каких-то там изделий требуются титановые, что ли, пластины, а из них все
понаварили себе гаражей, а на изделия ставят обыкновенную жесть. Со сме-
ху подохнешь!
- Можно подумать, весь мир создан специально для вашего развлечения,
- не выдерживает Наталья. - Ведь это так смешно, когда твою родину раз-
воровывают.
Миша, которого вообще-то обидеть почти невозможно, посидел-посидел,
поскреб обгрызенными полумесяцами ногтей в своей бурой медвежьей голове
- только ушки осталось поближе к макушке передвинуть, - а потом встал и
вышел, глядя под ноги.
Первая неловкость. Не успевает она рассосаться, как появляется Фир-
сов. Клонская с видом хозяйки аристократического салона тут же приглаша-
ет его к столу: дело одних - готовить, других - проявлять по этому слу-
чаю любезность.
Фирсов с кексом в руке принимается, смакуя, повествовать об очередной
глупости Сударушкина: ему важнее всего приобрести стомиллионное доказа-
тельство, что нами правят дураки.
- А зачем вы мне... Вы все можете исправить сами!
- Каждый должен заниматься своим делом.
Этими заклинаниями он защищен, как танк. Ее уже трясет.
- Только я почему-то, чтобы сделать свое дело, должна сначала сделать
десять чужих!
- Вот этот ваш конформизм...
- Конформизм?! А посмеиваясь защитить диссертацию о преимуществах
соцпроизводства и потом получать четыреста, где другие получают двести,
- это не конформизм?..
Фирсов оскорбленно удаляется, величественный, как корабль пустыни. За
ним надулась и Римма - как же, некому будет любоваться ее индейским про-
филем. Ну и черт с вами со всеми! Пляши перед вами хоть десять лет без
передыху, а потом вам же будешь и не нужна.
- В современном мире есть две несовместимые системы, - торжественно
произносит Коржиков: - Социалистическая система и нервная система.
Несмотря на смех, напряжение осталось. Сережа уже полчаса без толку
бренчит ложечкой. Наталья с любезной улыбкой, похожей на оскал, берет у
него ложку и с крепким пристуком кладет на стол - знает же, что бессмыс-
ленный бряк выводит ее из себя. Только Клонская - как рыба в воде: снова
обнаруживается, кто по-настоящему воспитанный человек, а кто только по
недоразумению оказался душой общества. Легко, не всерьез, что настрого
запрещено хорошими манерами, вздыхает: "Да, мы еще заплачем о Сталине.
При нем хотя бы о мыле не приходилось..."
Наталья, словно бы эпически, начинает рассказывать, как ее мать сти-
рала с золой, а отец, мастер на все руки, пытался варить мыло чуть ли не
из дохлой собачатины. Но эпичность никого не обманывает, потому что она
бледнеет и задыхается все сильнее, и, осознав это, вдруг впрямую обраща-
ется к Клонской:
- А для тебя мыло варят пускай хоть из людей?
Наталья смотрит на Клонскую с такой ненавистью, что все опускают гла-
за, и Клонская потупливается со скромным ликованием: хорошие манеры -
единственная доблесть, которую она способна замечать.
И вдруг робко вмешивается добрая Лиза: но ведь если мы столько лет
кого-то хвалили, а теперь, когда разрешили, начинаем ругать, ведь это
тоже как-то нехорошо?..
С Лизой Наталья изо всех сил сдерживается.
- То есть, если вчера мы лгали из трусости, из глупости, то сегодня
уже обязаны лгать из чести? Да мы своей глупостью, пресмыкательством пе-
ред убийцами свою честь все равно уже погубили! Давайте спасать хотя бы
правду!
Слова ее, кажется, произвели впечатление. И все же лучше посидеть до-
ма, иначе она перессорится со всем светом. Дома... А где теперь ее
дом?..
Улучив минутку, она вызывает Лизу в коридор.
- Ты еще не переехала? Можно, я там недельку поживу?
- Конечно, конечно! - Лиза со страхом отводит глаза. - Если бы не ты,
мне бы этой квартиры...
- Если только поэтому...
- Какая ты! Не только, не только. До осени она мне совсем не нужна,
честное слово! Новая же квартира - там ремонта... Да и... - она вдруг
переходит на шепот: - Я боюсь туда переезжать. Как подумаю, что совсем
одна останусь...
На сочувствие нет сил.
- С квартирой не останешься! При таких-то глазищах!
- Глазищах... А кому они нужны!
Сразу вспомнилась картина: Бугров целеустремленно несет свой
штабс-капитанский пробор, дезинфицируя окружающую среду ароматом свежеп-
роглоченного лука, а Лиза семенит рядом, стараясь оставаться с наветрен-
ной стороны... Бугрову, с его любовью исключительно к фактам и цифрам,
наверняка не до красивых глаз.
Передав ключ, Лиза мнется:
- Знаешь... ты пойми меня правильно... Вадим уже вторую неделю прихо-
дит к двенадцати часам...
- Понятно. Бабы оскорбляются: что он, особенный, что ли, так? Так
вот, скажи им, что Вадим действительно особенный. Он может делать только
то, чего ему самому хочется. Ну, бабье...
Что за люди - ни таланта, ни потрясающего упорства для них не сущест-
вует - лишь бы только никто не позволял себе ничего особенного.
Нет, надо обязательно передохнуть, иначе потом за год будет не загла-
дить. Вадим еще студентом-разгильдяем попал к ней в группу на преддип-
ломную практику и так увлекся гениальным Сережей, а через него и машин-
ной обработкой, что не сдал последних экзаменов, загремел в армию и че-
рез два года с еще более бравой выправкой явился к Сереже на должность
старшего лаборанта, - дотащить его без диплома до ведущего инженера уда-
лось прямо-таки бурлацкими усилиями.
А бабы, конечно, тайно злятся на него еще и потому, что он во всей
лаборатории замечает одну Наталью за то, что с ней можно побеседовать по
душам (она жалеет мужчин, которых недолюбили матери и которые из-за это-
го и жен выбирают черствых, оттого что не имеют образцов любви к себе),
да еще Сережу - за гений.
Но до перехода в Натальину группу Сережа был известен только тем, что
прикрывал организацию по всем видам спорта да еще охоч был до овощебаз -
зарабатывал отгулы, чтобы забраться на байдарке как можно дальше от под-
ловатого начальника. Что скромничать, Илюшу в прежнем отделе знали
только как трусоватого любителя тихарить, Бугрова недолюбливали за тупо-
ватость и педантизм, Светлана использовала свою контактность в уст-
ройстве исключительно личных дел, да и добрая Лиза отнюдь не была гласом
народа - прошелестела какая-то тихая мышка и ушелестела. Может, и не
совсем уж зря прожиты эти годы?
Но вглядеться в мир с положенным вниманием ей так и не удалось. Иначе
бы она ни за что не перепутала этажи...
На стенке кабины туалета ей бросилась в глаза какая-то надпись. Она
машинально пробежала ее и с омерзением отдернула взгляд. До чего уже
дошло - женщины пишут такую похабщину! Еще какая-то нелепая пушка нари-
сована рядом - и тут же увидела, что это вовсе не пушка. Да что же это
такое, в конце концов! И на собрании об этом не скажешь...
Она достала носовой платок, чтобы, не глядя, стереть эту гадость, - и
вдруг содрогнулась от ужаса: она услышала мужские голоса... Она зажала
уши: вдруг еще знакомые...
Конец... Лишь минут через пять до нее дошло, что она может просидеть
в кабинке до конца дня, и ужас немного отпустил.
Однако через какие-нибудь полчаса еще сильнее разболелась голова от
постоянного зажимания ушей и внутреннего сжимания в клубочек. Внезапно
она осознала, что уже несколько минут в уборной царит тишина. Обед, до-
гадалась она. Она накрыла лицо носовым платком, словно сморкалась с нео-
быкновенным размахом, и с колотящимся в ушах сердцем подкралась к двери,
готовая юркнуть обратно в кабину. Кажется, тихо. Как головой в прорубь,
она выскочила в коридор, не оглядываясь пробежала на лестницу и, продол-
жая фальшиво сморкаться, бежала до самого выхода и только в вестибюле
упала в кресло. Шурка пару лет назад побывал здесь и поразился: "У тебя
такая красивая работа, а ты все время ругаешься!"
Немного отдышавшись (внутри все продолжало дрожать мелкой дрожью),
она еще тверже уверилась: надо бежать, и как можно скорее, а то Юпитер в
гневе своем окончательно лишил ее (и.о.) разума. Сударушкин на просьбу о
недельном отпуске откликнулся с откровенным удовольствием; он, возможно,
уже понял: каждый шаг ей навстречу окупится в семикратном размере. Он
даже с удовольствием порассуждал, что привык строить отношения на нача-
лах взаимной порядочности - нащупал-таки ключевое слово к ее сердцу. Его
вывернутая самодовольная улыбка напоминала о распоротом матраце, очень
тугом. Но улыбка все равно улыбка.
Только полчаса прождав троллейбуса да сорок минут протрясшись в нем,
Наталья вернулась в исходное состояние одеревенелости, машинально прок-
ручивая в уме примитивный напевчик: "Ни-ко-му не нуж-на, ни-ко-му не
нуж-на..." И в дом вошла бесчувственно, и любимую "Повесть о жизни" Па-
устовского уложила вполне равнодушно. Раскопала на антресолях чемодан-
чик-проигрыватель (еще из студенческих времен, но ничего не колыхнулось
в ней), присовокупив к нему картонную коробку "Страстей по Матфею".
Чуть не забыла снотворные таблетки - без них хоть пропасть. Благодаря
задачке, которую Вадим бесплатно сделал для Аптекоуправления, она имеет
возможность доставать эти лучшие изобретения человеческого разума, не
бегая каждый раз за рецептом - а на это требуется целый день.
Одеревенело убрала Аркашину постель, скомканную, словно на ней ко-
го-то душили. Положила на кухонный стол записку: "Живи один. Больше ме-
шать тебе не буду". Но, отойдя, подумала, что этот прощально-самоу-
бийственный тон может перепугать Аркашу, и написала по-новому: "Отдохни
от нас. Единственная просьба: поливай, пожалуйста, цветы". Положила ря-
дом пятьдесят рублей, себе оставив пять, и, не сознавая, что делает,
захлопнула за собой дверь.
Ей уже с трудом помнилось, что когда-то у нее был другой дом, кроме
нынешнего, составленного из бетонных плит, раскрашенных в праздничные
якобы цвета, а на деле - в грязно-линялые их вариации. Дом был возведен
будто на остывшем грязевом вулкане, среди жгутов окаменелой глины, одна-
ко и камень растекся бы в кисель под неутомимым дождичком из тех капель,
которые умеют точить камень. Опытные жильцы сходили с ладошки асфальта у
подъезда в желтый кисель только в резиновых сапогах, которых у нее не
было, поэтому она чувствовала себя запертой вдвойне.
В магазине, расположенном в двухкомнатной квартире, такой же новоза-
пущенной, как та, в которой она ютилась, товар выбрасывали почти в бук-
вальном смысле этого слова: внезапно вкатывали проволочную корзину со
свертками, и Наталья не могла одолеть гадливости к рукам, рвущим друг у
друга жратву (они всегда будут что-нибудь выдирать друг у друга: не хлеб
- так машины, не машины - так должности: в жизни всегда есть место под-
вигам), и поняла, почему женщина в белом нечистом халате с таким победи-
тельным презрением ("Они еще хуже нас!") смотрела на жалкую утреннюю
схватку старух (от беспрестанных столкновений их палочек стоял сухой пе-
рестук, словно дралась орава скелетов). Два-три старика с клюками дра-
лись с неменьшим пылом, и это было особенно ужасно.
К счастью, вступать в схватку для нее не было особой нужды: немедлен-
но по вселении она обнаружила, что не может проглотить ничего твердого -
горло сразу же перехватывал спазм. Только чашку-другую чаю без сахара ей
удавалось одолеть, да и то потом начиналась изнурительная, до головной
боли икота. Зато, машинально осматривая деревянные полки в магази-
не-квартире, бессознательно отыскивая там лекарство от несчастья, она
увидела ириски, и что-то под языком напомнило ей, какое это было ла-
комство в детстве.
Она будто вернулась в младенчество, когда умела лишь сосать. Только
ириски из тягучих сделались сыпучими.
Борьба с душевной болью требовала стольких усилий, что к вечеру от
усталости она падала без сил.
С усердием безнадежной двоечницы она штудировала любимого Паустовско-
