Звери - я не могу называть их кошками: с кошкой связано что-то домашнее, уютное, мило мурлыкающее под рукой, - нет, это были именно звери, дикие или одичавшие хищники - злые хозяева злого леса.
Наши кошки взбираются на деревья только из страха или в азарте птичьей охоты. Эти жили на деревьях, как белки или как обезьяны. Сейчас они отползли, не атаковали, но совсем не потому, что их испугали наши дубинки - просто кругом было достаточно свежей жратвы: нож Мартина искромсал, должно быть, дюжину этих тварей.
Когда мы наконец перебрались через завал, на нас страшно было смотреть. Оборванные, исцарапанные, со следами ногтей на лицах и руках, мы двигались молча, прижимая платки к кровоточащим ранам и стараясь не упустить уходившего вперед Тольну.
- Куда ты гонишь? - не выдержал я наконец. - Одурел со страху?
- Устал, герой? - обернулся он с презрением взрослого к захныкавшему ребенку. - Промыть раны надо? Надо. Ключ ищу.
- Какой ключ? - не понял я.
Он покрутил пальцем у виска и побежал, не оглядываясь, благо, тропа, явно кем-то проложенная в траве, все расширялась. А дальше произошло все как по-писаному. Мы вышли на лужайку, всю в цветах - крупных и красных, похожих на канны. Чуть поодаль лес круто взбирался в гору, а из-под серого камня, выглядевшего как сказочный дед-травоед, среди выползших из земли корней бил чистый холодный ключ.
Толька остановился, обернувшись к нам с победоносным видом и по-мальчишески счастливой улыбкой. Нет, все-таки человек был хозяином леса.
Тень прошлого
Мы напились и промыли раны. Толька тут же нашел накую-то одному ему ведомую траву и остановил кровь на лице у Зернова.
- Почему их так много? - вдруг спросил Мартин.
Мы знали, о чем он спрашивает, но кто же мог ответить?
Откликнулся Толька.
- Наше счастье, что это кошки, а не крысы. Много - это бывает, почему в лесу - непонятно.
Мы стояли у камня с источником, не решаясь присесть в окружавшем нас цветнике. Кто знал, какая гадость могла притаиться в траве?
- Попробую влезть на дерево, посмотрю, что к чему. - Тольиа подошел к высоченному широколистному платану - на Кавказе у нас его называют чинарой - и подпрыгнул. До первого сука не достал: высоко.
- Подсади-ка меня. Дон, - сказал он стоявшему рядом Мартину: со времени их первой встречи в Антарктике английский язык Тольки заметно улучшился.
Но меня удивляло не это. Тихий, стеснительный, не очень решительный парень, он словно переродился в этом лесу. Или в нем пробудились воспоминания и навыки детства, или же он уверенно осознал свою приспособленность и обстановке и, следовательно, какое-то бесспорное превосходство своего опыта над нашей беспомощностью. Любопытно, что и мы все признали это превосходство и, не сговариваясь, подчинились ему.
- Отметьте, - крикнул он, оседлав сук, на который забрался с помощью Мартина, - до обзора скажу: на севере - горы, на юго-востоке - река. А теперь проверочка.
Он подтянулся и полез выше, цепкий, как медвежонок. Через несколько минут уже вынырнул из листвы где-то у самой верхушки и долго озирался по сторонам, ища просветы в раскидистых кронах. Потом юркнул вниз. Мы ждали молча, не высказывая гипотез.
- Так и есть, - сказал он, спустившись, - лес до горизонта.
- А река?
- На юго-востоке, как я и думал. Или озеро. Может быть, даже цепь озер: голубые пятнышки просматриваются по дуге. В общем, вода. - И продолжал: - Пролом в кустах видишь? А здесь - следы. Копытные, между прочим.
Я ничего не видел в слегка примятой траве, но Толька рассуждал с авторитетностью Дерсу Узала.
- Крупный зверь шел. Олень или лось. И не один, и не раз. А куда ему идти? К воде.
Если Толька не ошибся, созревал способ выбраться из этой галльской чащобы. На реке или у реки легче встретить себе подобных. Но "Дерсу Узала" не согласился: река не уйдет, есть кое-что интереснее.
- Дым, - сказал он.
- Где?
- К северо-востоку, как я и предполагал, - горы. Не очень высокие. И словно дорога просматривается. Может, мне и показалось, но дым-наверняка.
- А не пожар?
- Тут не дым, а дымок. Притом движущийся. Мне даже гудок послышался. Не паровоз ли?
Мы здесь ничего не слышали. Но Толькин "дым" заинтриговал. Река -это река, а паровоз - уже люди. Решили рискнуть. В разведку уходили мы с Толькой. Мартин и Зернов остались у источника. Зернов предложил параллельную разведку - к реке, но "Дерсу Узала" запротестовал:
- По-моему, Борис Аркадьевич, вы хромаете.
Нашу разведку лимитировали двумя часами: если не вернемся, Борис и Дон пойдут по нашим следам. По дороге будем обламывать веточки - лишь слепой не заметит.
Через полчаса плутаний по галльскому лесу мы вышли на опушку. Странная это была опушка, совсем непохожая на русские лесные окраины - окаймленная оградой из диких роз. Но не розы привлекли наше внимание. Опушка обрывалась крутым откосом в долину, окаймленную уже не розами, а высокими неотесанными столбами с протянутой между ними в несколько переплетающихся рядов ржавой колючей проволокой.
Галльский лес сразу перестал быть галльским: метрах в пяти от проволоки тянулась укрепленная дерном насыпь с лентой уходящих в лесные нагорья рельсов.
Издалека вдруг донесся низкий, протяжный гудок. В тишине, в прозрачности воздуха он прозвучал как голос зовущей, торжествующей жизни. Но я опять ошибся. Эта жизнь не звала, она настораживала.
Из-за лесной опушки, может быть, такой же, как наша, вынырнул пыхтящий паровозик-кукушка со струйкой дыма, плывущей длинным черно-белым хвостом от старинной огромной трубы. Это был именно паровоз, а не тепловоз или электровоз - "поезд с трубой и дымом", как я их называл в детстве, когда родилась электричка. Он медленно прополз по рельсам и остановился в долине в восьмистах метрах от нас. Ни одного пассажирского вагона не было - одни открытые платформы, полные пассажиров, притиснутых друг к другу и окруженных парой канатов, как на ринге.
С каждой платформы с обоих ее концов спрыгнули по нескольку человек в желтых сапогах и серых мундирах, с автоматами на груди. Потом из-под канатов начали сползать "пассажиры" в однообразно синей или темно-зеленой одежде - издали трудно было уточнить цвет - каждый с обушном или киркой в руках. Они выстроились солдатским строем и, эскортируемые стражниками, двинулись в сторону от платформ, к ближайшему лесному нагорью.
- Ты что-нибудь понимаешь? - спросил я.
Он не ответил: новые события породили новую загадку.
В хвосте колонны вдруг началось замешательство. Кто-то остановился, кто-то заспорил с охранником. Может, это был не один, а несколько человек. Чья-то кирка взметнулась, кто-то подхватил оброненный автомат, кто-то выстрелил - кто, не было видно, но выстрел прозвучал громко, как взрыв, - и вот уже задние ряды колонны смяли шеренгу стражников, колонна рассыпалась, а группа беглецов бросилась и проволоке под круговым автоматным обстрелом. Они бежали зигзагами, припадая к траве и снова вскакивая, а некоторые так и оставались на земле, не вставая. Впереди бежал человек, подхвативший оброненный охранником автомат. Он метался, как заяц, петляя меж кустами, ускользая от пуль, падая и огрызаясь ответными очередями и, в свою очередь, заставляя стражников отстреливаться и падать. Почти все его товарищи лежали, не подымаясь, кое-кто полз обратно, а он, все еще петляя и не выпуская из рук автомата, уже добежал до колючей проволоки. Он попытался преодолеть ее у столба, но тут его и настигли пули, от которых он до сих пор так счастливо уходил.
И как будто ничего не случилось, рассыпавшаяся группа людей с кирками снова построилась солдатской колонной и под охраной автоматчиков двинулась по горной дороге, наполовину скрытой от нас скалистым уступом горы. Трупов никто не подбирал, и даже последний, достигший ограды беглец так и остался висеть на ее ржавых шипах. А застоявшийся на пути поезд рванулся, паровозик опять задымил и, пыхтя, протащил мимо нас пустые платформы, загрязненные до черноты. Откуда взялась эта черная грязь, когда кругом все зеленело, как на лугу?..
- Это не грязь, а уголь, - сказал Толька, - угольные шахты поблизости или открытые разработки. Сюда везут рабочих, отсюда - уголь.
- Откуда и куда везут?
- Икс, - сказал Толька.
- Кто эти рабочие и почему их расстреливают?
- Игрек. Что это за шахты? Зет. Словом, уравнение, а решать некогда. Пошли.
- Куда?
- Назад. Сюда нам дороги нет, - отрезал Толька и прибавил уже не для меня, а как высказанную вслух, видимо, давно тревожившую его мысль:- Тень прошлого! До сих пор мы видели ее только в кино.
Бегство
По возвращении к источнику мы не обменивались впечатлениями, но я тотчас же догадался, о чем именно подумал Дьячук и какую тень прошлого он имел в виду. О гитлеровских лагерях смерти я знал только понаслышке, по журнальным публикациям да по кадрам кинохроники военных лет. Но особых комментариев наш рассказ не потребовал: друзья, как и мы, догадались сразу.
- А может, не стоит тревожить машину времени? Может быть, это вполне современный концлагерь? - размышлял Зернов.
- Где? - перебил я. - Скандинавия? Не тот пейзаж. Западная Европа? Я не представляю себе такого концлагеря ни в Италии, ни во Франции. Азия? Не азиатский лес. Где-нибудь в южноамериканских республиках? Тоже не подходит: не тропики и не субтропики. И еще: я просмотрел сотни полицейских кинохроник разных стран, но такой формы не видел. Какое-то экзотическое изобретение, вроде "тонтон-макутов" на Гаити.
- А если мы на Другой планете? - сказал Зернов даже без тени улыбки.
На минуту мне стало страшно. Зернову не свойственна игра воображения. Он всегда опирается только на факты. Но какие же у него факты? Странный лес? Желтые сапоги у стражников?
- А ты видел на Земле столько бабочек? - вдруг спросил он. - Сам же сказал: это не тропики и не субтропики.
Нашествие белых бабочек напоминало метель. Они кружились, как снежные хлопья над цветником-лужайкой, простиравшейся на несколько десятков метров и востоку от источника. Раньше от нас отделял ее высокий колючий шиповник, но сейчас в его сплошной стенке был вырублен широкий проход - должно быть, Зернов и Мартин делали вылазку. Сначала лужайка эта мне показалась болотцем - уж очень ядовито-зеленой была трава, из которой торчали на длинных, тоненьких стебельках красные и оранжевые шапки - маки не маки, а что-то вроде - пестрая цветная проплешина, почему-то заставившая отступить галльский лес. И по всей этой проплешине бушевала белая живая метель. Бабочки садились и взлетали - казалось, им было тесно в воздухе, и вихревое движение это белой кисеей закрывало солнце.
- Может быть, шелкопряд налетел? - предположил я, вспомнив грозу подмосковных лесов.
- Это не шелкопряд, - не согласился Толька, - обыкновенная белянка. А изобилие от природы, Борис Аркадьевич. Порядок.
- Природа создает не порядок, а беспорядок. Кто-то сказал: оставьте ей участок земли - она превратит его в джунгли. Только человек может вырастить сад, только человек может создать разумное изобилие. А это изобилие неразумно. Кошек вы уже видели. Теперь изумляют бабочки. А вообразите в таких же количествах, скажем, пчел или пауков!
Но мы увидели не пчел и не пауков, а лисиц, рыжих до апельсинной яркости, пронесшихся мимо нас сплошной, без разрывов, длинной оранжевой лентой. Сколько их было - не сосчитать - пожалуй, слишком много для одного уголка леса. Они промчались со свистом, будто ветер прошелестел в траве, и скрылись в зарослях на единственной не опробованной нами дороге и реке. Мы даже не успели обменяться словами, как, огибая нас, но даже не взглянув в нашу сторону, - а мы стояли заметной кучкой у камня с источником, - пронеслось мимо стадо некрупных клыкастых кабанов с грязной, свалявшейся шерстью. Их тоже было слишком много даже для заповедника, и тяжелое дыхание их, треск ломавшихся сучьев и дробный стук копыт сливались в странное, дисгармоничное звучание, которое не воспроизведет ни один джазовый инструмент в мире. Замыкавший колонну кабан, даже не замечая нашего присутствия, вдруг повалился в траву, поерзал на спине, потерся мордой в примятой траве, вскочил и помчался вдогонку за исчезнувшим в лесу стадом.
