- А мэр и его совет олдерменов? - спросил я.
- Пешки.
- Кто же у власти?
- Те, кто командует вычислительным центром и прячется за спины подставных лиц. Есть даже хохмочка: четыре туза и джокер. А джокер, как и в картах, может занимать любой пост, даже не очень высокий. Оттуда ему виднее.
- Значит, четыре туза и джокер, - повторил я. - Спрашивается: кто, где, кем и как?
- Я бы иначе сформулировал, - возразил Зернов. - Задача другая: с двумя неизвестными. Икс - продзавод, игрек - вычислительный центр. А вопросы те же: где находится, кто командует, кем приводится в действие и как охраняется.
- Убедил, - сказал я, - Будем искать ответы.
- Теперь понимаешь, почему ты меняешь позицию в нашей шахматной партии, которую мы разыгрываем вместе с Сопротивлением? Наши задачи сейчас совпадают с его тактикой. Сформулировать их можно так: ладья Анохина вторгается в глубокий тыл противника и действует в зависимости от обстоятельств. Я и Дьячук остаемся на прежних позициях, определяя тактику теми же обстоятельствами. Мартин ходом коня закрепляется в баре "Олимпия". Дон, не смущайтесь.
- Неужели Марию нашел? - догадался я.
- Нашел, - признался Мартин. - Совсем земная. А этот щекастый фараон и здесь ее обхаживает. Я его мельком два раза видел. Почему-то в штатском, но это ему не поможет - отобью.
- Не советую, - предостерегающе заметил Зернов.- Здесь он покрупнее земного. А зовут его, запомните, Корсон Бойл.
Мартин так рванулся с кресла, что оно затрещало.
- Этот щекастый оборотень?
- Сейчас это не оборотень. Моделирована не полицейская функция, а человек, как и все в этом мире, и, кроме того, умный, расчетливый и очень опасный. Блокированная память ему не мешает, наоборот, я думаю, она только облегчила ему путь к власти.
Мартин сразу сник, да и мне стало кисло. Ведь на орбиту Бойла меня выводило не только Сопротивление: где-то на этой орбите мы могли найти ответ на все наши вопросы.
- На ближайшей неделе, - продолжал Зернов, - в его летней резиденции состоится встреча... ну, скажем, королей и ферзей. Томпсон не приглашен. Но приглашена Мария. Официально - смешивать коктейли в домашнем баре, неофициально - каприз хозяина. Ну, а мы противопоставим ему каприз гостьи: приглашение должен получить и Толли Толь.
- Зачем? - рванулся Толька.
- Не пугайтесь. Все, что вы должны делать у Бойла, - это петь, слушать и запоминать.
Я невольно зевнул: усталость брала свое.
- А теперь спать, - скомандовал Зернов, - Юра уже зевает. Кстати, учти: тебе еще вес сгонять. Не очень приятная процедура.
Скачки
Процедура оказалась действительно неприятной. Горячий пар ел глаза и щекотал горло. Дышалось трудно и непривычно. Паровая баня была похожей на нашу разве только тем, что в клубах жаркого и плотного тумана я почти ничего не мог рассмотреть. Не было ни мочалки, ни мыла, ни березовых веников. Зато надо мной, вдавленным в губчатый, резиновый мат, яростно орудовал массажист, растирал и разминал меня до боли во всем теле. Я только пыхтел и глотал соленый пот, стекавший мне в рот. В конце концов массажист или умаялся, или решил, что с меня достаточно, и разрешил мне сесть.
Напротив меня на другой койке тотчас же поднялся человек, которого мяли и терли одновременно и в том же темпе. Он вдохнул, выдохнул и спросил что-то по-французски, но с незнакомым, неамериканским акцентом.
Или горячий туман рассеялся, или сидели мы слишком близко друг к другу, но я вдруг хорошо разглядел его. Белотелый, как женщина, с медно-красными от загара лицом и руками, он выглядел чуть постарше и пошире меня, а в черноватых подстриженных усиках на верхней губе мелькнуло что-то неуловимо знакомое. Я мысленно продлил их и закрутил кверху, как у "гусар-усачей" из дореволюционной солдатской песни, и тут же узнал его. То был скакавший рядом со мной в моделированных кинопроектах режиссера Каррези швейцарский рейтар, капитан в рыжих ботфортах. Это он любезно и дружелюбно перебросил мне свою шпагу перед дуэльным шантажом Монжюссо - Бонвиля. Именно. Покровительственно улыбаясь, он спросил:
- Оглох, что ли, от пара? Сколько сбрасываешь?
- Два кило, - сказал я.
- Счастливчик. А мне - троицу. Ты уйдешь, а мне еще час париться. Каким номером записан?
- Седьмым.
- Вместо Реньяра. Вчера его так напоили - сегодня подняться не мог.
Значит, Реньяра убрали, чтобы просунуть меня. Оперативно действует Сопротивление, ничего не скажешь.
- Из какого патруля? - опять спросил он.
- Я не из полиции, - признался я.
- Шпак, - сказал он, сплевывая соленый пот. Он выражал этим полное пренебрежение галунщика к простому смертному, не обшитому золотой тесемкой.
- Значит, пять "быков" и три шпака, - посчитал он на пальцах. - Из вас троих опасен только Фиц-Морис, сын банкира. У красавчика Кюрье лошадка старовата - не вытянет. Ну, а тебе, наверно, одра дадут.
- Почему? - Я решил сопротивляться даже здесь, в бане.
- Кто тебя опекает: Шортм или Хони?
"Хони - это Бирнс",- вспомнил я. Но решил сыграть.
- Не знаю.
- Шорти, наверно. Ему всегда новичков подбрасывают. Подберут тебе вислозадую или коротконожку с большими бабками. Шея колесом, а дышит надсадно. Наглотаешься грязи, когда обгонять будут. Я лично полный шлепок обещаю, если вырвешься.
Я опять не понял.
- Какой шлепок?
- Полный, слыхал уже. Моя кобылка задние ноги выбрасывает дай бог. Умоешься на обгоне.
Я догадался наконец, что он говорит о лошади, которая, обгоняя, забрызгает меня грязью. Что ж, переживем. Еще неизвестно, кто будет грязь жрать.
- Камзол лиловый, бриджи белые? - снова спросил он.
- Не знаю.
- Наверняка. Реньяра цвета. Если б тебе вместе с камзолом его коня дали, ты бы не три, а десять кило с радости сбросил. Только он коня даже отцу родному не даст. Не конь - птица. Ну, а теперь моя кобылка вперед выходит. Поглядишь на нее - скакать не захочешь, какого бы одра ни дали.
Я молчал. Голый галунщии был не менее противен, чем одетый.
- Ну, скачи, скачи, только носа не задирай, - покровительственно прибавил он, - а то после скачек напомню. Шнелль дерзких не любит.
Мой массажист в это время уже набросил мне простыню на плечи. Нужно было идти на весы. Там уже дожидался Хони Бирнс в нейлоновой маечке, сухонький, крепенький, не человек - гномик.
- Два с половиной, - сказал он, взглянув на весовую шкалу.
Это означало, что лишний вес сброшен и я могу влезть в реньяровский лиловый камзол и белые бриджи. Хони Бирнс был доволен, он смотрел на меня снизу вверх, едва доставая мне до плеча, и дружески улыбался. И мне вспомнилась наша встреча рано утром, когда я, которого он знал как фотокорреспондента "Экспресса", снимавшего его для журнальной обложки, вдруг выпалил пароль Фляша. Он долго и угрюмо молчал, оглядывая меня со всех сторон, потом сказал, сплевывая табачную жвачку:
- Другой дылды они не могли выбрать?
Впервые за всю мою жизнь мне было стыдно своих ста семидесяти восьми сантиметров. Я виновато пожал плечами: приседай, не приседай - не поможет. Хони еще раз оглядел меня, пощупал мускулы ног, послал меня на внутреннюю скаковую дорожку, параллельную главной, и скрылся в конюшнях. Через пять-шесть минут он медленно вышел, держа на поводу гнедого высокого жеребца с длинными ногами" даже клячеватого чуть-чуть - хоть ребра считай. Конь ничем не выражал своего волнения, только ноздри вздрагивали.
Кое-что в лошадях я смыслил: как-никак два года не вылезал из манежа.
- Класс, - сказал я.
Прошел галопом дорожку и вернулся. Макдуфф - кто-то из его хозяев, должно быть, помнил историю о Макбете и о его грозном сопернике - не шел, а летел, как летит ястреб над полем, догоняя зайчишку.
- Чудо! - выдохнул я, спешиваясь.
- Я еще не пробовал Макдуффа на приз, - сказал Хони, - рискую. И день не тот, и жокей не тот. Но лошадь и сегодня покажет себя. Такие "быкам" только снятся.
Экзамен я выдержал. Хони Бирнс не сделал ни одного замечания, только послал меня на весы и в парилку. А сейчас, когда подготовка была закончена и я, отдохнув в жокейской на носилках, на которых приносили получивших травмы наездников, уже облачился в широковатые для меня бриджи, заправил в них пузырившийся на животе темно-лиловый камзол с белой семеркой на спине, начиналось самое ответственное и страшное. Хони молча держал под уздцы раздувавшего ноздри Макдуффа, уже оседланного и готового к скачке. Я тоже молча вскочил в седло, нащупал правой ногой начищенное до блеска стремя и взял поводья. Мимо меня к пусковой линейке уже последовали один за другим мои соперники. Я не успел разглядеть их: в пестрых картузах-жонейках под цвет камзолов и бриджей с длиннющими козырьками, они казались двойниками, сотворенными мне на погибель. Шнелль тоже обогнал меня на своей караковой длинноногой кобылке и весело помахал мне рукой, даже не взглянув на Макдуффа. А тот вздрогнул и повел ушами. "Не нравится, что обгоняют, - подумал я. - Что ж, хороший признак".
Мы выстроились на линейке восьмеркой - все одинаковые, различимые издали только по номерам и цветам. У Шнелля на желтом камзоле чернела двойка. Фиц-Морис весь в белом шел под номером первым на вороном жеребце по кличке Блэки. Караковую кобылу Шнелля звали Искрой. "Только они двое и опасны, - предупредил Бирнс, - остальные не конкуренты". Но мне все еще было страшно. Даже зубы постукивали - не мог сдержать.
Зазвонил колокол: старт. Макдуфф рванулся и пошел в галоп, почти зажатый "шестеркой" и "тройкой". От них я тут же освободился, угостив грязью жокеев, - Макдуфф тоже умел обгонять, насмехаясь. В последний раз мелькнули трибуны - кусок белого ситца с пестрыми крапинками - и исчезли. Потянулась справа серая лента забора и зеленое поле слева - оно пестрело белыми мужскими костюмами и яркими женскими платьями, как и оставшиеся сзади трибуны. Они снова возникнут сбоку, но уже на последней прямой. До финиша два километра с лишком, а сколько лишка - я не знал: забыл спросить у Бирнса. Но думалось не об этом - в голову лезло черт-то что. Хорошо, не стипль-чез - я бы не мог взять препятствия. И сейчас же вспомнилось, что кобылу Вронского звали Фру-Фру. Два "ф" в одном имени. У меня тоже два "ф": Макдуфф. Как бы чего не вышло? Я тут же обозлился на себя, мысленно выругался, поднял голову от конской шеи - до этого я едва не лежал на ней - и принялся искать глазами ушедших вперед. Их было двое: "единица" и "двойка", как я и думал. Блэки впереди, Искра метра на два сзади. Макдуфф отставал от них на добрый десяток метров. Догонит или не догонит?
Я не пришпоривал лошадь, я доверился ей. Сладкий запах конского пота щекотал ноздри, ритмический стук копыт и свист ветра - и никаких других звуков. "У лошади память, как у кошки, - говорил Хони, - она помнит каждый бугорок на дорожке, каждую ямку. Помнит, где ее обогнали, где обошла она. Это обязан помнить и жокей. Но Макдуфф не помнит, и ты не помнишь. Это первая ваша скачка и ваше преимущество перед соперниками. Только ветер в ушах, бегущая навстречу земля и никого впереди. Макдуфф не потерпит обгона".
