- Мне кажется, - заметил Зернов, - что воздух у пятна должен нагреваться.
- Почему?
- Давай проверим.
- Может быть, не стоит, - нерешительно возразил я. - Кто знает, что это за фокусы!
Но Зернов уже пробирался к золотой кляксе, лавируя среди агонизирующих "мешков".
- Так и есть. - Он обернулся и помахал нам рукой. - Жара, как в парилке, и никаких ужасов!
Я последовал его примеру и сразу почувствовал, как нагревается воздух.
- Пятно само по себе отнюдь не горячее, - сказал Зернов. Он тронул ладонью край золота. - Ледышка.
- Странно.
- Не очень. Телепортация сопровождается выделением большого количества тепла. Воздух мгновенно нагревается.
- А откуда ты взял, что это телепортация?
- Не знаю, - осторожно ответил Зернов. - По-моему, похоже. Впрочем, можешь выдвинуть встречную гипотезу.
Я благоразумно промолчал, а его внимание уже отвлек новый "подопытный кролик", прыгающий к золотому центру. Приземлившись, он ярко вспыхнул и тоже исчез. Воздух над "золотом" накалился еще сильнее.
- Видишь? - обернулся Зернов. - Один ноль в мою пользу.
- Они сгорают? - спросил Мартин.
- "Мешки"? Нет, конечно. Они сейчас где-нибудь в соседнем цехе, продолжают цепь превращений.
- Почему превращений?
- Потому что это процесс производства. "Мешки" могут быть и машинами, способствующими эволюции материи, образующей на конечном этапе нужный продукт, а могут быть и самой материей, претерпевающей какие-то изменения в ходе процесса. Впрочем, это только предположение.
Мартин подумал и спросил:
- А человек может пройти телепортацию?
- Вероятно. Только я бы не рисковал.
- А я рискну, - сказал Мартин и, прежде чем мы успели остановить его, одним прыжком очутился в центре золотого пятна.
"А если вспыхнет?" - ожгла страшная мысль. Но Мартин не вспыхнул - он просто исчез. Все произошло в какие-то доли секунды: был человек - нет человека. Только горячий воздух дрожал и отсвечивал над золотым подобием круга, прихотливо искажая очертания серебристо поблескивающих "мешков".
Помню, что я кричал и вырывался из рук Зернова, а он удерживал меня и шептал какие-то успокаивающие слова. Я их просто не слышал, томимый одним желанием: догнать Мартина. А потом я сидел на холодном полу, бессмысленно вглядываясь в багровую дымку зала, а Борис все еще что-то говорил мне, и опять слова не доходили, угасая где-то на полпути.
- Что ты говоришь? - выдавил я сквозь зубы.
- Надо искать, Юра.
Я тяжело поднялся, опираясь на его руку. Не оглядываясь и не заговаривая, мы подошли и "стене" и прошли сквозь нее, как и раньше, уже в четвертый раз на нашем пути. В соседнем, совершенно неясном и неопределенном по форме пространстве Мартина тоже не было. Из глубины каких-то смутно вибрирующих поверхностей доносилось нараставшее гудение, нарушая сонную неподвижную тишину, словно где-то поблизости работали машины.
- Что это?
- Помолчи, - повторил Зернов.
Сейчас он походил на охотника, почуявшего добычу. Но "добыча" опередила его. Внезапно вспыхнул свет немыслимой, нестерпимой яркости, словно лампа в десятки, сотни тысяч свечей. "Пол" отвалился назад, "стены" качнулись и сдвинулись, угрожая опрокинуть и раздавить. Я оперся руками на ускользающий "пол", но не удержался и пополз вниз. А "пол" уже изогнулся горбом и встал на дыбы. Я тоже вскочил и закачался, нелепо размахивая руками.
- Борис! - кричал я,- Борис! - Но крик мой тонул в непрерывном гуле, сменившем безмолвие вспышки.
Зернова я не увидел: должно быть, он все еще боролся с "приливами" и "отливами" "пола", они утихали помаленьку, да и гудение постепенно стихало. А в зале образовался добрый десяток воронок, сверкавших сотнями будто зеркальных стеклышек, которыми оклеивают картонные шары в школьных физических кабинетах. А в центре растекалось по полу золотое пятно - пятно-двойник или по крайней мере близнец того, в котором исчез Мартин.
Я медленно пошел вдоль "стены", не отрывая глаз от ближайшей воронки, в зеркальном нутре которой, как в ванночке с проявителем, проступали расплывчатые контуры человеческого лица.
Я знал, чье это лицо. Я знал, но не верил глазам, настолько нелепым и страшным было то, что отражалось в зеркальных ячейках пятиметровой радужной ямы. То было лицо Дональда Мартина, увеличенная маска без затылка и шеи. Она подмигивала, кривлялась, беззвучно открывая перекошенный рот.
Я невольно зажмурился, втайне надеясь, что это галлюцинация, что кошмар исчезнет, но он не исчез. Гигантская маска Мартина по-прежнему кривлялась под ногами, и я тщетно пытался прочитать что-либо в ее огромных глазах.
- Юрка, сюда!
Зернов стоял в пяти шагах от меня, вглядываясь в глубь другой, такой же зеркальной воронки. Он протянул руку к маске Мартина. Я невольно вздрогнул: лицо дернулось, отшатнулось, словно испугалось безобидного жеста.
- Это не иллюзия, - сказал Зернов, - оно реагирует на внешние раздражители. Вероятно, это линза, своеобразный телеглаз с эффектом присутствия.
- Присутствия кого?
- Нас. Мартина. Он сейчас где-то в другом месте, может быть, далеко: кто знает, какова протяженность автоматических линий их производственного процесса? Попал он туда не по законам евклидовой геометрии. Что такое нуль-переход, какими физическими законами он обусловлен, наша наука не объяснит. А факт налицо - мы его свидетели.
- А что же представляет эта воронка?
- Я же сказал: вогнутая линза. Телеэкран.
- Значит, он нас видит?
- Несомненно. Ты заметил, как он отшатнулся, когда я протянул руку к его лицу. Я упомянул о телеэкране только потому, что не мог подобрать более подходящего понятия. Телеэкран не создает полного эффекта присутствия. А Мартин отшатнулся - естественная реакция человека, которому тычут в лицо. Может быть, он не только видит, но и с интересом прислушивается сейчас к нашей беседе.
Увлеченный вероятностью гипотезы, он продолжал:
- Представь себе автоматическую линию - пусть автоматы будут и не такими, какими мы знаем их у себя на Земле, - но линия есть, и она контролируется особым вычислительным устройством. Пока все идет нормально, устройство это не вмешивается в деятельность автоматического потока. Но вот что-то нарушило ритм работы, и центр мгновенно отключает линию, пересматривает всю систему в поисках ошибки. Аналогия проста: "Мешки" - это сырье или автоматы завода, а Мартин - ошибка, дополнительный фактор. И вот мозг завода, это неведомое нам вычислительное устройство, выключает систему, стараясь найти и поправить ошибку, то есть...- Он внезапно замолчал, пораженный внезапной догадкой.
- Не заикайся, - подтолкнул я его.
- То есть Мартин должен вернуться тем же путем. Как я раньше не догадался?!
Он снова заглянул в воронку и застыл. Лицо Мартина в ней бледнело и расплывалось, а вместе с ним бледнело и гасло белое свечение воронки.
- Смотри! - воскликнул Зернов. Я взглянул и обомлел: в центре уже потускневшей золотой кляксы лежал Мартин.
Шалости спектра
Он даже не застонал, когда мы бросились к нему и начали тормошить, пытаясь привести в чувство. Зернов торопливо расстегнул ворот его рубашки и приложил ухо к груди.
- Жив! Просто шок.
Вдвоем мы перенесли его на более ровный пол, подложив под голову мою куртку. А в окружающую тишину снова ворвалось знакомое монотонное гудение. Зал оживал. Вновь вспыхнули радужные воронки - линзы, и совсем было погасшее золотое пятно слабо светилось изнутри.
- Ошибка исправлена, - заметил Зернов. - Производственный процесс продолжается, линзы горят, дополнительный фактор лежит без сознания.
- Дополнительный фактор уже очнулся, - сказал я.
- Где мы? - хрипло спросил Мартин.
- На заводе, - с иронической ласковостью пояснил я. - Там, где вы, сэр, сунули голову под приводной ремень.
- Какой ремень? - не понял Мартин. - Я чуть не сдох, а они шутят. Я уже ничему не верю, глазам не верю, щипкам не верю. - Он ущипнул себя и засмеялся. Но смех был невеселым. - Фокус вы видели. А я действительно пропал, для себя пропал. Ничего не вижу, не могу ни встать, ни сесть, ни пошевелиться, ни крикнуть.
- А потом?
- Все увидел. Да еще с разных точек одновременно. И вас. До мелочей - даже как волосы шевелятся или губы дрожат. И все искажено, искривлено, изуродовано.
- Попробуем уточнить, - сказал Зернов. - Вы шагнули в золотую лужу и сразу вошли в состояние умноженного видения?
- Не сразу. Зрение возвращалось постепенно. Минуты две-три.
- Совпадает, - удовлетворенно заметил Зернов. - Ваше лицо в этих воронках тоже проявлялось две-три минуты.
Еще одна неожиданность поджидала нас за "стеной", которую мы прошли на этот раз без охов и вздохов. Но, пройдя, замерли и зажмурились от ударившей в глаза пестроты. Нас словно бросили на экран цветного фильма, в прихотливую игру всех оттенков спектра. Предметов мы не видели - только цветные, движущиеся непонятные формы. Что-то похожее на холсты художников, которых принято хулить только за то, что они ничего не изображают, кроме путаницы красок и линий. Или, точнее, то, что порой хочется в них найти. Присмотришься, и вдруг найдешь какие-то заинтересовавшие тебя сочетания. То вырвется из лазури моря и неба алопарусный фрегат гриновсного Артура Грэя, то синяя птица призывно махнет крылом, то остров Буян блеснет пряничными куполами своих золотоглавых церквей.
Только пятна и линии - больше ничего не было в этом зале. Да и зала не было. Высился гигантский аквариум без стенок и дна, параллелепипед зеленой воды, вырезанный из океанской толщи, пространство, сплетенное из цветных молний, в котором замерли в изумлении три маленьких человечка.
И вдруг кто-то смазал все, плеснув на абстрактный рисунок грязную воду из ведра, краски смешались и растеклись, а потом из бесформицы цвета вырвались уже знакомые пояса и замелькали перед глазами, вытягиваясь в строго выверенные ряды. И тут я совсем уже перестал понимать: мимо нас текли цветными струями ленты рекламных этикеток. "Молоко сгущенное", "Пастеризованное", "Повышенной жирности", "Сладкое" и "Порошковое". Головы рыжих и черных коров, глазастые и рогастые, поворачивались и нам и в фас и в профиль. Я сам покупал молоко с такими этикетками в лавчонке напротив нашего "Фото Фляш". И тушенку с веселым поросячьим пятачком, и вермут с пунцовым бокалом на этикетке, и сигареты с привычными земными названиями и примелькавшимися рисунками на пачках. Почти у лица моего будто выстрелила и развернулась, устремляясь в глубину зала, лента с повторяющимися, как припев, словами: "Кока-кола", "Пепси-кола", "Оранжад", "Лимонад", - и тут же нагнали ее, сформировавшись из линий и пятен, ленты такие же многоцветные, рекламирующие конфеты и сыр, вина и колбасу, шоколад и мясные консервы.
Цветовая гамма зала отнюдь не поблекла от определенности рисунков. Наоборот, сюрреалистическая алогичность происходящего радовала глаз больше строгой логики бессюжетных цветовых линий. Каждый ее элемент был реален, понятен и убедителен, а все вместе превращались а полное торжество абсурда. Приглядевшись, я заметил, что возникавшие ниоткуда и пропадавшие в никуда ленты содержали не только рисованные этикетки. Реклама сыра материализовалась в сырные брикетики в цветной обертке, реклама конфет - в "гран-рон" конфетных коробок, ленточки этикеток с серебряными рыбками - в жестяные струи коробок с сардинами. Я протянул руку к параду желтых консервных банок с черной надписью "Пиво": тайна их зарождения заинтриговала меня. И вдруг эта тайна обернулась прямым вызовом второму закону Ньютона. На протянутую руку тотчас же легла одна из этих летящих банок. Я повернул руну ладонью вниз, но банка не упала - она по-прежнему давила на ладонь своей трехсотграммовой тяжестью. Я вопросительно взглянул на Зернова, а тот только рукой махнул: сам, мол, не понимаю. Я легонько подтолкнул банку, чтобы проверить, не прилипла ли. Она так же легко сорвалась и полетела догонять свою ленту.
Я даже удивиться не успел: новое чудо возникало в сверкающей пляске красок и лент. Из глубины зала, ритмично подпрыгивая, как танцоры в "летке-енке", быстро-быстро прямо на нас полз в воздухе розово-серый червяк. Кто и для чего вдохнул жизнь в эту бесконечную связку сосисок - не знаю, но она была живой и агрессивной. Изогнувшись подобием логарифмической кривой, она наступала на Мартина. Тот стоял, разинув рот, как завороженный, а я, испугавшись за него, схватил ее и дернул. И тут же выпустил, вскрикнув от боли в плечевом суставе. Связка рванула, как автомобиль, несущийся с превышенной скоростью.
