Ничего удивительного. Из лиловой дымки мы выскочили а такой же бесцветный матовый коридор, светлый, но без видимых источников света. И без углов, как внутренность трубы большого диаметра и непонятного протяжения. Непонятного потому, что труба загибалась то вправо, то влево, то скручивалась винтом, то завивалась кольцами, словно вы шли внутри сброшенной шкуры гигантского питона в далекие третичные времена.
Внезапно она расширилась, но уже не призрачно, а вполне натурально в замкнутый лабораторный зал с бегущими кривыми по стекловидным экранам и пультом управления, за которым полицейский в белом халате пристально рассматривал отрезок прозрачной перфорированной ленты. Услышав нас, он поднял голову и долго-долго удивленно моргал, прежде чем спросить:
- Откуда вы? Переход блокирован.
Я объяснил.
- Придется ножками, как пришли, - засмеялся он, - Шагайте прямо в эту лиловую дырку. Пол тронется - не упадите. На световом табло выжмите "двойку". Там все пять, начиная с единицы.
- Этажи? - спросил я.
- Нет, плоскости. Лаборатория Зернова на второй плоскости.
Мы не долго думая последовали его совету. Но что отличало плоскости от этажей, не понял ни я, ни Толька.
Вдруг движение наше изменило направление. Мы устремились вниз, как на лифте. Я своевременно выжал "двойку" на световом табло, но ничего не произошло, пол скользил, мы двигались по-прежнему в призрачном мире незнакомой и непонятной техники.
- Падаем? - крикнул я.
- Подымаемся, - сказал Толька.
- С ума сошел, - я недоуменно осекся, - а ведь верно, подымаемся.
Толька отрицательно мотнул головой.
- Теперь падаем.
Мы по-разному воспринимали движение. Почему, не знаю. Может быть, мой вестибулярный аппарат иначе устроен? Но размышлять было некогда. Нас швырнуло а лабораторный зал навстречу Зернову. И зал был не призрачный, а реальный, и Зернов тоже. Он подхватил меня под руку, кивнул Тольке и повел нас мимо огромных выпуклых экранов, похожих на телевизорные.
- Скорей! - рванул меня Зернов.
- Он здесь. Ты его видел? - спросил я.
- Не очень ясно, но, по-видимому, это он. Мне показалось, что он прошел над нами.
- Где?
- В третьей плоскости. Так мы его не догоним. Видишь, труба разветвляется?
Разветвления я не увидел, только в лиловом тумане змеились белые и желтые струи, тончайшие, будто лазерные световые пучки.
- Как в Континууме, - сказал я.
- Нет, - отмахнулся Зернов, - там химический синтез, здесь просто индикаторы.
Действительно, белые и желтые нити повернули в разные стороны, как бы приглашая нас последовать по тому или иному пути.
- Желтый - кратчайший, - сказал Зернов, - но он приводит к автосбрасывателю. Помнишь экран с надписью по-английски: "Опасность!"? Это тупик, дальше нуль-переход, но он блокирован. У Бойла только один ход - назад!
- А если он выберет белый?
- Белый длиннее, мы его где-нибудь перехватим. Но может выбрать и желтый: карты у него нет. Думаю, все же нам следует разделиться.
- Возьми с собой Толю: у него пистолет. С кровавой ссадиной на щеке, с оторванной полой смокинга и пистолетом в руках Толька походил на гангстера из американского фильма. Но Зернову было не до смеха, он подхватил Тольку под руку и скрылся с ним в лиловом тумане.
А я, оставшись один, тоже не раздумывая, побежал, стараясь не отклоняться от желтых струй. Та же труба, те же путаные, непонятные повороты. Мне показалось вдруг, что я взбираюсь по винтовой лестнице, догоняя мелькающего наверху человека. Я ускорил шаг, но тень впереди даже не обернулась: в этом ракурсе, вероятно, я был невидим. Внезапно она исчезла. Куда? Я тотчас же понял это, когда меня швырнуло в замкнутое пространство с черно-желтым экраном. Знакомые буквы английской надписи вспыхивали и угасали:
"ОПАСНОСТЬ! ОПАСНОСТЬ! ОПАСНОСТЬ!"
Человек впереди меня замер: он знал это место и шагнул назад.
- Бойл! - позвал я.
От изумления он даже растерялся, чего с ним никогда не случалось. Любопытно, что ни он, ни я не схватились за оружие - это произошло позже,- а сейчас мысль об этом никому из нас не пришла в голову. И первые наши слова только обнаружили обоюдную неловкость.
- Я тебя искал, - почему-то сказал Бойл.
- Зачем? - Мне было совершенно неинтересно, зачем, но я спросил, а он ответил:
- Потому что ты изменил. Раньше я только догадывался. Теперь знаю.
Ну и пусть знает! Не все ли равно? Мы с ним явно не о том говорили.
- Вы не пройдете, Бойл, - сказал я.
- Через тебя, мой милый.
Я положил пальцы на спусковой крючок автомата. Он тоже.
- Собираешься убить? - вдруг засмеялся Бойл. - Не хватит пороху.
- Бросьте автомат.
- Лучше оглянись назад. Мы не одни.
- Старый трюк. Не двигайтесь, выстрелю.
- Я первым.
- Сомневаюсь, - сказал голос рядом, знакомый голос. Но я даже не повернул головы, не спуская глаз с руки Бойла, лежавшей на спусковом крючке. А у него почему-то задрожали губы, отвисла челюсть, и разжавшиеся пальцы выпустили автомат, бесшумно коснувшийся пола. Я понял, почему так неслышны были наши шаги: пол или, вернее, плоскость под ногами поглощала все звуки.
- Вы были правы, комиссар, мы не одни, - сказал Голос.
Я взглянул и увидел свое повторение с автоматом, так же прижатым к бедру. Анохин-бис в таком же полицейском мундире стоял в двух шагах от меня. Бойлу, вероятно, показалось, что я раздвоился. Он закрыл лицо руками и снова отнял их.
- Неужели схожу с ума? - прошептал он.
- Вы кончите иначе, - сказал мой двойник, - отступайте спокойно, не оглядываясь. Вот так.
Бойл, как загипнотизированный, попятился назад, не отводя глаз от моего двойника.
- Еще, - приказал тот.
Бойл сделал еще шаг и исчез, словно провалился сквозь землю.
- Только не в землю, а в люк, - сказал мой спаситель. - Видишь, и экран погас.
Экран действительно сплошь почернел, как аспидная доска. Ядовито-желтая надпись, предупреждавшая об опасности, исчезла.
- А он? - вырвалось у меня.
- Его уже нет, - сказал Анохин-второй. - Еще секунду назад это был сгусток атомной пыли. А сейчас и она рассеялась.
Возвращение
- Не очень научно, - съязвил я.
- Приблизительно, - сказал он миролюбиво, - мы ведь не физики.
- Я думал, ты здесь кое-чему научился.
- А я не помню, чему я здесь научился. Я уже говорил тебе: не помню, - повторил он. - Сейчас я - это ты со всем объемом накопленной тобой информации. Я выиграл скачку в гандикапе, я поступил а полицию, я был комендантом Майн-сити и сидел у телефона в повстанческом штабе. А что я делал в действительности, не знаю.
- Вернешься в Город, - узнаешь. - Мне захотелось сказать ему что-нибудь приятное, но я никак не мог найти ни подходящего тона, ни подходящих слов.
- Спасибо, - сказал он, сразу прочитав мои мысли. - Вероятно, я не сделал здесь столь блестящей карьеры.
- Моя могла бы сейчас окончиться, если бы не ты. Всегда приходишь вовремя.
- Только для того, чтобы увеличить объем воспринятой через тебя информации. Кроме того, вас хотят сохранить. Вероятно, твоя дуэль с Монжюссо, спроектированная режиссером Каррези, тоже чему-то их научила. Поэтому я и знал, чем в действительности окончится твоя последняя встреча с Бойлом. А теперь их рецепторы снимут с меня твою память и вернут мою.
- Зачем "облакам" моя дилетантская память, когда у них есть второй Зернов?
- Вероятно, мощность рецепторов ограниченна. Один канал связи, и этот канал - ты. Или я, - засмеялся он и добавил: - А сейчас этот канал придет в действие.
- Как?
- Я исчезну, а вы все вернетесь домой, на дачу. Помнишь лужайку в лесу, где вы очутились после дачного ужина?
- Допустим, - сказал я.
- Оглянись.
Я оглянулся. Вместо фиолетовой дымки, замыкающей последнее запомнившееся мне пространство Би-центра, я увидел поваленное дерево, на котором сидели Зернов и Толька, и лесную чащобу с белесыми пятнами просвечивающего неба. Мартин стоял рядом со мной, растерянно озираясь. Должно быть, дождь прошел: было тепло и влажно. И упоительно пахло густым настоем из липы, каштана и молодой хвои.
Я усмехнулся Зернову.
- Так вы и очутились здесь, его не встретив?
- А ты встретил?
- У автосбрасывателя.
- Он сопротивлялся? - с жадным любопытством перебил Толька.
- Не успел, в последний момент появился третий. Как всегда, вовремя. Зернов сразу все понял.
- Где же Бойл?
- Где-то вместе с радиоактивными осадками. В сгустке атомной пыли.
- А я переживал, - сказал Мартин. - Ведь это я его упустил. В штаб, как на казнь, ехал. Но даже в холл не успел войти, как здесь очутился. - Он недоуменно оглянулся. - Где это мы, мальчики?
- На последней станции перед возвращением домой, - вздохнул я. Мне почему-то было грустно.
- Это он сказал? - спросил Зернов. Я-то знал, кого он подразумевает.
- Сейчас они воспринимают всю накопленную нами информацию. Вероятно, через несколько минут мы будем дома. Последняя нить контакта, замыкающая эпилог некоей комедии ошибок.
- Чьих ошибок? - спросил Мартин: он все еще думал о своем промахе.
- Нет, Мартин. Там все безошибочно. Люди хотели жить по-человечески и добились этого. Я говорю о розовых "облаках". Благие намерения их несомненны, так же как и ограниченность мышления. Они действовали сообразно своим представлениям о жизни. Но это качественно иная жизнь Она не смогла или не сумела понять это качественное различие, отделить гипотезу от фактов, строить ее на основании фактов, а не подгонять факты под основание. Они создали разумный человеческий мир по виденным ими земным образцам, но не поняли несправедливости воспроизведенных классовых отношений. Они создали деньги, как атрибуты земного быта, но истинной их роли не поняли. Два их великих деяния - Континуум и Вычислительный центр, как два сказочных чуда - скатерть-самобранка и сапоги-скороходы. В социалистическом обществе такая скатерть-самобранка накормила бы миллионы миллионов, а сапоги-скороходы в два шага сократили бы расстояние, отделяющее один научный уровень от другого. Но великое благо стало великой бедой. Скатерть-самобранка обогатила одних и поработила других, а подкованные свинцом сапоги-скороходы задержали научный прогресс: столпам здешнего общества он был не нужен. Быть может, то, что я говорю, не совсем понятно качественно иной форме сознания, но ошибки очевидны, и корень их именно в недопонимании человеческой природы, человеческого мышления и человеческих отношений. И еще: одна цивилизация лишь тогда превосходит другую, когда превосходит ее не только технически, но и духовно. А духовного превосходства я, честно говоря, и не вижу. Совершить более чем евангелическое чудо, мгновенно насытить не тысячи, а сотни тысяч людей и лишить эти сотни тысяч их земной памяти, огромного духовного богатства, накопленного за тысячелетия человечеством, - это проявление не духовного превосходства, а духовной узости. Что делать дальше...- Зернов оборвал речь и задумался, а я услышал:
- Я знаю рецепт Ты говорил о нем еще Континууме. Но так ли должен развиваться экс перимент?
- Ты уже заговорил их языком. Эксперимент.Мы не морские свинки.
- Я уже не ты. Я канал связи. Как ты сказал замыкающий контакт?
- Ты все слышал?
- Через тебя. Можешь не пересказывать. Ваш рецепт - невмешательство в эволюцию.
- В революцию.
- Называй, как хочешь. Пусть Зернов определит дальнейшие формы эксперимента.
- Что он хочет? - спросил Зернов.
- Ты догадался?
- Нетрудно. Отсутствующий вид, и губы шевелятся. Уже был опыт.
- Они хотят, чтобы ты высказал свое мнение о дальнейшем развитии эксперимента.
- Прежде всего не называть это экспериментом. Исключить это понятие из отношений обеих форм жизни. Никаких экспериментов! Создание - пусть не земным, не эволюционным путем - высшей стадии белковой жизни не отменяет дальнейшей ее эволюции. И никакого вмешательства! Любое вмешательство извне будет ее тормозом или гибелью. Люди этого мира сами найдут разумный путь к счастью. Может быть, "облакам" непонятно слово "счастье". Назовем его оптимальным вариантом благоденствия. Не совсем точно, но "облакам" будет понятно. Так вот, этот оптимальный вариант теперь найдут сами люди. Начало уже положено. Они же сумеют наиболее целесообразно использовать и два подаренных им сказочных чуда. Спроси своего двойника, помнит ли он заключительные слова писателя на Парижском конгрессе о встрече двух цивилизаций, взаимно обогащенных духовными и техническими контактами.
