ренним образом уже не мог отделить свое от чужого: власть, пришитая к
таланту, непоправимо его изуродовала.
Тем временем Крайний затуманился (вместе с ним пригорюнились все -
солнце за тучку забежало) и на десерт поискал чего-нибудь возвышенного.
И за окном увидел церковь.
- Очень тонко кто-то выразился: архитектура - застывшая музыка. Да,
сумела Русь отстроиться - а ведь татары когда-то камня на камне здесь не
оставили! Так и представляешь, как эти раскосые мурла карабкались на на-
ши стены...
Все покосились на нукера, еще прежде успевшего потупиться.
- Что вы, черти, приуныли? Ах, вот оно что! Скоро мы уже до того дой-
дем, что нельзя будет сказать, что ты русский - сразу обвинят в национа-
лизме. А русскому народу в исключительной степени чужда национальная
исключительность! Его исключительная щедрость и гостеприимство и легли в
основу нашей исключительной исторической роли! Союз нерушимо=ый респуб-
лик свободных сплотила-то кто? Великая Русь! Не Литва, не Татария, не
Биробиджан, а все-таки Русь!
Он растроганно оглядел слушателей, но на их лицах (не считая Мефисто-
феля) ответная растроганность смешивалась со смущением. Досада пробудила
в Крайнем агрессивный аппетит.
- Забыл, как вас по батюшке, - вдруг обратился он к Сабурову, - уз-
найте-ка, что там с перерывом в буфете.
Сабуров с удовольствием удалился бы, но Мефистофель насмешливо сказал
ему вслед: "В науке нет широкой столбовой дороги". У Сабурова дернулись
плечи - ведь еще и Лида здесь! - но не поворачивать же обратно... Вер-
нувшись, он с наслаждением сообщил, что буфет все еще закрыт.
- Эта извечная российская расхлябанность! А мы, с нашим извечным рос-
сийским великодушием, продолжаем ее терпеть!
Раздраженный взгляд Крайнего снова упал на церковь за окном.
- Сколько подобной красоты у нас отняли за эти десятилетия, а мы и
это готовы простить!
Сабурова наконец передернуло.
- Если бы мы действительно дорожили этой красотой, у нас никто бы не
сумел вырвать ее из рук, - ни на кого не глядя, сказал Сабуров. - Водку,
небось, никому у нас не отнять!
Воцарилась тишина. Мефистофель смотрел на Сабурова с радостным ожида-
нием, как мальчишка на коверного. У Лиды глаза округлились от ужаса.
- А что, вы в Сибири так крепко держитесь за водку? - повеселел Край-
ний и, переждав взрыв звонкого смеха, добавил: - Это в порядке юмора.
- Ах, юмора... Тогда кто крайний смеяться?
Крайний отечески потрепал Сабурова за предплечье.
- Ничего, ничего, я тоже, пока не защитил докторскую, был очень разд-
ражителен. Как ни люби науку, а отношения с ней рано или поздно надо
узаконить. Вам нужно защищаться.
- Не от кого.
Крайний посмеялся и сделался серьезен, не выпуская напрягшегося
предплечья. Все затихли, ожидая новой премудрости.
- Плох тот солдат... Я сам каждое утро перечитываю список действи-
тельных членов Академии и, когда не нахожу в нем себя, принимаюсь за ра-
боту с удвоенным усердием.
"Имея двести жен, нужно быть очень усердным", - эту реплику Сабуров
все же удержал на кончике своего ядовитого языка. А Крайний мальчишес-
ки-воровато оглянулся и сообщил, что на днях получил письмо с обращением
"члену корреспондента". Все приятно гоготнули. Воцарилась атмосфера до-
верия.
Обращаясь к публике, Крайний продолжал держать Сабурова за предп-
лечье, время от времени пожимая его в знак того, что помнит о нем. Проз-
венел призывный звонок, Крайний выступил по направлению к залу и, полуо-
бернувшись (но не настолько, чтобы Сабуров попал в поле его зрения), по-
манил его через плечо:
- Вечером зайдете ко мне. Обсудим ваши диссертационные дела. Мой но-
мер... ну, в общем, узнаете.
Свита почтительно задержалась вокруг нового фаворита. Только Мефисто-
фель, кажется, что-то понял по его перекосившейся роже и проницательно
бормотнул вполголоса: "Шеф учит: не нужно бояться грязи, если она лечеб-
ная".
А Сабуров вместо заседания отправился с Лидой бродить среди застывшей
музыки и был так мил, что Лида как дурочка поминутно смеялась от
счастья.
По обледенелой тропинке они проникли в овраг, где в низком срубе -
рукой подать - стояла черная вода.
- Это источник Михаила-архангела, - словоохотливо пояснила женщина с
бидончиком. - Помогает от гипертонии.
- И от отложения солей, - ревниво прибавила другая.
Лида зачерпнула ладошкой воды из сруба и попробовала.
- Вон же стакан на веточке висит, - недовольно указала та, которая
старалась перетянуть Михаила-архангела на отложения солей. - А то если
каждый начнет руки полоскать...
- Ничего, - вступилась первая, - девушка вон какая чистенькая.
А мысль Сабурова в какой-то неведомой глубине все это время не перес-
тавая толкалась в загадку обобщенных инверсий.
С наступлением сумерек Лида начала беспокоиться.
- А... а как же к Крайнему? - наконец робко спросила она.
- Их много - я один, - голосом сварливой продавщицы ответил Сабуров.
- А почему, кстати, ты так долго не спрашивала - что-то я раньше за то-
бой такого упрямства не замечал.
- А ты меня вообще замечал? - спросила она с какой-то рекрутской от-
чаянностью - и в этот миг его мысль с разбегу проскочила колдобину: он
понял, почему формальное применение обобщенных инверсий привело к пра-
вильному результату. И на душе стало так окончательно легко, словно он
встречался с Крайним в каком-то давно забытом, зараженном нечистыми глу-
постями отрочестве. И едва ли не впервые он вдруг ощутил Научгородок
родным городом. Перед отъездом он читал Шурке шотландские баллады в пе-
реводах Маршака. Девушка, потерявшая милого, cетовала: "О, кто мне ста-
нет надевать мой легкий башмачок?", а Шурка рассердился: "Какая лени-
вая!"
Сабуров из номера позвонил своему златокудрому поклоннику, не застал.
Лихорадочно набросал на листке обоснование метода обобщенных инверсий и
сунул ему под дверь: "Печатаем вместе". Кинулся к молоденькой коридор-
ной, навеки обидевшейся на соотечественников за то, что они носят со-
ветское исподнее, да и его не оставляют в номере. Та агрессивно поинте-
ресовалась, где второе полотенчишко, которое должно было висеть возле
унитаза в пандан первому, нетронутому. Сабуров и доцент дружно подтвер-
дили, что его не было.
Глаза коридорной наполнились слезами, и Сабуров подумал, что будет
только справедливо, если он отдаст два рубля, которых ему совершенно не
жалко, бедной девушке, для которой они так много значат.
- Не надо больше воровать, - успокоилась она.
Но силуэты храмов на зимнем небе были неописуемо прекрасны - "Слава
богу, и они есть на свете!" Правда, он был несколько смущен, что уехал,
не простившись с Лидой, - зато внезапное исчезновение делало его еще бо-
лее таинственной личностью. Конечно, было легкомысленным удрать без док-
лада, но ведь его приглашали и к Дуговцу, и к Глазырину, и к Ключнику, и
к Дроботову, насовали столько адресов!.. Вдруг он теперь заживет на мос-
ковскую ногу? После его отъезда омский доцент ежевечерне навещал Лиду,
тоскливо пересказывая разговоры хозяев жизни:
- Где на будущий год соберемся - в Одессе, в Кишиневе, в Севастополе,
в Самарканде?
С последнего же банкета он вернулся совсем загрустивший: ни с кем не
удалось познакомиться, а вдобавок среди хозяйского веселья сведущие люди
вдруг устремились к Крайнему, размахивая какими-то бумажками: Крайний в
определенном градусе подписывает любые отзывы.
- Мне так противно стало, - ежился доцент, - я бы тоже приготовил от-
зыв, если бы знал...
Но письмо Сабуров получил лишь от златокудрого хлопчика - совместную
статью на подпись и "авторскую справку", - клятвенное заверение, что ав-
торы не собираются разглашать никакие государственные тайны.
Через полгода он не выдержал и написал Дуговцу - предлагал приехать с
докладом (там, якобы, аж проводят семинары по его статьям). Ответа не
последовало. Остальным он писать не стал: наука дело жесткое.
А еще через некоторое время он сделался невыездным.
Сабуров печально перелистывал чрезвычайно разжиженную статью В. М.
Крайнего и двух его учеников, которых Сабуров с гораздо большим основа-
нием мог бы назвать своими учениками. В ближайших номерах отыскалось еще
и продолжение в двух частях, а еще через несколько номеров - статья
Крайнего в соавторстве уже с Муратом Мансуровичем. В ней был изложен
главный результат нукера-баскака: жена султана разродилась исключительно
удачным младенцем.
Авторы нигде прямо не называли первую статью Крайнего основополагаю-
щей, - просто ссылались лишь на нее. А разыскивать полутысячный се-
ренький сборничек с действительно основополагающей сабуровской заметкой
- это никому не возбраняется.
"Самое трудное сделал ты"... А что осталось от теорий Сабурова-преж-
него хотя бы в этой хранительнице бессмертного - советской энциклопедии?
Постоттепельная любительница тихарить: родился, старинного дворянского,
анархо-коммунистическая утопия - уф, довольно. А более искренняя пред-
шественница начала 50-х? Родился, служил, бежал и - наконец-то грянуло:
вульгарный механицизм, плоский эволюционизм, субъективный идеализм, на-
нес огромный вред освободительному... Сабуров сумел перевести дыхание
лишь на геологических заслугах своего однофамильца - на кротких вулканах
и ласковых ледниках.
Сабуров вспомнил, что так и не прочел последней перестроечной "Дауга-
вы". Библиотекарша, интеллигентная кнопка, на трогательном носике кото-
рой распахнули крылья обширные очки, придающие ей сходство с бабочкой,
всегда дает понять, что она тоже "в курсе".
- Про Заболоцкого? - тон подпольной посвященности.
- Да, - вот она, объединяющая причастность к общему бессмертному кор-
невищу!
- Приелось уже, - с милой гримаской сказала кнопка (очки придавали ей
сходство с летучей мышью).
- Мне не приелось, - он старался говорить нейтрально.
- А мне приелось! - почти выкрикнула она.
Особого рода тошнотный спазм в пищеводе безошибочно указал: подлость
- но какая? Сказать "приелось" о человеческих страданиях, словно о кон-
дитерских изделиях? Но это может означать лишь стилистическую глухоту...
Интересно вот что: он никогда не слышал от нее раздраженного "прие-
лось" по поводу третьей части второй книги пятого тома эпопеи Евграфа
Исидоровича Сидорова: "Парторг восьмого цеха еще с вечера..." Уж сколько
посвященные упражнялись в острословии над творениями Леонида Ильича, а
вот слова "приелось" ни разу не довелось услышать.
С чего бы это? Не с того ли, что творчество Брежнева и Сидорова поз-
воляет снисходить и зубоскалить, а записки Заболоцкого и им подобные
требуют сочувствия? Прежде самиздат давал тебе - чувство принадлежности
к элите и фронде. Сделавшись легальным, он требует уже от тебя - и в
полгода приелся! Есть отговорка: состраданием никому не поможешь - но
как же ты сумеешь возненавидеть зло, если не будешь страдать от него?
Какое корневище можно вырастить, если не воспримать как родных и умер-
ших, и даже выдуманных?!
Тут Сабуров заметил, что к нему вернулась вибрирующая щекотка в ниж-
нем левом веке. Он раскрыл журнальчик, стараясь не провоцировать тик ми-
ганием.
"Мне не давали пищи. Не разрешали спать. Сутки за сутками... Стали
отекать... Оглушенный ударом сзади... Лизать черные закоптелые со-
сульки..."
Сабуров ошалело оторвался от журнала и с надеждой (но и с величайшим
недоумением) оглядел стены, столы, летучую мышку-выдавальщицу, - мир,
слава богу, еще притворялся скромным и будничным. И ты еще хочешь внима-
ния к хитроумным утонченностям твоего дара, когда поэт ошеломляющего та-
ланта, погибающий от холода, завшивевший, слизывает копченые сосульки
собственных испарений, карабкается на четвереньках по доске, как
обезьяна, чтобы стать галочкой в каком-то государственном документе, - и
