- Вы не могли пройти этот лес, - прибавил он недоверчиво.
- Прошли, как видите, - сказал Мартин.
Братья переглянулись по-прежнему настороженно и недоверчиво.
- Вы не переодетые "быки". "Быкам" здесь делать нечего, - раздумчиво, словно рассуждая сам с собой, проговорил Джемс, - да "быки" бы и не стали жарить птицу на вертеле.
- Может быть, они "оттуда"? - спросил Люк брата, многозначительно подчеркнув слово "оттуда".
Джемс предостерегающе сжал ему руку и, помолчав, прибавил:
- "Оттуда" за последние два года побегов не было.
Смутная догадка осенила меня.
- Вы имеете в виду лагерь?
- Какой лагерь?
- Ну, шахты или рудники на той стороне. - Я указал на реку.
- Майн-сити?
- Не знаю, как это называется, но, по-моему, это ад. - И я рассказал о расправе за колючей проволокой.
- Так всегда кончается, - не удивился Джемс, - автоматы только у них, да и стрелять не всякий сумеет.
Он говорил по-английски чисто, но как-то иначе, чем Мартин. Должно быть, Мартин тоже это заметил, потому что спросил:
- Ты канадец?
- Не понимаю, - сказал Джемс.
- А что тут непонятного? Из Виннипега или Оттавы?
Братья опять переглянулись, на этот раз без всякой настороженности: они действительно не понимали Мартина.
- Вы говорите как-то странно, не по-нашему, - произнес Джемс, и снова нотка недоверия прозвучала в его словах, - Я думал, что вы просто "дикие", как и мы.
- А мы действительно "дикие", - подтвердил Зернов дружелюбно и доверительно. Я понял его. Он разрушал стену между ними и нами, созданную неосторожным вопросом Мартина.
- Ну, конечно, - доверчиво откликнулся Люк, - не "быки" и не "воскресшие". По одежде видно.
Но Джемс был более осторожен. Он еще не верил, он проверял.
- Давно из Города? - спросил он. Теперь переглянулись мы. Вопрос был точен, и такой же требовался ответ. Любая ошибка могла порвать тонюсенькую ниточку взаимного доверия, которая одна могла привести нас в чужой и неведомый мир.
К счастью, закипела вода в котелке, и Джемс, не дожидаясь ответа, начал приготовлять незнакомое нам питье. Он не засыпал в котелок ни чая, ни кофе, а просто вылил туда половину принесенной им бутылки. Вкусно запахло подогретым виноградным вином.
- Грог, - сказал Люк. - Отец привозит вино из Города. А на будущий год, если виноград уродится, начнем сами давить.
"Должно быть, фермеры", - подумал я, но догадки не высказал. И хотя жареный глухарь и кипящий грог еще теснее связали нас, необъяснимое все-таки оставалось необъяснимым. И для них и для нас. Надо было открываться и открывать.
Начал Джемс, в его присутствии Люк, по-видимому, всегда был второй скрипкой.
- Почему вы неодинаково говорите по-английски? Один лучше, другой хуже. Может быть, вы французы?
За доску предстоявшей шахматной партии сел Зернов. В молчаливом единодушии мы предоставили ему это право.
- Мартин - американец, а мы трое - русские.
- Русские?- удивился Люк. -Нет такого сектора в Городе.
Джемс поморщился.
- Замолчи, - привычно одернул он брата. - Есть русский арондисман во французском секторе.
- Вроде Гарлема?
- Меньше.
Люк удовлетворился ответом, а мы недоумевали. Город без имени. Русский арондисман. Гарлем. Оба не знают, что такое "канадец", не слыхали ни о Виннипеге, ни об Оттаве. Требовался географический гамбит, и Зернов рискнул:
- Мы не из вашего города. Даже не знаем, как он называется.
- Просто Город, - сказал Джемс. - А вы откуда?
- Мы не "быки" и не "воскресшие". Очевидно, имеются в виду полицейские и беглецы из Майн-сити. Вероятно, мы вкладываем разный смысл и в понятие "дикие". Но у нас нет оружия, и мы нуждаемся в помощи. Нам просто нужно побольше узнать друг о друге, чтобы сломать лед недоверия. Потому не удивляйтесь, если некоторые вопросы покажутся вам странными или даже смешными. Например, как называется та планета?
- Земля.
- А ваша страна?
- Я не знаю, что такое "страна".
- Ну, вся эта часть Земли, где живете вы, люди.
- Город.
- Разве у вас один город?
- Конечно.
- А Майн-сити?
- Это не город, а рудничный поселок и место ссылки.
- А государство?
- Город - то и есть государство.
- Одно государство на Земле?
- А разве может быть несколько?
Даже Зернов сбился и недоуменно взглянул на нас, но тут же нашелся:
- Вы говорите по-английски и по-французски. А вы слыхали о таких государствах, как Англия и Франция?
- Нет.
- А о частях света? О материках и океанах? Об островах и морях?
Джемс и Люк непонимающе взирали на нас. Я не выдержал и вмешался:
- А вы в школе учились?
- Конечно, - хором ответили оба.
- Есть такой предмет - география...
- Нет такого предмета, - перебил Люк.
- Погоди, - остановил его брат. - Что-то такое было. Но очень давно. Во время Начала, - он произнес это слово так же подчеркнуто и торжественно, как и Город. - Мне было одиннадцать или двенадцать, точно не помню. Был тогда у нас учитель-француз. Он что-то рассказывал нам о мире, где мы живем. Кажется, это и называлось "география". Но потом ее запретили, а он исчез.
Оба отвечали охотно, даже с готовностью, но как-то по-школьному, вроде бы на уроке. Чему же научили их в той школе, где запрещена география и горизонт учеников ограничен рекой к лесом?
- Кстати, как называется эта река?
- Никак. Просто Река.
Мы снова обменялись недоуменными взглядами: непонятная неприязнь к географии упраздняла здесь даже названия. Просто Город. Просто Река.
- А куда она впадает?
- Что значит "впадает"?
Я подумал, как Зернов сформулирует свой вопрос, если они не имеют представления о морях и озерах. Зернов спросил:
- Ну, где кончается?
- Нигде не кончается. Замкнутый круг, опоясывающий Землю.
Дремучее невежество это и убежденное его утверждение чуть не вывели меня из себя. Но я только спросил:
- Откуда вы это знаете?
- Из школы. Это - Знание. - В голосе Джемса снова прозвучала торжественность, начинавшая слово с прописной буквы. - Знание о природе, о земле, о солнце, почему сменяются день и ночь, как загораются и гаснут звезды.
Тут только дошло до нашего сознания, что над нами давно уже ночное звездное небо, - в азарте разговора никто из нас даже головы не поднял. Первым сделал это Толька и закричал:
- Чужое небо!
Мы смотрели на небо и молчали. Вероятно, каждый искал знакомые ему с детства светила. Но их не было. Я не нашел ни Стожар, ни Большой Медведицы, ни Полярной звезды. По всему одинаково черному небосклону горели по-чужому разбросанные в чужих узорах чужие звезды. Это не было южное полушарие: мы все, побывавшие в Антарктике, пересекали экватор и видели Южный Крест. Но и Южного Креста не было. Чужое небо висело над нами, небо другой планеты в системе другого Солнца, может быть, даже другой галактики. Пожалуй, впервые мы по-настоящему поняли всю необычность и значительность того, что с нами произошло. Молчание было тяжелым, долгим и угнетающим.
Молчали и юноши этого мира. Наверное, из уважения к нашей печали или из чувства неловкости и непонимания, - ведь и наше появление здесь в привычной для них безлюдной глуши, и наш язык, и наши вопросы, и наше удивление их привычным словам и понятиям - все в нас должно было их отталкивать, беспокоить и даже страшить. И я не удивился, когда они оба встали и, не сказав нам ни слова, ушли в темноту.
- Ушли, - произнес по-русски Толька, - ну и черт с ними!
- Мне кажется, что они вернутся, - заметил Зернов.
- А мне уже все равно, - сказал я.
Зериов оказался прав: через несколько минут Джемс и Люк подошли и костру и почему-то медлили, не зная, как начать или ожидать вопросов.
- Вас огорчило наше небо, мы видели, - сказал наконец Джемс. - Не сердитесь, мы только теперь поняли, что вы не такие, как мы. Поедемте к отцу, он хорошо помнит Начало и легче поймет вас, а вы его.
Урок истории
Лодка ждала нас на отмели. Джемс чиркнул спичкой, почему-то вспыхнувшей ярко-зеленым огнем, и зажег толстый оплывший огарок свечи, вставленный в квадратную консервную банку, одна стенка которой подменялась стеклом, скрепленным медными самодельными зажимами. Как ни тускло было это игрушечное освещение, все же оно позволило разглядеть длинную, широкую плоскодонку, загруженную на носу мешками и охотничьими трофеями. Их было довольно много: уже разделанная туша оленя, большущий кабан, зажатые между ним и бортом три тушки зайцев и несколько черных птиц, похожих на ту, которую мы только что жарили. Все это изобилие увенчивал огромный судак, бело-розовое брюхо которого не обмануло своими размерами даже а свете коптящего фонарика.
Мы устроились на корме, я поближе и гребцам. Они отчалили молча, орудуя каждый тяжелым длинным веслом. Почти не разговаривали, ограничиваясь сдержанными, короткими репликами:
"Можете спать, а мы на веслах. Надо добраться домой до рассвета. Река в этих местах патрулируется редко, но можно нарваться на случайный патруль". Почему река патрулируется или не патрулируется, что за патруль - они не объясняли, а мы не спрашивали. Какой смысл в сотый раз спрашивать, почему и зачем, когда и объяснения все равно непонятны. Даже знакомые слова приобретали у них незнакомый смысл. Зернов разгадал тайну "быков" и "воскресших", но сейчас молчал. Может быть, заснул: он устал больше других. Толька тоже притих. Посапывание ближайшего ко мне Мартина становилось все более равномерным. А я просто лежал с закрытыми глазами: когда сильно устанешь, всегда не спится. Откроешь глаза - опять чужое, безлунное небо; прислушаешься - свист весла, всплеск, чьи-то слова - Люка или Джемса. Трудно угадать: оба переговаривались еле слышным шепотом.
- Без соли и котелка на охоте. Смешно!
- Говорят, восточный лес прошли. Ты веришь?
- Не знаю.
- А нож у него заметил? Лезвие само выскакивает. Я таких еще не видел.
- Говорят, что никогда не были в Городе.
- А вдруг забыли?
- О чем? О Городе? О Начале? Об этом не забывают. Не помнят того, что было раньше.
- А если они помнят то, чего нельзя помнить? Что им остается?
- Без отца не разберемся.
- Отец учит доверять хорошему человеку. По-моему, мы не ошиблись.
Я открыл глаза и сказал так же тихо:
- Извините, ребята, я не сплю. И вы действительно не ошиблись. Мы помним многое, чего не знаете вы, а то, что есть, забыли. Даже то, о чем прежде всего спрашивают в сумасшедшем доме: какой век, какой год, какой месяц, какой день.
- Откуда они, как думаешь?
- Вы действительно этого не помните? - спросил Джемс.
- Конечно. Иначе я бы не спрашивал.
- Первый век. Десятый год. Двадцать первое июня. Одиннадцать ночи. В час рассвет.
- Сколько же часов в сутках?
- Восемнадцать.
Первый век, десятый год. "Облака" ушли три года назад, а здесь прошло почти десять лет. И день и год здесь короче, и планетка поменьше. И город один. А не напортачили ли "облака" со своим великим экспериментом? Джемс, должно быть, догадался о моем состоянии и произнес шепотом:
- Не огорчайтесь. Память иногда возвращается. У некоторых. Во всяком случае, частично. И у отца вам будет хорошо. А захотите - он переправит вас в Город. Там у нас есть свои люди - помогут.
- Спасибо, - сказал я. - А далеко ваш дом?
- Часа полтора по реке. Только сделаем небольшую остановку. Нужно встретить одного человека. Кое-что принять, кое-что передать. Люк, смотри: он уже ждет.
Тусклый огонек мелькнул в черном подлеске еще более черного леса. С лодки не видно было ни кустов, ни деревьев, только темные тени над темной водой.
Лодка почти беззвучно подошла к берегу. Чуть-чуть зашелестели кусты.
- Обычно мы привязываем ее и переносим груз вместе с Люком, - сказал Джемс. - Сейчас не будем терять времени. Люк придержит лодку, а ты поможешь.
Мы взвалили на плечи каждый по довольно громоздкому, но нетяжелому мешку, легко спрыгнули на берег и начали подыматься по крутой тропинке в гору. Тусклый огонек свечи, должно быть, в таком же самодельном фонаре, как и у Джемса, мерцавший метрах в пяти над нами, служил ориентиром.
