сутствие в тысячу раз ужаснее: прежде ей в глубине души все равно каза-
лось невероятным, чтобы он мог ее оставить - это все равно что бросила
мама.
- Но почему, почему ты не хочешь дружить с хорошими ребятами? - с от-
чаянием допытывалась она, перечисляя добропорядочные фамилии, но Аркаша
только хмыкал с ненавистью:
- Да они же все буржуа! Кроме "Мастера и Маргариты", ничего не чита-
ли, а мнят себя цветом мирового интеллекта...
Та же, Андрюшина ненависть к малейшему признаку довольства...
Но сколь ни тревожилась она, когда Аркаши не было после одиннадцати,
с работы приходила разбитой до того, что не выдерживала - засыпала. Од-
нако ночью, несмотря на таблетки, просыпалась от тревоги и прокрадыва-
лась посмотреть, спит ли Аркаша, и подолгу стояла над ним, со страхом
пытаясь понять, не пахнет ли от него вином, но так не разу и не поняла.
Но когда Аркаша дышал спокойно, и ей становилось спокойнее, а когда он
метался, всхлипывал, она от тоски и жалости долго не могла заснуть и,
подброшенная беспощадным будильником, ставила на огонь кашу для сына
(самой ничего не лезло в горло - пила только чай покрепче, а кофе в го-
роде было не достать), мылась, наводила марафет, ничего не соображая,
только тупо удивляясь: неужели она опять превозможет еще один двенадца-
тичасовой рабочий день, двенадцатичасовой страх не обеспечить людей за-
казами, деньгами. (Что деньги еще придется как-то отрабатывать - про это
уже некогда и думать.)
Теперь под ее началом оказалось намного больше людей, общение с кото-
рыми изматывало необходимостью притворяться. (Глупый Сударушкин думал
купить ее повышением - дополнительной обузой. Но ее власть - защита для
ребят.) И теперь, когда удалось никого не оставить за воротами, к ней то
и дело подходили недовольные, с чего-то решившие, что на заработанное
они должны жить лучше, чем на незаработанное. И чувствовалось, что речь
для них идет не о такой легкомысленной и даже слегка забавной вещи, как
деньги, а прямо-таки о святом.
Что самое обидное - и Фирсов туда же: нужно избавляться от балласта.
Закоренелый скептик с такой надеждой и нежностью произносил слова "ры-
нок", "конкуренция", за которыми вот-вот должны были прийти высокое ка-
чество продукции, высокая коммерческая честность, - а тут из-за ложной
гуманности... Как он расписывал новый кооператив "Теремок":
- Тут уж никаких строительных недоделок! Под ключ! Контроль потреби-
теля!
И когда в местную газету посыпались жалобы дачников, доверившихся
"Теремку" (задатки забраны, а кособокие домишки гниют под дождем - кто
без крыши, а кто и без фундамента), Фирсов ходил такой понурый, будто
вложил в эти домишки все свои сбережения (духовные сбережения, может
быть, он таки и ухнул туда почти все). Ядовитый Коржиков рассказывал за
достоверное, что еще на самой кооперативной заре Фирсов якобы купил це-
лых два пирожных у бравого корзинщика с исключительной целью поддержать
коммерцию - и отделался сравнительно легко, недельным поносом. "Сколько
раз тебе говорить: я человек неинтеллигентный - слов таких не люблю", -
выговорила она Коржикову, хотя в скепсисе и злоязычии Фирсов, в об-
щем-то, ему не уступит - но любовь всякого делает наивным.
Отношения с Сударушкиным тоже требовали нервов и нервов (как бы из-за
Андрюшиных шуточек еще и не назвать его Сидорушкиным), хотя на новой
должности он уже держался родным отцом: хватило ума распознать, что она
способна и запрягаться, и лягаться. А в прежнем чине как-то даже выско-
чил из кресла, которое всегда покидал крайне неохотно, как будто боялся,
что его тут же займут: "Я требую безоговорочного послушания!" Но она то-
же не смолчала: "Вам уже семьдесят лет все беспрекословно повинуются - и
куда вы нас завели?"
Главное - она может поставить в смешное положение. Потом-то можешь ее
хоть убить, а смешное положение - все, уже запомнилось... Лучше уж до
поры до времени подержаться родным отцом.
Для начала родной отец, чтобы ослабить ее позиции, попытался раста-
щить ее ведущих специалистов, которых она же и превозносила на всех пе-
рекрестках. Но тут он действительно не понимал, что коллектив - это жи-
вой организм, а если могучие руки Ивана отдать одышливому Петру...
Сударушкин по одному вызывал к себе ее гвардейцев и под строгим сек-
ретом предлагал повыситься или даже что-нибудь возглавить, но все отка-
зывались и немедленно шли закладывать Сударушкина матери-командирше. И
вдруг удар: милый, робкий Илюша согласился взять сектор в другом отделе
(ему была гарантирована возможность не расставаться ни на миг со своей
любимой системой КАРМАН и продавать ее во все концы света). Становым-то
хребтом был Сережа, а КАРМАН - это была больше реклама - эвон куда рас-
ходится наша продукция! Ну, еще с КАРМАН'а всем обламывались регулярные
премии, от которых Наталья железной рукой отстегивала Сереже хоть на пя-
терку, а больше, чем Илюше, чтобы все помнили: Сережа делает более фун-
даментальное дело, хотя и не годящееся на продажу в отдельности.
Премии эти, кстати, обошлись Наталье в два оклада. Платить-то должна
бы оформлявшая договоры плановичка, но нельзя же, чтобы страдал человек,
ничего от КАРМАН'а не получивший. В благодарность она-то и сообщила об
Илюшиной измене.
Наталья, не в силах пережить предательство в одиночестве, рассказала
ближайшим друзьям, немедленно переставшим в упор замечать Илюшу, который
и без того натыкался на мебель и каждое слово выговаривал лишь с третьей
попытки, а на четвертый день, улучив в обеденный перерыв минутку, - обе-
дать ей было некогда, только кто-нибудь из женщин сжалится и заварит ей
чайку покрепче, - обратился к ней за отпущением греха: только чужое сло-
во, объяснял Андрюша, способно избавить нас от сомнений. Илюша лепетал,
что на нем лежит долг перед семьей: мать, жена и автомобиль "Волга".
Наталья, собрав все силы, не отрываясь от бумаг, сухо пожала плечами:
"Мы никого не держим". Сердце колотилось прямо в ушах, но... миловать за
предательство коллектива - это не ее личное право. Через час ей позвони-
ла осведомительница и восторженным шепотом сообщила, что Илюша полчаса
просидел у Сударушкина среди громовых раскатов его фальцета и вышел весь
багровый, хоть прикуривай, и чуть ли не в слезах, однако приказ о его
назначении взбешенный Сударушкин изъял из подготовки.
Но гвардейцы по-прежнему не замечали его в упор, и он ходил такой по-
терянный и бледный, что Наталья всерьез встревожилась за его хилое здо-
ровье и начала обращаться с ним поласковей, а за ней стронулись и ос-
тальные. Только Сережа остался непримирим: "Такие вещи прощать нельзя!"
И нужно было растолковывать ему, как трудно Илюше выдержать постоянный
нажим трех таких махровых мещанок, как мать, жена и "Волга".
Одна нежданная радость свалилась: Федоренко ушел заведовать кремато-
рием. Наталья не преминула указать Сударушкину: "Вот оно - ваше умение
подбирать кадры. Это же позор: значит, ему абсолютно все равно, чем ру-
ководить!" Однако Сударушкин остался вполне серьезен и внушителен: "В
этом и заключается талант сильного организатора". Для своего незнания
ничего ни о чем они изобрели мифический термин - сильный организатор:
всех натравливать друг на друга, обещать одну и ту же должность сразу
десятерым, на подчиненных орать (кто побеззащитнее), а перед начальством
щелкать каблуками: "Будьт сделно!", а если что - созывать десятичасовые
совещания из таких же дураков, ибо знающего человека они ни распознать,
ни выносить не в состоянии.
Не сумев растащить ее коллектив, Сударушкин предложил ей должность
замдиректора, пока и.о. - господи, на этом крючке думает ее удержать!
Разговор происходил наедине, но уже назавтра с ней начала почтительно
здороваться куча народу - жалкие личности! Мудрый Андрюша объяснял, что
раз она уважает не должность, а человека - то она злейшая анархистка.
Неужели правда?
Сделав свое хитроумное предложение, Сударушкин счел себя вправе пожу-
рить ее:
- А вот характер свой вам нужно исправлять!
- Отчего же при моем плохом характере от меня за десять лет ни один
человек не ушел?
- Да... Интересно, за что они вас так любят?
Что, мол, ты за трюк такой знаешь? Наталья посмотрела-посмотрела на
Сударушкина (где человек жизнь прожил!) и ответила:
- За что любят? Да за то, что я их люблю.
Сударушкин только хмыкнул: их, мол, организаторов, не поймать на та-
кую сладенькую липучку, на которую они же нас и ловят.
Перебравшись в директорское кресло, Сударушкин стал еще сильнее тряс-
тись над своей внушительностью - карманный Наполеончик на вершковых каб-
луках (в связи с всеобщим страхом СПИДа его из-за них когда-нибудь лин-
чуют). Как многие карапузы, он налегает на вторичные признаки: усы и -
жилет под пиджаком... а жилетик-то вот такусенький, на куклу надевать.
Еще командуя Комиссией Прогресса, Сударушкин не любил вставать из-за
стола: вскочит, если очень уж раскипятится, но следом обязательно тоже
поднимется кто-нибудь, кто особенно перетрусит, и окажется, что Сударуш-
кин ему до подмышки, - Сударушкин сразу же и кидался обратно в кресло. А
сейчас он настолько боится обнаружить, что он тоже всего-навсего чело-
век, - даже в буфет не ходит. Как-то Наталья ворвалась к нему впопыхах,
а он ел, чуть не с головой влезши в ящик стола, - так едва нос не прище-
мил, когда ее увидел.
Предложив повышение, он прибавил:
- Ваши люди со мной тоже смогут подрасти.
Ах ты, моська, еще считаешь себя выше Сережи, на котором вся контора
держится!.. Вдруг до нее дошел смысл вмонтированного во всю систему пра-
вила: плата за ум без должности не предусмотрена, распорядитель важнее
работника. Просто всюду след Его сапога... И руководить людьми оказалось
достаточно, чтобы отбить у них охоту к делу.
- А мы считаем, - сказала она со снайперским спокойствием, - что ра-
ботать с нами - это честь даже для директора.
Сударушкина аж перекосило.
А, была бы шея - хомут найдется, мысленно отмахивалась Наталья, пока
ее подбрасывали, плющили и вальцевали в троллейбусе, вот только всей ла-
бораторией не уйдешь - нигде не найдешь столько вакансий разом, особенно
если Сударушкин через старые связи нажмет. Без Андрюшиного окончательно-
го слова душа ее походила на какой-то кусок теста, от которого крючки
сомнений отрывают тысячи тягучих нитей.
Да еще и Аркаша словно ошалел. Правда, готовить теперь приходится
намного меньше. Ага, значит, можно таскать излишки на работу, для ребят,
по ночам перебивающихся сушками с чаем. У Сережи после ночи набрякают
мешки под глазами... А Илюша весь желтый, как китаец, без конца глотает
аллохол - а женушка его, барыня, не может дать ему с собой поесть по-че-
ловечески... Нужно ввести какой-то людской режим, а то их как детей -
спать не уложить... Мужское ночное братство... зато с Илюшей помирятся
быстрее.
А вот Вадиму и двое бессонных суток нипочем. Так, видно, не хочется
возвращаться к жене.
Сосед сзади на выбоинах почему-то мотался сильнее положенного и уже
отколотил ей все нутро своими костяными лопатками. Она оглянулась повы-
разительнее и чуть не передернулась: опять пьяный - с возрастом совсем
перестала их выносить! А этот - в набитом троллейбусе! - еще держал пла-
вящееся мороженое в бумажке и мычал чего-то немолодой, вполне приличной
женщине, над которой он навис со своим готовым протечь мороженым, а она
- не надивишься на них - вслушивалась и отвечала ему что-то ласково-вра-
зумляющее на его мерзкий мык, в котором только и можно разобрать: "Не, я
пралльно грю?.. не - я пралльно гврю?.."
И он, скотина, нуждается в чужом одобрении. Да ты сделай сначала то,
что и так ясно: перестань глаза заливать, близких своих, окружающих из-
водить...
Ляп! Белая каплища, этак с полведра, наконец плюхнулась на добрую на-
