уна с безобразной челюстью, трехпалую руку, надкусанный ломоть сыра,
крысу... только тянуло выглянуть в окно, проверить, разошелся народ вок-
руг головы на чугунной сковородке или еще нет, потому что, пока голова
еще там, она не решится выйти отсюда (хотя идти ей было и некуда, ка-
кой-то инстинкт свободы требовал выяснить, заперта она здесь или не за-
перта).
Наконец решившись осторожно выглянуть в окно, она увидела, что страш-
ное место уже опустело, а народ кучкуется в других местах. Значит, можно
выйти...
И когда она это поняла, она почувствовала, что больше не может здесь
оставаться ни минуты. Натянув еще сырые туфли, она ухватила мешок засох-
шего хлеба, накопленного ею для трофимовской дачной козы, и помчалась
вниз, проскакала по камешкам, не уступая в изяществе козочкам-пенсионер-
кам, стараясь держаться подальше от плоской сковородки с холодными моз-
гами (но взаимная ласка двух милых кошечек была еще ужаснее), и выбежала
на автобусную остановку как на первое свидание, только в висках колоти-
лось не по-юному да сердце ударяло через раз. Но если еще обращать вни-
мание на такие пустяки...
Однако близ дома - еще родного?.. или уже нет?.. - ею снова овладел
ужас: что, если Аркаша встретит ее как-нибудь так, что придется и дальше
не обременять его своей персоной? Тогда только и останется лаять в
пространство...
Она чувствовала, что еще немного - и она окончательно опротивеет са-
мой себе за то, что опротивела другим.
Но Аркаша обрадовался так, словно это была радость спасения, а не ра-
дость встречи. Она никак не могла выпустить его из рук - кожа да кости,
а какой был пончик! Он тоже то пытался приобнять ее за плечи, то, видно,
вспоминал, что перед ним все-таки женщина, и отдергивал руки, нереши-
тельно водя ими по воздуху, - а когда-то кидался обнимать с налету, аб-
солютно не задумываясь, за что хватается. "Ну что ты, ну не надо, не
плачь, я столько всего понял, не плачь..." - а она все не могла остано-
виться.
Кажется, и он едва удерживал слезы.
Господи - прямо монгольское нашествие! Грязи, песку натаскано, как
где-нибудь в прорабской, да еще подошвы причмокивают от чего-то липкого.
Все сдвинуто, раскидано, диван припал на подломившуюся ножку, в мусорном
ведре, поднявшемся опарой, виднеются осколки чашек - трех, мгновенно
оценила она.
Какая глупость - ведь все это поправимо!
А окурков, бутылок - неужели можно столько выпить?!
"Цветы!" - вспомнила она. "Я поливал их, поливал", - пытался загля-
нуть в глаза Аркаша. Вот и молодчина, умница... только зачем заталкивать
в них окурки? "Я уж и не знал, как мне выпутаться, где мои дорогие па-
почка и мамочка", - самоиздевательская нотка говорила о том, что Аркаша
уже начал оживать.
Батюшки, а унитаз, ее любимый унитаз - лицо семьи! А рядом - никогда
в ее доме такого не водилось! - гора заскорузлой, использованной бумаги,
на которой она успела разглядеть какой-то незнакомый почерк, похожий на
клинопись, но присматриваться мало было приятного, главное - этой га-
достью завалено было эмалированное ведро - разыскали же на балконе! - в
котором она ставит на зиму капусту.
- Он работает, работает, - выгораживал Аркаша изгаженный унитаз. -
Только бумагу нельзя кидать, а то сразу все всплывает.
В ванной среди черт знает чего - еще и неизвестная рубашка в ржавчине
более благородного происхождения - кровавого (но лужа на чугунной крышке
все меркнет и меркнет). Двумя пальцами туда же ее, рубашку, в ведро. В
стиральной машине воют словно бы загубленные души. А может, так оно и
есть?
На полках за туалетными трубами строго одна под одной стояло по бу-
тылке из-под пива, а в самый низ была засунута диковинная книга в зеле-
ном мраморном переплете, оказавшаяся очень толстой тетрадью, из которой
почти все листы были выдраны. Когда она всовывала тетрадь в мусорное
ведро, наполняемое в шестой раз, растопырившиеся страницы выпихнули из
себя старинную коричневую фотографию на картоне: какое-то неизвестное
семейство, у некоторых членов которого были подрисованы глупые усы, а
позади была довольно умело пририсована большущая обезьяна, дружески об-
нявшая всех за плечи.
Наталья хотела выбросить и фотографию, но что-то ее остановило, и она
заглянула на оборот. Там оказалась загадочная надпись, сделанная, кажет-
ся, той же, промелькнувшей в ведре клинописью: "Чтобы воспарить, челове-
ку необходимы два крыла: жажда истины и жажда бессмертия". Надпись выз-
вала в ней определенное почтение, и она поставила фотографию в книжный
шкаф за стекло. Может, Андрюша знает, кто это (Аркаша не знал).
Звонок в дверь, Аркаша зажестикулировал с беззвучным отчаянием: меня
нет, нет - тыкал в себя пальцем и отчаянно крутил головой, бледный,
словно его пришли арестовывать. Хорошо, значит, всерьез решил порвать с
этими.
Фу, как неприятно врать, даже этим...
- Мам, и к телефону тоже не подходи. Пожалуйста.
Господи, до чего он нервный!..
Телефонный звонок. "Слушаю", - мигом все забыв, схватила она трубку,
а Аркаша схватился за голову. Ох, не годится она в конспираторы... Она
почему-то думала, что Фирсов, опять насчет надбавок - это же для него
вопрос идеи: пока, мол, мы не научимся выдирать друг у друга куски из
горла, никакого прогресса не будет! А ведь пока система была всемогущей,
он казался единомышленником: как же, читал Солженицына и Синявского, хо-
тя и не читал Толстого...
Ощущая на лице жар из-за своей бестолковости, она делала Аркаше успо-
каивающие знаки - в трубке звучал сладкий женский голос.
- Наталья Борисовна? Здравствуйте, это мама Максима вас беспокоит,
они его еще Кристмасом зовут, да-да, хи-хи, - и, убедившись, что ее
признали, немедленно перешла на фамильярно-доверительный тон: - Тебя
следователь уже вызывал?
Увидев, как она побелела, побелел и Аркаша и уже не сводил с нее ок-
руглившихся оцепенелых глаз. А она никак не могла понять, что ей втолко-
вывает ее бодрая подружка по увлекательному несчастью: все должны гово-
рить одно - вышел из дому в одиннадцать, воздухом подышать... а ходить
никто к нему не ходил, только из школы...
Она сознавала одно: разговаривая с чужим человеком, падать в обморок
неприлично. Но, из последних сил вежливо попрощавшись, она поняла, что
случилось нечто настолько страшное, что истерикам здесь уже не место.
И она слушала почти как на совещании Аркашин лихорадочный захлеб: ни-
чего страшного... двести двадцать четвертая сюда не подходит... несли
маковые стебли - это не хранение наркотиков... будем говорить: нас ка-
кие-то парни заставили - и все... эх, черт, зачем мы той дорогой пошли,
я же говорил, там гэзэ ходит!.. Главное, подлецы, обещали замять, я им
все капэзэ подмел... Главное, в повестках не расписываться и телефон не
брать, они, бывает, отстают...
Она вздрагивали только при словах "двести двадцать четвертая", "гэ-
зэ", "капэзэ" - непонятных, но означающих Аркашину причастность к ужас-
ному миру, к которому, уж в чем, в чем не сомневалась, они не могли
иметь никакого касательства... Но сейчас она была нужна Аркаше - значит,
о слабости не могло быть и речи. На диване, подпертом отрезком собр.соч.
Л.Н.Толстого, она до рассвета ворочалась без сна, после двух таблеток,
сосредоточенно, по-деловому прислушиваясь, не слышно ли подкованных са-
пог на лестнице. Телефонный звонок разбудил ее не сразу - уши были уже
насквозь просверлены предыдущими звонками (голову хоть на веревочку на-
низывай), а телефон звонил и звонил с небывалой настырностью (в другой
комнате, вероятно, цепенел Аркаша).
За завтраком встретились как два преступника. Оба ели через силу.
Глотать ей удавалось, только каждый глоток отдавался нескончаемым эхом
под бескрайними сводами ее черепа (впервые в жизни почувствовала, что у
нее не голова, а череп).
Осторожно, чтобы как-нибудь нечаянно не расписаться в повестке, она
спустилась за почтой и вздрогнула, извлекши из ящика ту самую страшную
повестку: явиться "по необходимости" к сотр-ку РОВД тов. К. Н. Жебрак.
Легонько придерживая повестку за уголок, чтобы это как-нибудь не переда-
лось тов. К. Н. Жебрак, она поднялась к себе, где Аркаша с расширившими-
ся глазами тоже кончиками пальцев принял у нее повестку, прочел, блед-
нея, а потом побежал сжигать ее на газовой плите.
От нового телефонного звонка у нее подкосились ноги. Придерживая
сердце, чтобы не выскочило, она слушала звонок за звонком глаза в глаза
с Аркашей - оба бледные, с круглыми глазами... и вдруг она резко бросила
ему: "Я не умею прятаться!"
Берясь за трубку, она уже знала, что не упадет в обморок, что бы ни
услышала - в ней пробудилась гордость.
- Это квартира Сабуровых? Говорит старший оперуполномоченный Жебрак,
- быстрый, но не развязный мужской голос. - Аркадия нет? А вы, извините,
кто ему будете? А вы не могли бы зайти ко мне в отделение? Да хоть сей-
час. Все, ладушки.
Линолеумный шашечный пол в коридорчике, если долго не сводить с него
глаз, казался сложенным из кубиков, то выпуклых, то, каким-то незаметным
скачком, вогнутых - так и тянулось: выпукло-вогнуто, выпукло-вогнуто,
выпукло-вогнуто, вы...
Из облупленной стены торчал железный крюк для тех, у кого не было
охоты ждать своей очереди. Но люди ждали и даже препирались - они и в
очереди на расстрел будут препираться. Когда очередная жертва поднима-
лась с места, откидное сиденье, и подлинно, выстреливало вслед, так что
она каждый раз чуть не подпрыгивала.
Она старалась не поднимать глаз, навеки утратив право на достоинство,
раз она сидит здесь, у двери с табличкой "Ст. оперуполномоченный РОВД К.
Н. Жербак". Но блудливые глаза сами собой то и дело пытались что-нибудь
углядеть через дверь, открытую из-за духоты в крошечном кабинетике К. Н.
Жербака, выгороженном беленой фанерой из большой комнаты: лепнина на по-
толке перерезалась у самого ее истока.
К. Н. Жербак был очень широкий, приземистый, и почему-то казалось,
что он восседает на подушках, как татарский хан. Сейчас перед ним сидел
хмурый Антон-Маркоман.
- Ну что? - напористо и вместе с тем утомленно спрашивал К.Н. Жебрак.
- Значит, ты твердо на зону решил поехать?
- Нет, - мрачно (но не испуганно) бурчал Антон. - Они сами первые по-
лезли.
- Почему, интересно, против меня никто не лезет? Потом, все время на
тебя жалобы поступают, что ты своим мопетом людям спать не даешь. Я тебе
точно обещаю, останешься без мопета!
На грубой физиономии Антона впервые отразился страх:
- При чем... что вы к мопету?.. Мопет не виноват!
Внезапно глаза его наполнились слезами, и лицо задергалось в испуге,
что они прольются. Однако за несколько секунд он справился с ними и сно-
ва превратился из испуганного мальчишки в неотесанного ощетинившегося
мужичка. И так ее резануло по сердцу: никто на всем свете не видит, что
это мальчишка... "Мопет" ему дороже жизни!
Когда сиденье выстрелило ей в спину и она в последний раз вздрогнула,
она почувствовала, что ей не только страшно, но и невыносимо стыдно пе-
ред этим человеком, занятым тяжелой, нервной работой (ему беспрестанно
звонили, входили с какими-то запросами, и он между делом всем отвечал, а
она знала, что от таких переключений уже через двадцать минут начинает
раскалываться голова). И на столе у него были разложены фотографии таких
рож, что даже вверх ногами упаси господи.
- Значит, так, - Жебрак придавил широкой ладонью лежащие перед ним
протоколы. - То, что они мне тут лапши навешали - я бы их мог расколоть
в два счета! - в его голосе прозвучала уязвленная профессиональная гор-
дость. - Но не хочется парню жизнь ломать. Но руки ему каждый день про-
веряйте. Вены. Возле локтей. И обязательно интересуйтесь, кто к нему за-
ходит.
- Да мы, знаете, как-то привыкли ему доверять...
