- Звонили из продполиции, - почтительно склонился портье. - Предупредили, что в пять за вами пришлют экипаж.
В пять я, потягиваясь и зевая, вышел на улицу. Экипаж подъехал почти одновременно - открытый кузов легковой автомашины, запряженный парой рослых и упитанных лошадей с расчесанными гривами. Вместо обрезанного радиатора торчал самодельный облучок-модерн из полых алюминиевых трубок с губчатой подушкой, на которой восседал "бык" в сером мундире с выцветшим желтым шитьем. В лучшие времена оно было золотым, но и здесь мундиры изнашивались скорее, чем люди. Более импозантный галунщик - очевидно, мой телохранитель или конвойный - сидел в машине.
Он подвинулся, пропустив меня, и за весь получасовой наш путь по городу не произнес ни слова. Меня его молчание вполне устраивало, позволяя в одиночку наслаждаться утренней прогулкой по городу. Лошади постукивали по каменной брусчатке, бич кучера-галунщика привычно посвистывал, а Город, удивительный и все еще до конца не понятый, изменяясь на каждом углу, знакомо бежал навстречу. Я сказал "знакомо", и тем не менее они все еще ошеломляли, эти углы, стыки и переходы, когда тихая провинциальная французская улочка с полуподвальными лавчонками-погребками и распухшими от сидячей жизни консьержками вдруг устремлялась к небу бетонно-стеклянным вакуумом небоскребов с матовыми от пыли окнами всех этажей до крыш и огромными, в два человеческих роста витринами. Разинув рот, вы так и не закрывали его, потому что небоскребная высь тотчас же сменялась одноэтажной Америкой без тротуаров, но с неизменной драг-содой и механическими бильярдными, а та, в свою очередь, сворачивала на древнюю парижскую набережную с лотками цветочниц и фруктовщиков...
Управление продполиции помещалось в первых двух этажах двадцатиэтажного здания, вытянувшегося по всему кварталу, дощечка на углу которого извещала, что это Четырнадцатый блок Американского сектора. То был действительно блок, гигантский металло-стеклянный куб, жилой только в первых двух этажах и мертвый в остальных, где лежала многослойная пыль и жили привидения, если их догадались синтезировать наши "всадники ниоткуда". Мимо неподвижных постовых меня провели во второй этаж в большую светлую комнату, нечто вроде спортивного зала с тиром и гимнастическими снарядами, с плоскими матами на полу и скамьями по стенам. За единственным столом с голой пластмассовой крышкой сидели трое, судя по нашивкам, высших полицейских чинов. Все они были на одно лицо: одинаково сухи, морщинисты и выбриты до припудренной синевы на запавших щеках.
- Мсье Ано? - спросил меня по-французски страж в центре. - Будем говорить на вашем родном языке?
- Предпочитаю английский, сэр.
- Садитесь.
- Пригласите тренинг-экспертов, - сказал конвоиру старший экзаменатор - я мысленно назвал его старшим, судя по занимаемому им центральному месту.
Конвоир исчез и впустил троих парней, голых по пояс, в серых тренировочных брюках. В наиболее крупном и мускулистом я узнал Шнелля. Он тоже меня узнал, но только глаза его усмехнулись - лицо оставалось каменным.
- Вы занимались гимнастикой? - спросил меня старший экзаменатор и, не дожидаясь ответа, добавил: - Попробуйте турник и коня.
Я несколько раз подтянулся на перекладине и сделал пять-шесть махов на коне. Махи получились менее неуклюжими, чем эксперимент на перекладине.
- Три, - сказал Шнелль.
- Четыре, - в один голос откликнулись его спутники.
Судьи пошептались и что-то занесли в свои рапортички.
- Наденьте ему перчатки, Оливье, - сказал экзаменатор слева.
- Разрешите мне, - шагнул вперед Шнелль.
- Вы тяжелее его, Щнелль, - возразил экзаменатор, - Оливье подойдет лучше.
Оливье, голубоглазый блондин моих лет, ловко надел мне боксерские перчатки и подлез под канат. Ринг был рядом, с тремя туго натянутыми канатами на белых столбах.
- Боксировал когда-нибудь? - спросил Оливье.
Я отрицательно покачал головой.
- Что-нибудь знаешь? Удар? Стойку?
- Ничего.
- Он никогда не боксировал, капитан, - неуверенно проговорил Оливье, обращаясь к экзаменатору слева.
- Проверим его реакцию, - сказал тот.
Оливье отступил на шаг и шепнул мне:
- Нападай.
Вместо нападения я сымпровизировал что-то вроде боксерской стойки. Оливье легонько шлепнул меня в грудь. Я отшатнулся и, как мне показалось, ударил его в лицо. Но это только мне показалось. Правая моя рука встретила воздух, а кулак противника в черной тугой перчатке сбил меня с ног.
- Один... два... три...- по привычке начал Оливье, но я тут же вскочил.
И снова упал, сбитый таким же точным и сильным ударом. На этот раз я решил не вставать: ну их и черту!
Но считать никто не стал.
- Снимите с него перчатки, Оливье. Одно очко.
- Не больше, капитан.
- Попробуем просто "файт", - сказал левый экзаменатор. - От "спортинг-файт",- пояснил он мне, - это отличается тем, что в бою нет никаких правил. Защищайтесь и нападайте, как вам будет угодно: ногами, руками, подножной, головой...
Я внутренне усмехнулся. Боксировать я не умел, но знал самбо. Рискну. Оглядев моих тренинг-экспертов, я прочел злорадное торжество в глазах Шнелля: он все еще не простил мне поражения на скачках.
- Если пробовать, так с сильнейшим, - сказал я экзаменаторам. - Как противник патрульный Шнелль меня вполне устраивает.
- Ваше право, - согласился экзаменатор. Шнелль уже с нескрываемым злорадством - он даже торжествующей улыбки не спрятал - вышел не на ринг, а на большой квадратный мат и стал в позе партерного акробата, приготовившегося и прыжку партнера.
- Не подходи к нему слишком близко, - шепнул мне Оливье, - он ударит ногою в пах.
Я знал эти штучки. Шаг. Еще шаг. Еще. Шнелль напоминал сжатую стальную пружину. Еще шаг - и ударит. Но я не шагнул, а прыгнул. Вверх и чуть вправо, так что взлетевшая правая нога Шнелля ударила, как и моя рука в схватке с Оливье, по воздуху. В ту же секунду я перебросил Шнелля через голову. Он грузно грохнулся на пол, так грузно, что даже толща мата не смягчила удара.
- Браво! - крикнул Оливье. - Шесть.
Экзаменаторы, не возражая, черкнули что-то в своих рапортичках.
- Стрелять умеешь? - спросил старший.
- Из лука.
- Из автомата не пробовал?
- Нет.
- Дайте ему оружие. Рой, и покажите, как надо работать.
Третий из тренинг-экспертов взял автомат и подвел меня к стойке тира. В двадцати шагах на длинной-предлинной скамье стоял ряд пустых винных бутылок, чуть дальше - такой же ряд жестяных консервных банок, а шагах в пятидесяти - снова бутылки, только реже и выше. На стене над ними - ленточкой - чьи-то портреты, чуть крупнее газетных.
Рой, не торопясь, объяснил мне устройство автомата, как целиться, спускать предохранитель и нажимать на спусковой крючок.
- Попробуй первый ряд.
Я снес ее одной очередью.
Рой внимательно посмотрел, как держу автомат, заглянул мне в глаза и молча кивнул на консервные банки.
Я снес и их.
- Вы солгали, Ано, - проговорил старший экзаменатор, - так стрелять может только знакомый с огнестрельным оружием.
- А я и знаком. Но вы спрашивали меня об автомате, а я стрелял из охотничьего ружья.
- Когда?
- Когда был "диким".
Ни малейшего удивления не отразилось на лицах моих судей. "Знают", - подумал я. Значит, и это прошло без промаха.
- Попробуйте последний ряд, - опять вмешался экзаменатор справа.
Я струйкой пуль снял и третью бутылочную заставу.
- Недурно, - послышался голос в дверях.
Экзаменаторы, как по команде, вскочили. Я обернулся: Корсон Бойл. Он сел за стол - серая сова среди пестрых попугаев: по-прежнему был в штатском костюме.
- Почему тебя потянуло в полицию? - спросил он, сощурясь.
- Я уже говорил. Власть и сила. Почему я выбрал сильнейшего для участия в схватке? Потому что был качественно сильнее его. Почему вам, количественно более слабым, подчиняется количественно более сильное население Города? Потому что вы сильнее качественно.
Я был уверен, что мой ответ понравится Бойлу. И не ошибся.
- А чем же обеспечивается эта качественность?- подмигнул Бойл поощрительно. - Оружием?
- Не только, - ответил я, подумав. - Конечно, оружие-серьезный фактор. Но оружие можно отнять или изготовить. На оружие можно ответить оружием. А почему вам подчиняются не только кучера и консьержки, но и директора "Сириуса"? Не выписывают же они свои чеки под дулом наведенных на них автоматов.
Бойл засмеялся.
- Верное наблюдение. А вывод?
- Денег у них не меньше, чем у вас. Но деньги не фишки, у них должно быть какое-то мерило стоимости.
- Что ты имеешь в виду? - прищурился Бойл, на этот раз, как мне показалось, не дружелюбно, а настороженно.
Я вывел свою судьбу на опасный стрежень, но сворачивать не собирался. Возможно, отсюда и не возвращаются. Но я почему-то был уверен, что Бойл в конце концов оценит мою откровенность.
- Завод или заводы по изготовлению пищи. Пищевой комбинат, вроде химического, - решительно произнес я, - Это большая сила, чем оружие, и большая ценность, чем деньги.
Последовал вопрос, как выстрел.
- А что ты знаешь о заводе?
- Ничего. Предполагаю. А предположение не знание.
- Ты с кем-нибудь делился таким предположением?
Спрашивал только Бойл. Тренинг-эксперты давно ушли. Экзаменаторы молчали с серыми, как мундиры, лицами. Вероятно, таких экзаменов еще не было.
- С нем у нас можно делиться? - сыграл я пренебрежение и равнодушие, - С людьми без памяти?
- У тебя есть друзья.
- Они умствований не любят. Обеспечь себя - предполагай что угодно. Вот их кредо.
- А секретарь Томпсона?
- Мы с ним почти не встречаемся. Он очень занят.
- Пишут историю, - скривился Бойл. - А кому нужна эта история? Как трамвай превратился в конку, а в квартире погасли лампочки? Мы восстановили телефон для себя, а Городу он не нужен. Мы замораживаем изобретения только потому, что считаем прогресс преждевременным. Статус-кво - вот что нам нужно. Объяснить?
- Не надо. Но я не понимаю, как может угрожать прогресс?
- Память возвращается, мальчик. Когда-нибудь мы все вспомним, что было и как было. Судный день, как говорят попы. - Он посмотрел на меня, как прицелился, и помолчал, словно взвешивая все, что хотел прибавить.- То, что в наших руках пища, известно. И то, что не любят нас в Городе, тоже известно. Так почему бы нам не завоевать любовь, когда все так просто? Снизить цены. Пустить продукты по дешевке. Всем, всем, всем. Уменьшатся прибыли? Не так уж страшно.
- Страшно другое, - перебил я. - Поднимется жизненный уровень, повысится платежеспособность. Будут больше покупать, больше продавать и больше производить. Расширится рынок труда. А за счет чего? И еще: судя по товарным этикеткам, завод работал и до Начала. А помнит ли кто-нибудь его мощность? Есть ли уверенность в том, что эта мощность неограниченна и сможет удовлетворить любой спрос? А если нет такой уверенности, значит, вы заинтересованы в стабильности положения, в сохранении нынешнего уровня платежеспособности, в понижении, а не в повышении спроса.
- Соображает, - похвалил Бойл.
- Даже слишком, - поморщился старший экзаменатор: ему явно не нравился такой оборот разговора, и мне он, по-видимому, не верил. Он долго буравил меня своими колючими глазками-шпильками и наконец спросил: - А ты не сопротивленец случайно?
- Это допрос или экзамен? - озлился я.
- Не горячись. За излишнюю горячность мы снижаем очки, - сказал Бойл. - Мы знаем о тебе все, что можно знать. Ты не сопротивленец и не бунтарь. Тебе хочется хорошо жить и многим владеть. Но тебе придется столкнуться с сопротивленцами. Вот мы и проверяем твои реакции.
- Я не считаю Сопротивление серьезной угрозой, - стараясь выглядеть как можно более размышляющим, произнес я, - Пока мерило стоимости в наших рунах, любая акция Сопротивления бессмысленна.
Бойл засмеялся дружелюбно и поощрительно.
- Куда его? - спросил он экзаменаторов.
Старший сказал:
- Парень дошлый, умеет думать. Может быть, в Би-центр?
- Это там, где очкарики? - поморщился я. - Не по мне.
- Пусть начинает патрульным, - сказал Бойл. - Мне нужны люди, прошедшие все ступени лестницы.