- Доверять?.. - Жебрак искренне расмеялся. - Доверяй, но проверяй -
слыхали мудрость?
- И к нему никто особенно не ходит - только пластинками обмениваются
какие-то ребята, но как будто приличные, вежливые...
- А наркоманы всегда очень вежливые: "здравствуйте", "извините", -
передразнил он, очевидно проникаясь к ней сочувствием за ее глупость. -
А пластинки - они под музыку любят балдеть. В первую очередь - никаких
контактов с Брондуковым.
- А это кто?
- Подельник вашего Аркадия. Кристмас у него кликуха. Вот тоже нес-
частные родители! - на его широком лице снова отразилось искреннее со-
чувствие, правда, будничное и мимолетное. - Он ведь тоже из хорошей
семьи: отец полковник, мать в управлении торговли работает, а вот уро-
дился же такой урод! - закончил он с чистосердечным и очень простым отв-
ращением здорового трудящегося человека к уроду и бездельнику.
- Имейте в виду: он может до шести лет загреметь. А наркоманам на зо-
не хуже всех: их там избивают, насилуют...
- Спасибо вам, спасибо, - мелко, по-китайски кланяясь, она вышла за-
дом через открытую дверь, и сразу же раздался новый выстрел откидного
сиденья.
Стыд продолжал жечь, но облегчение было еще сильнее: кажется, пронес-
ло! А дальше... дальше и это поправимо.
- Шахты - это не улика, может, я глюкозу себе вмазываю, - лихорадочно
разъяснял Аркаша. - Ты не бойся, я уже не торчу, я же говорю: теперь я
все понял, я понял, что свободы не может быть, когда ты должен пря-
таться. Надо сначала выкроить себе экологическую нишу... Мне, как всем
сейчас, культуры не хватает. Сейчас же есть все настроения для искусства
"фен де сьекль", только...
- Что это - "фен де..."?
- Конец века. Но в прошлом веке символисты всякие, мирискусники лопа-
лись от культуры, а нынче всеобщее посредственное образование повымело
культуру из всех щелей. Я теперь каждый день буду по три часа заниматься
математикой и физикой - для независимости, а остальное - культурой.
У него горели глаза, белели щеки, и она боялась поверить своему
счастью: наука, независимость, культура - все это, конечно, хорошо, но
сделать ее счастливой могло только одно: счастье тех, кого она любит.
Потому-то мужчинам и живется труднее, чем женщинам: женщина, чем бы ни
занималась, всегда на своем месте.
Сановный заказчик Лобачев городское хозяйство знал до последнего
троллейбуса, старался читать - был, словом, не из этих рож, но аппарат-
чик есть аппаратчик, жизнь видел все больше в плоских отражениях доклад-
ных, а потому верил, что ею можно управлять, что всему на свете можно
дать экономическое обоснование - сосчитать рентабельность честности, вы-
мытой головы, подметенной комнаты, порядка в шкафу, удобного стула и
настольной лампы. Но Андрюша ее хорошо вооружил:
- Информатика тоже не имеет отдельного вклада. Ну-ка, начните платить
вашим ногам отдельно за пройденные километры - увидите, куда они вас за-
ведут!
Усатая дама - прямо Буденый в юбке - округлила глаза от такой дерзос-
ти.
- А вот мне никакие ваши машины не нужны, - мы, дескать, сами с уса-
ми.
- Акакию Акакиевичу тоже не нужен был ксерокс, - дружески разъяснила
Наталья. - Он ведь с вечера улыбался: что-то Бог пошлет завтра переписы-
вать?
Вернувшись на работу с победой и двумя тортами - не в тортах с марга-
риновым кремом, стынущем на языке, разумеется, дело, а во внимании, в
дружеском общении вокруг этих ядовито-сладких клумбочек с розами пугаю-
щих химических расцветок. Жалко, Сережа с Вадимом отсыпаются после двух
бессоннных суток, но все равно хорошо (насчет Вадима все утряслось, она
забежала в партбюро). Она расписывает страшную сечу над актами прием-
ки-сдачи, и все хохочут не то из симпатии к ней, не то она, и правда,
рассказывает смешно.
(Но в конце-то концов, ей показалось, между нею и Лобачевым проскочи-
ла некая искра симпатии: оба почувствовали друг в друге неравнодушных
людей.)
Подчиненных своих она любит, может быть, и больше, чем они ее - и
пусть, не жалко. Но и она может изливать на других душевную щедрость
только от избытка. А когда у нее нет тайных сокровищ - любви близких, ей
и делиться не хочется. Да и нечем.
Как-то сам собой ее рассказ переходит в вечер воспоминаний ветеранов
- бойцы вспоминают минувшие дни, в которых все всегда получается до-
вольно потешно, хотя за все заплачено здоровьем, ручьями слез, бессонны-
ми ночами. Каждому коллективу нужен свой эпос, свой фольклор и свой Го-
мер, который делал бы жизнь людей красивее и значительнее в собственных
глазах: показывал бы ее сходство с какими-то, как учит Андрюша, бесс-
мертными образцами. Ей, Наталье, каждый день необходимо искусство - уме-
ние делать будничное волнующим, как питательное - вкусным.
Она старается, чтобы в эпосе место родоначальника сохранилось за Кор-
жиковым: он первым в конторе сделал что-то работающее. Но, чтобы прик-
рыться от начальства, для того и посаженного, чтобы мешать, ей приходи-
лось самой вступать в позорную драку за должности. Пришлось именно ей,
потому что Коржиков более всего был озабочен тем, чтобы кто-нибудь не
подумал, что есть на свете такая дерзость, которую он не решился бы выс-
казать начальству в глаза (кажется, нынче он и по отношению к ней испы-
тывает это классовое чувство). А она, общаясь с кем угодно, пока видела
перед собой человеческое лицо, глаза, улыбку, непременно забывала на это
время, что перед ней человечишка довольно мелкий, способный на пакость,
- эта забывчивость и помогала ей выжить в контактах с руководством.
Интересно, что о тех, кто не удержался в коллективе - по безалабер-
ности ли, по принципиальности, по лени, по сволочизму ли, - о них, слов-
но сговорившись, никто никогда не вспоминает. Это тоже зачем-то нужно?
Ее вернуло в мир некое странное жужжание - Возильщикова, как муха,
кружила над последним куском торта: "Это чей? Ты сколько съела? Ты хо-
чешь еще? А ты не хочешь?" - никогда-то она не забудет устроить подсчет!
И вдруг голосок пятилетней девочки:
- А Леонид Сергеевич мне этот кусочичек дарит, у нас с ним договор -
правда, Леонид Сергеевич?
Наталья издавна старалась не допускать в товарищеские отношения раз-
ных амурностей, которые рано или поздно приводят к неумеренным взаимным
требованиям, а затем и ссорам. Но вот Римме не "кусочичек" важен, а то,
что мужчина как-то выделил ее из остальных (а до чего наивно при этом
она облизывает кончики пальцев - ну детский сад! - с ее-то профилем ин-
дейца! А Коржиков, старый дурак - отметила она с сочувственной нежностью
- гусарски благодушествует: и три развода его ничему не научили). Это
тоже, конечно, пустяк, но ее передергивает от всего, что хоть
сколько-нибудь напоминает дележку: "он", "мне", "дарит" - как можно да-
рить общее?! Все должны брать не считая, и если даже кто-то станет злоу-
потреблять, так и пусть его, - а мы его будем меньше уважать, и не надо
при этом никаких слов, все слова по такому поводу тяжеловесно-унизи-
тельны. А если уж приходится ежемесячно скидываться, вот как сейчас, на
чай да сахар, то неприменно это нужно делать в виде игры: отношение к
деньгам без юмора - это вообще убожество, а уж когда речь идет о треш-
ке...
И тут вдруг Бугров бухнул с этой ненавистной серьезностью, что дает
на пятьдесят копеек меньше, потому что он чая не пьет (а заваривает себе
отдельно какую-то травку в одинокой нежности к своим кишкам - единствен-
ному, как выражается Андрюша, что по-настоящему глубоко любит современ-
ный советский человек). Все словно бы ничего не заметили, а она, интимно
склонившись к Бугрову, с улыбкой шепнула ему на ухо, едва сдерживая бе-
шенство:
- Сию же секунду положите пятьдесят копеек или отправляйтесь в буфет
- там кормят точно по личному вкладу.
Бугров посидел-посидел окаменело, а потом достал горстку монеток и,
не чувствуя бестактности этих расчетливых побрякиваний, по штучке отсчи-
тал еще полтинник.
Все снова ничего не заметили.
Подобные мелочи своей нескончаемостью буквально приводили ее в отчая-
ние. Но сейчас она как-то вдруг поняла, что коллектив не механизм, кото-
рый можно отладить раз и навсегда, а организм, который так всю жизнь
проводит в борьбе с болезнями.
Вдруг без стука плавно распахнулась дверь - Сударушкин обходит вла-
денья свои, а сзади вынырнул Дуткевич, ухитряясь как-то скрыть, что он
на голову выше своего патрона.
- Чаи, значит, распиваем? В рабочее время? - протянул он таким тоном,
который, в зависимости от реакции директора, легко перевести и в шутку,
и в негодование.
- Это происходит с моего разрешения и по моей инициативе, - очень
корректно разъяснила она (а подлое сердце сразу затрепыхалось овечьим
хвостом).
Сударушкин, мгновенно поколебавшись, сделался галантным:
- Желаем всем приятного аппетита.
- Валяйте, - без малейшего промедления дозволил и Дуткевич. - Чай не
пьешь - откуда сила? Чай попил - совсем ослаб.
Дверь захлопнулась, и напряжение сменилось возбужденным гомоном. И
она увидела на лице Бугрова угрюмое торжество: видали, мол, нашу?
По дороге домой с нею увязалась Инночка Пеночкина, или как пытается
острить Бугров, Пеночка Инночкина - упросил взять в лабораторию ее папа-
ша, начальник смежного отдела: "Если она где-то научится работать, то
только у вас. Представляете - еле заставили техникум кончить! Отец с
высшим образованием, мать с высшим..." Однако Инночка и здесь не перела-
мывается, хотя очень уж отлынивать на общем фоне у них невозможно - вот
она и ходит целый день с грустно надутыми губками.
- Наталья Борисовна, - грустно спрашивает она, - как вам удается
всегда быть такой жизнерадостной? Как-то вы сложности жизни умеете обхо-
дить - а у меня все сложности, сложности... - с горьким торжеством за-
вершило это миловидное простенькое устройство.
- А вы думайте о том, чтобы своими горестями не портить настроение
окружающим, - матерински посоветовала Наталья.
- И что, буду жизнерадостная? - усомнилась Инночка.
- Нет, конечно. Но про вас будут так думать.
- Вы как-то и мужчинам умеете нравиться...
(У них в лаборатории мужики любую секс-бомбу не станут видеть в упор,
если она лентяйка).
- Ничего, и вы кому-нибудь понравитесь.
- Я не хочу кому-нибудь. Я хочу выйти замуж за курсанта.
- Почему именно за курсанта? - от неожиданности засмеялась Наталья.
- У меня высокие материальные запросы, - с грустной гордостью ответи-
ла Инночка.
- А-а... - с уважением протянула Наталья.
Когда увидела Аркашу над задачником - с шариковой ручкой в руке и с
печатью особой красоты задумавшегося человека на личике, - в груди сде-
лалось горячо от нежности и счастья, хотя уж до того измучилась за день.
Измучилась - и ничего страшного, страшны в этом мире только две вещи -
смерть и бесчеловечность, вытекшие мозги и ласка двух кисочек над ними.
И, конечно, потеря любви тех, кого любишь, - тьфу, тьфу, тьфу через ле-
вое плечо... (Уверенность в их любви каким-то незаметным образом снова к
ней вернулась.)
В ванной увидела в зеркало, что на лице выступили какие-то красные
пятна - будто хлестнули крапивой. Помазала кремом, а когда в половине
шестого встала выпить третью таблетку, снова посмотрелась - пятна сдела-
лись алыми, отчетливыми, как советские острова на карте. Экзема! Вот еще
радость - ходить с такой каиновой печатью... Пошатываясь, отправилась
искать в "Справочнике фельдшера", чем лечить эту пакость, и внезапно по
всему телу прошла болезненная судорога от длинного, страшного в ночной
тиши звонка. "Старший уполномоченный РОВД", - в обалдении грянуло у нее
в голове.
За дверью стоял Андрюша - небритый, серый, бледность проступала
сквозь загар.
- Вот молодц...! Вы раньше вре...? А что слу..?
