырнул и тут только заметил, что рядом шел не менее жестокий бой. В двух шагах от меня Толька, отбросив ногой одну полосатую тварь, добивал рогаткой другую. Зернов стоял на земле, зажатый двумя обломанными стволами, и уже не отбивался - он уронил палку, -а просто закрывал лицо руками, защищая глаза от ногтей не то двух, не то трех не то рыжих, не то дымчатых дьяволов. Мой бросок на помощь предупредил Мартин. Сверкнула в воздухе искра его ножа, и рубашка Зернова густо окрасилась кровью. К счастью, это была не его кровь.
