- Тссс...- прошипел Толька и прислушался. - Слышите?
Откуда-то из глубины чащи доносилось не то шуршание, не то шорох, как будто кто-то разглаживал и комкал листки целлофана.
- Вы пророк, Борис Аркадьевич, - сказал Толька, указывая на примятую кабаном траву: там суетились десятки крупных рыжих лесных муравьев.
- Тут надо не воображать, а бежать, - прибавил он.
Минут через двадцать мы вышли к берегу, круто обрывавшемуся к реке глинистым кирпичным откосом. Направо и налево по берегу все той же непроницаемой буро-зеленой стеной стоял наш платановый лес. На противоположном берегу тянулись песчаные отмели и заливные луга, еще дальше снова чернел лес, по-видимому, сосновый, потому что местами к отмелям вытягивались его клинья, на солнце выцветавшие золотистыми языками. Сосна вообще красивое, чистое дерево, а когда она растет редко, с золотыми солнечными просветами, и соседствует с кремовыми полосками песчаных пляжей и дюн, то на все это просто приятно смотреть. Никакого признака человеческого жилья нигде не было видно, но тот берег привлекал своей чистотой и ширью, да и выбора у нас не было: целлофан продолжал шуршать все ближе и ближе.
- Плывем по-солдатски, - скомандовал Толька. - Часы в носки и в карманы, брюки свертываем и закрепляем на голове ремнем у подбородка. Кроль отменяется. Плыть брассом или саженками. Голову над водой.
Мы переплыли реку без приключений, и, когда выбрались на мель, Тояька обернулся и закричал:
- Вон они! Смотрите!
По крутому откосу противоположного берега спускалась неширокая дорожка - метра полтора-два, не больше, - едва отличимая издали от окаймлявшей ее красной глины. Она медленно подтянулась к воде, потом свернула по берегу длинным витком к извергнувшей ее темно-зеленой чаще. Мы стояли и смотрели - сколько минут, не знаю, - а виток все не изменял положения: он только спрямлялся постепенно, исчезая за стенами зеленой крепости. Ни шороха, ни шуршания не было слышно, их заглушал плеск воды, но никто из нас не усомнился в увиденном. То было еще одно, может, самое страшное изобилие этого непонятного леса, естественное где-нибудь на берегах Амазонки, но едва ли объяснимое в этих широтах грозное шествие муравьев.
- У меня такое впечатление, что мы переплыли Стикс, только в обратную сторону, - сказал стоявший рядом Зернов.
Черная стрела
Новое изобилие нашел Мартин.
Усталые, измученные от потери сил и от нервного напряжения, мы часа два провалялись раздетые на горячей песчаной отмели. Больше помалкивали, обмениваясь пляжными репликами, потом заснули, потеряв представление о пространстве и времени. Разбудил меня индейский вопль медно-красного Мартина, размахивавшего над головой, как тотемом, здоровенной, по крайней мере двухкилограммовой рыбиной.
- Судак, - сказал всезнающий Толька, - Где добыл?
Мартин указал на заводь в глубине отмели, отделенную от реки узким песчаным перешейком Она буквально кишела рыбой, как бассейн рыбного магазина. Сазаны и судаки посильнее и покрупнее выбрасывались через перешеек в реку: намывая песок, вода заперла их в этом природном аквариуме, и они уже задыхались от недостатка кислорода в перегретой воде. Крупных среди них было не очень много - больше мелочь, но охотничий инстинкт, заложенный в каждой человеческой мужской особи, сразу обнаружил рыбины покрупнее. Как ни увертывались они, как ни били хвостами, через несколько минут мы уже наловили больше десятка.
Только теперь, впервые после дачной метаморфозы, мы вдруг почувствовали голод. И первые робинзоновские огорчения: "А соли-то нет", "И посуды нет - значит, ухи не будет", "Придется на вертеле жарить, как шашлык". И первые робинзоновские радости: действующая зажигалка Мартина, сосновый сушняк для костра, вертелы нз засохших тростинок, сочные куски поджаренной и продымленной рыбы. И первые попытки подвести наконец какой-то итог пережитому.
- А сила - лес, - сказал Толька.
- Назад в этот лес меня калачом не заманишь, - заметил я. - А как все-таки объяснить случившееся? Сон? Нет. Мираж? Нет. Значит, из одной реальности мы попали в другую?
- У нас уже есть опыт, - сказал Зернов.
- Предел вероятности твоей гипотезы в допустимости возвращения розовых "облаков". Первый вопрос: зачем они вернулись?
- За нами.
- Значит, приглашение в гости. На другую планету. Эту гипотезу мы уже слышали на Конгрессе. Второй вопрос: где "та планета? И сколько парсеков мы отмерили в космосе, чтобы увидеть сволочей в желтых сапогах? Или она искусственная, эта планетка из красного киселя?
- А может быть, она просто в другом измерении?
У меня не нашлось возражений: оказывается, богатой игрой воображения обладал не один я.
- Гипотезы не возникают на пустом месте, - продолжал Зернов, - им нужна точка опоры. У нас их несколько. Первая - лес. Несовременность его очевидна, географическое положение неясно. Вторая - концлагерь. Принудительный труд в такой форме возможен только в условиях полицейского государства. Но это не Гаити, не Родезия, не ЮАР и не Греция. Третья точка - изобилие растительных и животных форм. На Земле в аналогичных широтах мы нигде, ни в одной части света, не найдем таких гигантских скоплений животных и насекомых. Такие скопления могут быть созданы только в террариях-заповедниках, где специалисты-этологи могут изучать поведение животных в сообществах. Такого колоссального заповедника, как известно, на Земле нет.
Я вспомнил выступление американского писателя-фантаста на парижском Конгрессе. Если цивилизацию розовых "облаков" можно представить себе как суперцивилизацию муравейника или пчелиного роя, то в своей гипотетической лаборатории они начнут именно с этологии - с изучения сообществ, начиная с простейших. Цепь от насекомых и млекопитающих требовала заключительного звена, наиболее совершенного продукта биологической эволюции.
Зернов продолжал:
- Есть и еще одна точна опоры у нашей гипотезы: время. Наши часы не поспевают за солнцем. Они остановились за несколько секунд до смены декораций и снова пошли уже в другой реальности. Но солнце там приближалось к зениту, а стрелки наших часов к семи вечера. Значит, в этой реальности действовала другая система отсчета времени или то, что нам показалось мгновением, на самом деле отняло три четверти суток, когда часы, возможно, стояли. Допустим, что мы их перевели, и в полдень стрелки остановились бы на двенадцати. Сколько времени мы здесь? Четыре часа с минутами. А солнце уже за лесом, только багровая полоска видна: мы в преддверии сумерек. Значит, день и ночь здесь короче, а следовательно, и планетка поменьше.
Мы посмотрели на небо: закат был очевиден, красный, как говорят, "ветреный", земной закат, но совсем не в земное время. Приближалась ночь.
Принесли еще сушняка, и костер запылал сильней.
- Будем всю ночь жечь. Головешки - тоже оружие.
- И спать по очереди.
- Программа-минимум, мальчики. До утра только.
- А с утра?
- Людей искать. Не к муравьям же в гости нас сюда пригласили.
- А где их искать?
- Железная дорога подходит к шахтам с юго-запада, - вспомнил Толька, - значит, вниз по реке.
- Подходяще. И еда под боком.
- Выходит, одну рыбу жрать?
Продымленная "костлявая рыба, да еще без соли, уже не вызывала аппетита.
- Я могу подползти к любой птице на десять - пятнадцать футов,- сказал Мартин,- а нож бросаю без промаха.
Я засмеялся.
- Смотри, Дон.
Прямо на нас, на огонь костра, летела большая черная птица. Летела невысоко, все время снижаясь, и почему-то в замедленном темпе движения. Казалось, крылья взмахивали все слабее и реже.
Мартин бесшумно приподнялся на согнутых коленях. Тихонько щелкнул, выбросив лезвие, нож. Но птица, не долетев буквально трех метров, а последний раз взмахнула крыльями и упала в траву. Мы нашли ее тотчас же, уже бездыханной.
- Глухарь, - сказал Толька и замолчал. Что-то привлекло его внимание. Это "что-то" оказалось длинной стрелой, пронзившей насквозь тело птицы. Мартин с трудом вытащил стрелу: мешал раздвоенный металлический наконечник, чуть плоский и заостренный. Почти метровая стрела была выкрашена в черный цвет и заканчивалась хорошо приклеенным оперением. Даже лучшие мастера спортивной стрельбы из лука позавидовали бы ее обладателю.
Мартин долго вертел в рунах это совсем несовременное оружие и сказал задумчиво:
- Мы, кажется, попали и индейцам, мальчики.
Урок географии
Глухаря, уже ощипанного и выпотрошенного, начали жарить, как и рыбу, на вертеле. Мечтали о чае. Но не было ни чая, ни сахара, ни котелка для воды. Воду пришлось пить прямо из реки, черпая пригоршней. Разговаривать не хотелось. Мы сидели вокруг костра, не задавая вопросов и не высказывая предположений. Робинзонада не прельщала перспективами и не питала надежд на возвращение домой.
В эту минуту тревожных и тягостных раздумий незнакомый голос вдруг спросил по-английски:
- Разрешите присесть к вашему костру, друзья?
И поскольку мы не ответили сразу, он тотчас же повторил свой вопрос по-французски с таким же безукоризненным произношением.
- Пожалуйста, - ответил по-английски Зернов, - места хватит для всех.
Он обращался к двум бесшумно подошедшим парням в шортах и клетчатых рубашках с короткими рукавами. Первое, что мы увидели, были их голые ноги, шерстяные носки, скрученные у щиколотки, и самодельные мокасины-плетенки из сыромятных ремешков. Оба были ровесники, или погодки, очень похожие, - должно быть, братья. Они были не старше двадцати лет. Коротко остриженные русые волосы дополняли впечатление юношеской подтянутости, аккуратности и чистоты. На поясах у обоих незнакомцев болтались деревянные колчаны с такими же черными стрелами, как и та, которую вытащил из глухаря Мартин. Охотничью экипировку их завершали висевшие за спиной очень большие, почти в человеческий рост луки, а каждый из гостей ростом был по крайней мере около ста девяноста сантиметров.
- Джемс, - сказал первый, он стоял ближе и нам.
- Люк, - подхватил второй, выходя к костру.
Даже голоса их были похожи.
Мы невежливо промолчали, все еще ошеломленные их появлением и видом. Но Зернов вовремя исправил нашу бестактность, тут же представив нас тоже по именам. Охотники переглянулись - видимо, наши имена несколько удивили их, но никаких замечаний не сделали.
- Присаживайтесь, - повторил Зернов, - птица ваша, но мы ее уже наполовину поджарили. Только соли нет и вскипятить воды не в чем.
- Кто же уходит на охоту без котелка и без соли? - ухмыльнулся Люк и тут же умолк, встретив осуждающий взгляд брата. Тот, по-видимому, был старшим.
- Сейчас принесем все, что надо, - сказал он.
И оба исчезли в сумерках так же внезапно, как появились.
- Интересное кино, - ввернул было Толька, но мы не откликнулись: для впечатлений и выводов время еще не пришло.
Однако и сейчас было ясно, что парни славные и симпатичные и что робинзонада наша подходит к концу. Через несколько минут оба вернулись без колчанов и луков, но зато с котелком, глиняными кружками, баночкой с солью и большим караваем хлеба. Только теперь мы догадались, что они пришли со стороны реки, где, вероятно, оставили лодку.
Разговор начался испытующе и осторожно, как на дипломатическом приеме, когда любопытство сдержанно, а вежливость лаконична.
- Как охота? - спросил Джемс.
- Точнее, рыбная ловля, - поправил с любезной улыбкой Зернов.
- Кто же едет ловить рыбу в такую даль, когда ее у любого берега выловишь? - опять ухмыльнулся Люк и опять был остановлен молчаливо предупреждающим взглядом брата.
- Здесь рыба непуганая, - заметил Джемс как бы вскользь, - но я думал, что вы охотились.
- На нас охотились, - сказал Мартин.
- Кто?
- Сначала кошки, лотом муравьи.
- Где?
Мартин вместо ответа указал на противоположный берег реки.
- Вы были в восточном лесу?! - Джемс даже вскочил с места, впрочем, так же бесшумно, как подошел: не хрустнула ни одна веточка сушняка для костра, сушняка, разбросанного нами вокруг и служившего вместо скамеек. Видимо, Джемс даже бессознательно рассчитывал каждое свое движение. Что-то не современное, не от спортивного тренинга, а дикое, неотделимое от природы, что-то от героев Арсеньева или Купера было в этом рослом меднокожем блондине.
