- Можешь не спрашивать, - услыхал я голос своего собеседника, - хочешь, повторю?
- Не надо. А ты хотел бы сохранить свою земную память?
- Конечно Я бы и знал больше и мыслил шире.
- И тебе бы не мешало мое существование?
- Где-то в другом мире? Абсурд. И я бы изменился, и похожесть бы наша в чем-то исчезла.
- Мне ты тоже не мешаешь. Мне даже приятно, что ты есть.
- Долго ты шептать будешь?! - взорвался Мартин. - Пошли его к черту. Хотят нас возвращать - пусть возвращают. И так три месяца потеряли. Я уже безработный в Штатах.
Я услышал тихий смех. Его смех.
- Скажи Мартину, что три месяца легко могут превратиться в три часа.
- Что-то загадочно.
- Узнаешь, когда очутишься у себя на веранде. Кстати, не выходи на улицу.
- Почему?
- А погляди на себя
Я поглядел. На мне был серый мундир, расшитый где только можно золотым галуном. В таком же мундире был и Мартин, переодевавшийся для операции в Си-центре и ресторане "Олимпия". Зернов в белом халате напоминал парикмахера, а Толька в рваном смокинге и галстуке черной бабочкой смахивал на официанта из гостиницы.
- Что разглядываешь? - обиделся он.
- Любуюсь, в каком одеянии мы вернемся на Землю.
Все посмотрели друг на друга и засмеялись.
- Особенно ты хорош, - сказал Зернов. - Совсем швейцар из "Националя".
- А ты? Постричь? Под бокс или полечкой?
- И я в мундире, - растерялся Мартин. - И переодеться не сможем. Может, куртку выбросить, а галун со штанов спороть?
- Не надо, - услышал я опять, - возьмите с собой как сувениры. Поездка не повторится.
- Значит, расстаемся?
- Увы!
- И больше не встретимся?
- Кто знает? Может быть, встретятся твои внуки и мои правнуки. Здесь время течет иначе, чем на Земле
- Что ж, прощай. Может быть, это и к лучшему. Чудеса должен творить сам человек, а не мучиться над их объяснениями.
- Все, что теоретически возможно, обязательно будет осуществлено на практике, как бы ни были велики технические трудности. Это Кларк. Вместе читали.
- Должно быть И Уэллса тоже. У меня сейчас на душе так же горько, как у мистера Барнстепла перед возвращением его из Утопии
- А помнишь, о чем его попросили? Положить цветок на дорогу, где проходил стык двух миров.
- Я положу ветку.
- Нет, книжки. У тебя есть на даче какие-нибудь справочники, учебники?
- Что-то, помнится, есть.
- Положи их стопочкой в центре стола Мне они пригодятся, даже если вернется память. А если нет, я переведу их для моих соотечественников. Пусть просвещаются. - Голос его постепенно слабел, как будто он уходил по дороге. - Приготовься Будет шок. Да не пугайся: коротенький.
-- Приготовьтесь. Возвращаемся,- повторил я вслух и провалился в бездонный черный колодец.
Снова на даче
Шок был действительно пустяковый. Я не почувствовал ни тошноты, ни головокружения, ни слабости. Просто открыл глаза навстречу свету. То был предсумеречный июньский свет, когда солнце еще не опустилось за горизонт и золотым шаром висело над рощицей.
Я сказал "рощицей", потому что галльский лес исчез. Мы сидели на той же дачной веранде, где ничто не изменилось с тех пор, как мы ее вынужденно покинули. Стояла все та же недопитая бутылка виски, привезенная Мартином из Бруклина, а на тарелках по-прежнему теснилась всякая всячина - недоеденные шпроты, консервированная курица и крутые яйца - все, что может извлечь из холодильника одинокий муж, временно оказавшийся на холостяцком положении.
Первым обратил на это внимание Толька Дьячук.
- Может, кто другой ужинал? - 0предположил он. - Жена-то, небось, вернулась.
- Ирина! - позвал я. Никто не откликнулся.
- Который час? - вдруг спросил Зернов. Мы с Мартином почти одновременно откликнулись, взглянув на ручные часы:
- Четверть пятого.
- Ведь это их часы, - сказал Толька, - девятичасовые.
Я оглянулся на тикавшие позади ходики. Они шли, как и до нашего исчезновения с веранды, и часовая стрелка на них ползла к девяти.
- Сколько показывали наши, когда мы очутились в лесу? Кто помнит? - снова спросил Зернов.
- Шесть, кажется.
- Значит, прошло всего три часа.
Все снова переглянулись: известное мне для них было новой тайной. А я вдруг вспомнил о просьбе моего аналога, последней прощальной просьбе его, и вопрос о времени утратил для меня интерес. Я молча вскочил и бросился в комнаты к этажерке с книгами. Их было немного - случайно или намеренно захваченные при переезде сюда из московской квартиры. Кое-что было у Ирины: она вела здесь какой-то кружок. Я нашел учебник политэкономии, философский словарь, "Государство и революцию" - драгоценность для каждого, если только Юрка сумеет перевести Ленина, однотомную энциклопедию - незаменимое пособие для возвращения памяти - и даже справочник кинолюбителя с подробными чертежами популярных съемочных и проекционных камер, - может быть, Анохин-бис завоюет репутацию братьев Люмьер: в лаборатории Би-центра ему в два счета сконструируют и камеру и проектор.
С такими мыслями я выложил стопочку захваченных с этажерки книг в центре стола, сопровождаемый недоуменными взглядами и без того недоумевающих спутников.
- Это зачем? - не выдержал Толька.
- Кто читал "Люди как боги" Уэллса?
Зернов читал.
- Помнишь цветок, который положил Барнстепл на стык двух миров? Вместо цветка я кладу книги.
- А ты уверен, что это стык?
Я объяснил.
- Дракула, Бонд, Фантомас. Чушь зеленая! - взъярился Толька.- Мы уже на Земле. Чудеса кончились. Вы лучше мне втолкуйте, как это три месяца превратились вдруг в три часа? Я что-то сомневаюсь, хотя хлеб я и сам надкусил. А он свежий, ни чуточки не зачерствел.
Зернов что-то чертил на листке из блокнота.
- Твоя гипотеза, Юрик, кажется единственно верной, - сказал он. - Спиральное время. Смотри. - Он показал нам вычерченную спираль, похожую на пружину: витки ее почти касались Друг друга. - А вот это - наше пространство-время.- Он провел касательную к виткам спирали, - Геометрически это движущаяся точка, каждый виток спирали касается ее через определенный промежуток времени, допустим, через час. А каждый оборот витка - месяц. Вот вам и вся арифметика: три часа - три месяца.
Я вспомнил свой разговор с "дублем" в Континууме.
- По этой арифметике их десять лет - это наши пять суток. А у нас три года прошло. Не получается.
- Предположим иную спираль. Скажем, конусообразную. Чередование конусов. Основание одного переходит в основание другого, стыкующегося вершиной с третьим. И так далее без конца.
- Значит, крупные витки - это их годы, может быть, столетия, а у нас часы. Мелкие витки - их часы, а у нас - минуты. На стыках вершин время течет одинаково. Так?
- Можно предположить и такую возможность.
- Только как же ты проведешь касательную?
Так сбить можно было первокурсника, но не Бориса Аркадьевича.
- А если касательная зигзагообразна, - мгновенно нашелся он, - или образует синусоид? Можно допустить даже топологическую поверхность касания, - мы видели такие допущения в архитектуре Би-центра...
- А сюда нас перебросили тоже по законам топологии? Может быть, объясните простому смертному этот транспортный вариант? - спросил я.
- Топология, друзья, - Зернов перешел на английский специально для Мартина, - это область геометрии, рассматривающая свойства различных пространств в их взаимных сочетаниях. Это могут быть свойства и деформируемых геометрических фигур, вроде архитектуры Би-центра, и взаимно связанных космических пространств, если их рассматривать как геометрические фигуры. Рассуждая топологически, можно предположить, что от покинутой нами Земли-бис нас отделяют не парсеки, а только "связки", создающие своеобразную поверхность касания. Вероятно, такая поверхность включает весь земной шар с его биосферой, а уж точку на карте можно выбрать любую, - твоей даче попросту повезло: она собрала всех нас.
- А как они узнали об этом? - хмыкнул Толъка. - Опять телепатия? Через второго Анохина?
- А как они нашли нас в Париже? Как наблюдали за нами во время опытов? И как вообще они творили свои божеские дела, повергая в смущение всех служителей господа бога на земном шаре? Загадка, Толя, не для наших умишек. Кстати, чего хочет от нас этот человек у калитки?
Я спустился в сад и узнал почтальона. Он держал запечатанную телеграмму, но почему-то не отдавал ее. Великое изумление читалось на его лице.
- Десять минут назад проходил, смотрел, кричал - никого у вас не было. Обратно по той стороне шел. Остановился у соседнего забора, глянул к вам - опять никого. Ну, передал заказное, расписались. Минуты не прошло. А у вас на терраске полный парад. Ни машин, ни людей кругом не было. Со станции не время - поездов сейчас нет. Откуда же вы взялись? С неба, что ли?
- Съемку ведем, - мрачно придумал я; не рассказывать же ему обо всем, - видишь, мундир на мне? А отсвет зеркал создает невидимость.
- А где ж аппарат? - все еще сомневался он.
- Скрытой камерой снимаем, - отрезал я.
Ирина телеграфировала, что возвращается из командировки вместе с академиком.
- Ну что? - хором спросили меня на веранде.
- Приезжают.
Но поджидавших меня интересовало другое.
- Что ты сказал этому типу?
- Соврал что-то.
- Вот и придется врать, - угрюмо заметил Толька. - Кто ж поверит? Липа.
- В газету, пожалуй, дать можно, - задумался Мартин, думал он, конечно, об американской газете и оценивал перспективы возможной сенсации. - Возьмут и напечатают. А поверить - нет, не поверят.
Говорили мы трое, Зернов молчал.
- А все-таки жаль было расставаться с этой планеткой, - вдруг произнес он с совсем не свойственной ему лирически грустной ноткой. - С такими перспективами, как в Би-центре, они...
- Нефти у них нет, - заметил Мартин.
- И кино, - сказал я.
- Кино - чепуха. С безлинзовой оптикой они создадут нечто более совершенное. И нефть найдут. Сейчас у них начинается эпоха открытий. Время Колумбов и Резерфордов.
- А я бы совсем там остался, - сказал Толька. - Лишь бы не песни петь.
Он рассчитывал на поддержку Зернова, но именно Зернов его и добил.
- Нет, Толя. Долго бы вы там не прожили. Ни вы, ни мы. Не такого мы рода-племени.
- Что вы меня разыгрываете, Борис Аркадьевич, - обиделся Толька. - Три месяца с ними прожили. Что мы, что они. Такие же люди.
- Не такие. Толя. Другие. Я уже говорил как-то, что, моделируя высшую форму белковой жизни, эти так и не разгаданные нами экспериментаторы, грубо говоря, подправляли природу, генетический код. Выделяли главное в человеке, его духовную сущность, остальное отсеивали. Но потом мне пришла в голову мысль, что они вносили поправки даже в анатомию и физиологию человека. Однажды я наблюдал, как брился Томпсон. Брился, как в парикмахерской, опасной бритвой. Брился и порезался, да так, что кровь полщеки залила. Спрашиваю: "Иод есть?" А он: "Зачем?" Вытер кровь полотенцем, и конец - никакого кровотечения. Мгновенная сворачиваемость крови. Я удивился. "Только у вас?" - говорю. "Почему у меня? У всех. У нас даже тяжелые раны почти не кровоточат". Их багровый газ, как первичная материя жизни, вероятно, таит в себе какие-то возможности самообновления организма или задерживает старческое перерождение тканей. И еще: я говорил с детским врачом. У них нет специфически детских болезней. Он даже не знал, что такое корь или скарлатина. Только простудные формы, последствия переохлаждения организма или желудочные заболевания - питаются ведь там хоть и моделированными, но земными продуктами - вот и весь объем тамошней терапии. Возможно, что и рак побежден - проникнув в тайны живой клетки, не так уж трудно устранить злокачественные изменения, но гадать не буду: не узнал. А может быть, у них вообще другой сорт молекул.
- Хватил, - сказал я.
- Ничуть. Человек больше чем на две трети состоит из воды. А недавно в одной из наших лабораторий как раз и обнаружили воду с другим молекулярным составом. При низких температурах не замерзает, а в обычной воде не растворяется. Вода и вода. Человек и Человек. Химический состав один, а физика разная. Так что. Толя, ни я, ни вы рядом с ними не выживем.
