Я пошевелил рукой: боль несусветная. Еле-еле протянул ее Мартину.
- Дерни.
Мартин дернул. Я вытерпел и эту боль. Сустав стал на место, рука опухла, но боль уже утихала.
- Железные они, что ли? - сказал я сквозь зубы.
- Такие же, как в любом "Гастрономе". - Зернов, не отрываясь, следил за движением гирлянды: скачок - полметра, скачок - полметра.- Ухватись ты за ленту конвейера, да еще так натянутую, как эта связка, не слабее дернет.
А в зале что-то неуловимо менялось. По-новому перестраивались цветные линии, уплывали в темноту пестрые ленты этикеток, зал суживался, превращаясь в коридор, ровно очерченный горизонтальными рядами трубок. Сначала они просто казались окрашенными в разные цвета, потом, приглядевшись, мы заметили, что внутри них струится не то жидкость, не то газ, то и дело меняющий цвет. Красные, желтые, оранжевые и лиловые струи как бы указывали нам новое направление.
Значит, о нас помнили, нас приглашали дальше смотреть и учиться, удивляться и познавать. От нас хотели, чтобы мы во всем разобрались, и верили, что мы разберемся и поймем. Ну что ж, попробуем поверить и разобраться. Мы переглянулись и двинулись дальше в красноватом тумане, ориентируясь по разноцветным ариадниным нитям, которые, может быть, и приготовили специально для нас.
- Едва ли, - сказал Зернов. - Вероятно, это сеть коммуникаций, сконцентрированных в общем коллекторе. Энергопитание, подача реагентов или даже готовой продукции, может быть, в цветных трубках течет вино или пиво?
- Почему же в других цехах не было трубок? - усомнился Мартин.
- Даже на Земле пользуются скрытой проводкой, - рассуждал Зернов. - Да и кто может поручиться, что такой общий коллектор не идет вокруг каждого цеха, каждой камеры, разветвляясь на сотни ходов, по которым протянуты необходимые производству инженерные сети?
- По-твоему, мы попали в такой коллектор?
- Возможно. По крайней мере он нас куда-нибудь выведет.
- Однажды, еще мальчишкой, я заблудился в лабиринте. В увеселительном парке в Майами, - вспомнил Мартин.- С тех пор не люблю лабиринтов.
- Кажется, в лабиринтах надо всегда поворачивать только направо, - вспомнил я где-то прочитанный совет.
Со мной не спорили. И на первом же повороте послушно последовали за мной, отважно свернувшим в правый коридор. Он был уже прежнего и поражал исчезновением зеленых трубок. Красные, синие, желтые по-прежнему тянулись вдоль стены, а зеленых не было. Я вспомнил рассуждения Зернова, быть может, он и прав: цветные трубки в лабиринте - "то кровеносная и нервная системы завода. Зеленые, допустим, протянуты в цех синтеза, а в формовочном не нужны.
Я протянул руку и коснулся ближайшей ко мне красной трубки, в которой искрилось что-то жидкое и холодное. Материала трубки - стекла или пластика - я не почувствовал: струя касалась руки. Жидкость не жидкость, а какой-то странно упругий шнур. Рука разрезала шнур надвое. Он вошел в ладонь и вышел с тыльной ее части, но боли я тоже не почувствовал и ни капельки крови не выступило. Шнур был нематериальным и в то же время ощущался на ощупь.
Мартин боязливо повторил опыт, сначала коснулся шнура пальцами, потом сжал в кулаке. Струя прошла и сквозь кулак.
- Задача из курса проницаемости, - сказал Зернов.
- А есть такой курс? - удивился я.
- Пока нет, но я с удовольствием написал бы его, если б мне подарили по куску цветной ленточки.
- Может быть, это особый газ, скажем, для химических реакций, - предположил я.- Тогда где он течет?
- А если нигде? Разве потоку нейтрино нужны коммуникации?
- Вряд ли это нейтрино.
- А способность проникать сквозь любую среду, не нарушая ее структуры, по существу, та же. Но я ничего не предполагаю. Любое предположение на уровне нашей науки просто бессмысленно. Да и раздумывать некогда: время не ждет.
Время? Но его здесь и не было, или оно свернулось, искривилось, или сдвинулось, как и пространство. Часы наши остановились с первых шагов под куполом, когда фиолетовая пленка затянула входной тоннель. А может быть, стрелки часов остановило магнитное поле? Размышляя об этом, я прошел несколько поворотов, уверенный, что друзья идут за мной, и обернулся. Но их не было. а мои крики никто не откликнулся. Только красная струйка по-прежнему текла рядом. И раздражала темнота. Хоть бы фонарь с собой захватили или свечу. Все-таки свет!
И стал свет. В полуметре от меня на уровне лица прямо в воздухе висела ничем не поддерживаемая свеча. Я схватил ее, и она оказалась совсем не призраком, а вполне реальной свечой, тепловатым на ощупь, чуть оплывшим столбиком стеарина или воска. Я разжал пальцы и... свеча осталась висеть.
Мистика? Но там, где царствует физика, мистики нет. Однако свеча возникла из ничего, из воздуха и как раз тогда, когда я подумал о ней. Что же это? Материализация мысли? Неожиданная способность творить чудеса? Так сотворим и еще одно чудо, если только стоит рядом невидимый джин: пусть он поможет мне найти или хотя бы увидеть пропавших друзей. Вероятно, они недалеко. Так же думают о том, как найти меня, так же хотят увидеть. Я настолько ясно представил себе эту картину, что она вдруг возникла передо мной в клубящемся тумане стены. Сквозь его Красную дымку я действительно увидел Мартина и Зернова - они о чем-то спорили, только не было слышно слов. "Борис! Дон!" - крикнул я, но они даже не вздрогнули. Я бросился к ним, но отлетел от пружинящей "стены", как от натянутого батута. Проходимости не было. Да и "окошко" в стене погасло, как экран выключенного телевизора.
"А вдруг это конец?" - мелькнула мысль. Вдруг я уже никогда не увижу ни голубого неба, ни друзей, так странно пропавших в этом гибельном лабиринте?"
- А почему гибельном? Почему же не увидишь? - спросил меня кто-то знакомым голосом.
Я медленно обернулся, боясь, что ничего не увижу, но" увидев, отшатнулся, словно к лицу поднесли зажженную спичку. Он стоял и щурился, хитренько посмеиваясь, совсем как в Гренландии, когда я увидал его в салоне возникшей на льду "Харьковчанки". Да, сомневаться не приходилось - то был мой земной аналог, Анохин-второй, вновь воссозданный неведомо для какой цели. И он явно наслаждался моим замешательством - не отражение, не Алиса, выглянувшая из страны зазеркальных чудес, а я сам, раздвоившийся, как на снегу в Антарктиде.
- Ну что уставился? - спросил он. - Думаешь, встретил призрака в этом царстве теней? Можешь пощупать. Настоящий.
- Не притворяйся, - сказал я. - Ты отлично знаешь, что я думаю, и я знаю, что ты это знаешь. К тому же я заблудился, что ты тоже, наверно, знаешь.
Он не ответил: я был прав, знал он все и все понимал отлично. Именно потому и возник, что потребовался контакт. Мне или им? Я пригляделся к нему повнимательнее. Как в зеркале? Нет, пожалуй. В зеркале я был бы иной. Что-то новое появилось в облике моего повторения.
- А ты постарел. Юрка, - сказал я.
- Как и ты. Три года прошло.
Почему три? Для меня - три, а для него - десять. Скоро юбилей может справлять вместе с Корсойом Бойлом.
- Три, - повторил он.
Пришлось объяснить упрямцу, в чем разница. Он слушал равнодушно, словно все знал заранее.
- Азбука, - зевнул он. - На Земле три года, здесь - десять. Почему? Честно, не знаю. Но сейчас я в ином качестве - опять твой дубль. Значит, и для меня - три.
- А в своем качестве ты существуешь? Или роль связного пожизненна?
- Балда, - отрезал он. - Связной я не всегда и не по своей воле. А что я делаю в Городе в настоящее время, не знаю. Не помню.
- Десять лет прожил и все забыл?
- На какие-то часы или минуты - да. Не спрашивай об этих годах - не вспомню. Да и не для того мы встретилась. Не для взаимных воспоминаний.
- А для чего?
- Подумай.
- И думать нечего. Я заблудился, а ты выведешь.
- Эгоист, как всегда. О друзьях забыл?
- Ничуть. У тебя не постная физиономия. Значит, они где-то рядом.
- Это вторая часть задачи. Не плачь в жилетку - выведу. Только сначала поговорим. - Лицо его напряглось, словно он приложил к уху микрофон невидимой телефонной трубки.
- Внимаешь приказу?
Он не ответил.
- Это "они" так считают?
Он нахмурился.
- Не повторяй прежних догадок. Я знаю то, что мне нужно знать в настоящую минуту. А теперь слушай. Помнишь, что говорил писатель на Парижском конгрессе? Не помнишь - напомню.- Он процитировал: - "Мне радостно думать, что где-то в далях Вселенной, может быть, живет и движется частица нашей жизни, пусть смоделированная, пусть синтезированная, но созданная для великой цели - сближения двух пока еще далеких друг от друга цивилизаций, основы которого были заложены еще здесь, на Земле".
- А что последовало? - спросил я, не скрывая иронии.
- Наивный вопрос. Вы видели. Они все-таки создали мир по земным образцам, высшую форму белковой жизни, сиречь гомо сапиенс. Разве Город с его окрестностями не благодатный слепок с Земли и землян с их буднями и праздниками, мечтами и надеждами?
- Ты спрашиваешь как моя копия или как их связной?
- Не разделяй, - поморщился он.
- Тогда единственно возможный ответ: нет! Не благодатный слепок.
- Погоди, - перебил он меня, - я еще не закончил. Людям этого мира было дано все для дальнейшей разумной эволюции: земная природа, земные жилища, земной транспорт, земная техника и - самое главное - земная пища в неограниченном объеме с неограниченным воспроизводством.
Мне надоела эта подсказанная извне преамбула. Ограниченная мысль технически сверхвооруженных копиистов нашего мира действительно не понимала, что она не додумала.
- А что же дал этот созидательный опыт, товарищ связной? - Я как бы поднял брошенную мне перчатку. - Каждому по потребностям? Кучка подлецов в серых мундирах по-своему поняла этот принцип. Потребности у них - будь здоров! А народу - дырка от бублика: боятся вздохнуть в этой уродской Утопии. Ваши сверхмудрецы создали модель капиталистической цивилизации в одном из ее самых отвратительных вариантов. Воспроизведена техника, кстати, не во всем умно и последовательно. Воспроизведена природа - тоже не очень грамотно. Воспроизведено общество, социальной структуры которого модельеры так и не поняли.
- Они уже осознали, что в чем-то ошиблись, - проговорил он, как лента магнитофона, - Эксперимент не удался, но остановить его уже нельзя. Это как цепная реакция: ни вмешаться, ни задержать, ни повернуть.
- Повернуть можно, - сказал я.
- Как?
Что я мог подсказать без Зернова? Мы еще не сделали всех необходимых выводов. Единственное, что я мог взять на себя, - это совет не мешать людям. Любое вмешательство извне неминуемо приведет к новым ошибкам. Человек не научит пчелу строить соты, и никакая суперпчела не построит идеального человеческого общества.
- Рано советовать, - сказал я. - Если нас и пригласили как экспертов, то мы еще мало знаем, чтобы дать разумный совет.
- Эксперимент давно уже вышел из-под контроля экспериментаторов, - помолчав, прибавил я. - Он продолжается сам по себе. Как ты сказал? Цепная реакция? Что ж, верная мысль. Теперь нужно ждать взрыва.
- Когда?
- Скоро.
- И тогда вы уйдете.
- Ты думаешь?
- Знаю, - повторил он. - Когда ты перестанешь спрашивать меня о субзнании?
Значит, скоро домой. Теперь и я вздохнул. Радость и горе стали рядом, вместе заглядывая в будущее. Радость встречи с Землей, с родным небом, близкими и любимыми и делом, которому ты служил. И горечь расставания с людьми, которых ты тоже успел полюбить, и делом их, которое тоже стало твоим. Что связывает бойцов, снова встречающихся в День Победы? Воспоминания? Поиски прошлого? Или память о погибших друзьях? Нет, пожалуй, счастье самой Победы, добытой вместе в одном строю. Я не могу, не хочу уйти раньше.
