словно зачерпнувшим на пробу несколько ложек, да тут же и выплюнувшим,
уронив клювастую голову на длинной немощной шее, тоже связана с Шуркой:
однажды после первых осенних заморозков он первым рискнул прокатиться по
новехонькому ледку и, как положено первопроходцу, провалился - а было
ему там с головкой. Пока он держался на локтях, верный Бобовский метнул
ему в поддержку какой-то дрын - и прямо по башке. Шурка изругал его ру-
гательски и, ударив хвостом, выскользнул из проруби на лед, и явился до-
мой, подернутый инеем и счастливый. Только тупость воображения позволяет
нам жить в этом мире, не задумываясь, от каких чудовищностей мы отделены
тонюсенькой незримой переборкой...
А теперь само собой образовалось обжитое болотце. Дно, пупырчатое от
жирных, подернутых илом пузырьков: время от времени который-нибудь воз-
носится ввысь и растворяется в родной воздушной стихии, а другие продол-
жают тупенько, не мигая, всматриваться в их подводные небеса своими зап-
лывшими рыбьими глазками. Там-сям неподвижно торчат головенки лягушек -
глазки на макушке, - бурно клокочут, словно десяток кастрюль с гуляшом
на раскаленной плите. Снует жучок-плавунец, похожий на маленькую чере-
пашку: крайне занятой - всплывет, на мгновенье застынет и вновь устрем-
ляется в глубину.
С каждого водного зеркальца, отороченного кустиками, заслышав прибли-
жение человека, сами собой с хлопаньем срываются утка и селезень и ле-
тят, летят, летят, напряженно вытянув шейки, торопливо взмахивая
крыльями. Кажется, в таком неестественном напряжении и двух минут не
продержаться, а они ухитряются лететь черт-те за какие моря...
Ближе к речушке Вонючке начинаются деревья. На тоненькой макушке-роз-
ге боком пытается уместиться ворона, но розга сгибается под ее тяжестью,
вороне никак не оказаться сверху. Наконец ей на секунду удается оседлать
согнувшуюся вершинку, но тут же от легкого колыханья она переворачивает-
ся вниз головой и несколько мгновений так и висит, с досады не выпуская
розгу из лап. Однако, осознав нелепость своего упрямства, плюет на эту
пустую затею и летит прочь.
Тоже без чьего бы то ни было распоряжения навалена гнутая, ржавая
жесть, битое стекло, обломки оконных рам, истлевший пружинный матрац на-
целил в небо все свои штопоры, без одного выломанного. "Дым!" - когда-то
радостно узнал в них Шурка схематичный дым с детских рисунков, навеки
превратив помойную вещь в милый, поэтический предмет. Возле матраца ки-
пел муравейник, словно оживший пирог с маковой начинкой.
Сабурову редко-редко приоткрывалось чувство единения с миром, чувство
дружбы ко всему живому, которым всегда до краев полна Наталья. За два
месяца до свадьбы - при всей ее простонародной добропорядочности она ни-
когда ни в чем не могла ему отказать - они проводили медовый месяц на
Украине и увидели кружившего аиста. Наталья просто сомлела от нежности:
"Милый, милый", - а Сабуров издали махнул на него рукой: "Кыш, кыш!" -
"Зачем ты?.." - "Еще принесет кого-нибудь". И принес-таки Аркашу, ос-
частливил.
Сейчас, когда на Сабурова тоже накатила нежность ко всякой живности,
он ощутил, какое это крепкое подспорье... Но увы - творец должен быть
зациклен на собственных проблемах - без этого он никогда с ними не спра-
вится.
Метровый сибирский лед, наросший над полуметровой глубиной, еще бо-
ролся за жизнь. Ручеек из его же подтаявшего тела, бегущий по просевшей
середине, местами проел его насквозь, и там с противоположных берегов
протягивались друг к другу два мощных козырька, бритвенно заострявшихся
к краям; с нижней части козырьков, на всем их пространстве, лихорадочно
барабанила капель. Кое-где берег не выдержал тяжести вмерзшей в него ле-
довой махины, и она обрушилась в воду, отодрав от земли изрядный кусище
ее плоти, обнажив ее нутро, ее кишки. Ее корневища.
Сабурову хотелось дойти до старой дуплистой ивы, к которой он ког-
да-то ходил гулять все с тем же Шуркой. Ива с такой покорной грустью
клонилась к грязнейшей воде, что Сабуровская тоска тоже приобретала не-
кую умиротворенность. Но оказалось, что покорная грусть была умиранием:
теперь ива лежала в речухе, обрушив туда же ледовый козырек, и ветви ее
омывались вздувшейся вонючей водой. И все-таки обнажившееся из-под лоп-
нувшей грубой коры тело ее - изломанное, размозженное в щепу - остава-
лось младенчески белым, как у юного срезанного на свистульку сучка, а
ветки сами собой были с необычайной щедростью усеяны особенно ярко, ря-
дом с грязью, зеленеющими звездочками будущих листьев - детей мертвой
матери, пробивавшихся на волю, ничуть не беспокоясь, нужны ли они хоть
кому-нибудь во всей вселенной...
И вновь идея бессмерного корневища открылась Сабурову в ее трагичес-
ком величии. И душа его опять была готова принять и смириться с этим
горьким бессмертием, только и доступным человеку.
Но назавтра после работы Сабурову пришлось получать в жеке талоны на
сахар, - маленькая хозяйственная жертва, с которой он явно дал маху, ибо
процедура требовала контактов с низшими шестеренками государственного
механизма, которые без смазки унижением решительно отказывались вра-
щаться. Как страшен оказался победивший товарищ Башмачкин... "Но я готов
променять роскошное ложе на садовую скамейку, - уже бесился Сабуров, -
только бы не разделять ее ни с какой административной вошью - но ведь
они хозяева и над скамейками...".
Раскипятившийся Сабуров, пожалуй, и вовсе плюнул бы на проклятые та-
лоны, но - никто же его за талонами не гнал, сам сдуру напросился, а те-
перь вдруг гордо решил следовать по стопам отца: д-р Сабуров утверждал,
что все, действительно необходимое для жизни, всегда можно приобрести
без особых усилий и очередей, никого не оттесняя. Эвон сколько съестного
кругом: хвоя, листва, кожура, скорлупа...
Тут Сабуров осознал, что приковало его взгляд к согбенной фигурке,
маячившей у него перед глазами: старушка шла диковинно широким лыжным
шагом, орудуя клюкой, как лыжной палкой, да еще трусовато оглядывалась,
словно спасалась - да ни от кого другого, как от него самого, временами
переходя на потрюхивающую рысцу, припадая на подбитые артрозом, изуродо-
ванные фиолетовыми шишками ноги. Сабуров на миг даже усомнился, не бре-
дит ли он. Но, взглянув по сторонам, он увидел еще несколько старух и
старушек, да еще старца в придачу, которые, стараясь опередить друг дру-
га, спешили за сладкой данью - кто семенил, кто тяжко переваливался, за-
дыхаясь и сотрясая живот и арбузные груди. А Шурка еще говорил, что у
нас нет состязаний для инвалидов... Но все ужасно измельчало: при Осипе
Висарьеныче такие ль были инвалиды - орлы!
Сабуров тоже почувствовал позыв перейти на рысь, а потому перешел на
степенный, задумчивый шаг и вошел в контору поступью крупного инжене-
ра-вредителя, попавшего в общую камеру, набитую бросовыми врагами наро-
да. В тесном коридорчике сплеталось пять или шесть очередей, устремлен-
ных к дверям, за которыми свершались сладкие таинства. На каждой двери
висел тетрадный листок с адресами, кому куда стоять, однако букв уже с
двух метров было не разобрать, поэтому нужно было либо проталкиваться до
дверей и обратно и лишь затем занимать очередь, либо взывать жалобно:
"Товарищи, Советская семь - не знаете, куда стоять?" (сам Сабуров увидел
в одной из очередей Игоря Святославовича и пристроился туда же). Но на
лицах ветеранов Сабурову не удалось прочесть ни тени униженности.
- Пусть бы Рейган посмотрел...
- Это пьяницы на самогон перегнали.
- Нечего все на пьяниц - и картошку пьяницы гноят?
- Не пьяницы, а кооперативщики все скупили.
- Это нарочно против Горбачева подстроено!..
- Ненадолго. Временные трудности.
- Жэковцам хорошо: кто поумирает - они ихние талоны...
Униженность здесь имитировалась лишь как средство борьбы - средство
разжалобить противника, а противник здесь тебе каждый. Общество без кон-
куренции...
"Что бога гневить - нам жилось бы куда легче, чем отцам-матерям, если
бы не свалившееся на нашу голову достоинство, защитить которое не имеем
ни силы, ни храбрости. Впрочем, храбрости нам не хватает именно потому,
что не хватает чести - да и бесчестья наши до того микроскопичны, что за
каждое из них в отдельности не полез бы в драку даже отъявленный бретер,
наши унижения могучи только совокупной массой. Как комары. И когда ты
наконец видишь достойный повод вступиться за свою честь, оказывается,
что вступаться особенно уже и не за что: нелепо очень уж дорого платить
за чистоту засиженной мухами салфетки".
Так до конца дней и не иметь даже крошечной ячейки, в которой можно
было бы жить, ни у кого не спрашивая дозволения... Лида, вспомнил он и
съежился: слава богу, что хоть она его сейчас не видит.
"Я могу не замечать бедности, тесноты, я сквозь это проходил посмеи-
ваясь, пока мог уважать себя за это. Но жить бессмертным, не замечая
унижений... Я не могу сидеть в кругу бессмертных на поротой заднице".
Он сидел на поротой заднице, не замечая собачьего воя, доносившегося
сверху, а точнее, со всех сторон и даже изнутри, как не замечают завыва-
ний ветра в печной трубе. Поэтому телефонный звонок показался ему взры-
вом. Наталье удалось урвать два билета в ДК пищевиков на московского
прогрессивного публициста, в два перестроечных года сделавшего себе имя
статьями о сворачивании нэпа и злодеяниях Кагановича.
В жэк за плотской пищей, к пищевикам за духовной... Интеллигентность
публики на тротуаре возрастала с каждым шагом, все больше попадалось
"дипломатов", очков, бород, которые Сабуров машинально проверял на брю-
нетистую курчавость и так же машинально отмечал повышенный ее процент.
Если уж он, Сабуров, скептик и безродный космополит, несет в себе этот
вирус...
Билеты начали спрашивать метров за сто (один товарищ, чтобы не зада-
вать лишних вопросов, держал над головой картонный плакатик с надписью:
"I билет"), но рвать друг у друга из рук все-таки не рвали, тем более
что и рвать особенно было нечего. Правда, поднимаясь по лестнице, уже,
как бы не замечая, поталкивали друг друга, а в борьбе за места вспыхива-
ли даже и открытые стычки, в которых каждая сторона стремилась подавить
другую достоинством. В целом настроение царило приподнятое, все помнили,
что силы реакции лишь скрепя сердце и скрипя зубами дозволили эту встре-
чу. "Накося, выкуси!" - было написано на лицах. Два бородача что-то ра-
достно показывали друг другу каждый в своем "Огоньке", в том "Огоньке",
к которому стекались блудные души. "Смотри, Иванов, Петров, Сидоров!" -
ахала ему на ухо Наталья с радостным удивлением: а я, мол, и не знала,
что он такой хороший человек. Она просто излучала просветленность, и
ревность Сабурова достигла уровня осознаваемого. В довершение всего, у
них с Натальей оказались стоячие места. Это было уже чересчур: пусть
сначала московский гость - на глазах своих коллег - простоит часок-дру-
гой на его выступлении.
Однако Наталья не позволила ему удалиться, умоляюще шепча: "Если бу-
дет неинтересно, мы сразу же уйдем" - пытаясь поддерживать его под локо-
ток, чтоб ему легче стоялось. Сабуров, хоть старался и не смотреть на
окружающих, видевших его в столь унизительном положении, однако, к изум-
лению своему, увидел среди стоячей публики девушку в белом подвенечном
платье. Гражданский обряд - пророк наложением рук заключает браки. Де-
ла...
Пророк обладал безупречной русской (и русой притом) окладистой боро-
дой, изрядно поседевшей. Он оказался не мальчишкой-везунком, родившимся
на свет в ту минуту, когда Сабуров впервые про него услышал, а человеком
немолодым, что несколько утешило Сабурова: тоже лет тридцать рылся в
чем-то общелитературном, пока наконец в какой-то счастливый миг его кир-
ка не звякнула о забытый статуй Кагановича. Ободренный бурными продолжи-
