териального довольства. Кроме того, разделение труда разбивает единый
образ человека на профессиональные касты, которые либо презирают друг
друга, либо каждая каста утрачивает несомненность своих устоев - мы на-
зываем это падением нравов".
Последняя фраза снова предвещает то роковое интервью...
Но уж географические открытия - это непреходящая ценность! Сабурову
случилось проехать по проложеннному им скотопрогонному пути до самых
приисков, вступивших в новую полосу процветания: прежний прииск быстро
истощился, и Императорский Кабинет отказался от его разработки; тут же,
рядом с ним золотопромышленное товарищество "открыло" новый, богатейший,
требовавший все новых и новых рабочих рук. И Сабуров увидел их обладате-
лей...
В ледяной воде, в едва укрепленных штольнях - жертвы бывали чуть ли
не каждый день, - по четырнадцать часов не выпускавшие из разбитых ладо-
ней первобытную каелку, измученные, полубольные, обираемые и унижаемые
каждым толстым брюхом и каждой форменной кокардой... А земский исправник
получает от компании две тысячи - какие жалобы тут помогут! И даже зара-
ботанные крохи отнимались грабителями - часто вместе с самой жизнью, а
остальное высасывали первыми явившиеся по скотопрогонному пути кабатчики
и отравленные сифилисом шлюхи, чьих сетей истосковавшиеся по теплу и ве-
селью преждевременно состарившиеся, так и не успев повзрослеть, полудети
не умели избежать.
"Неужели же в этом мире нельзя совершить никакого доброго дела?!" - с
отчаянием вопрошал себя Сабуров. Но нет же: ему всегда удавалось прино-
сить пользу, когда он делал это напрямую, без посредничества чудовищного
государственного механизма, веками поглощающего таланты и благие стрем-
ления, а взамен извергающего яд безверия и нечистоты. Чудище обло, ог-
ромно, стозевно...
Честных людей не хватало катастрофически. Однажды, три недели пробив-
шись со свидетелями по яснейшему делу некоего заседателя, который самым
откровенным образом немилосердно грабил, сек, гноил в остроге, Сабуров
сделал приблизительный подсчет и получил, что ежели все честные люди
Российской империи, превратившись в юристов, примутся с соблюдением всех
формальностей расследовать деяния всех виновных мошенников, то займет
это не менее двенадцати тысяч лет. Поэтому Сабурова нисколько не утеши-
ло, когда заседатель был все же смещен с должности. (Благодаря чьему-то
покровительству в Петербурге - личные связи! - он вынырнул исправником в
Камчатке, оттуда вернулся состоятельным человеком и впоследствии сотруд-
ничал в консервативных газетах, защищая недвижимость основ, то есть
собственную недвижимость).
Когда перед окончанием служебного расследования Сабуров в мрачнейшем
расположении духа зашел перекусить в трактир при гостинице - отчаяние
лишь немного скрашивалось анонимными угрозами, - к нему подсел какой-то
господинчик. Сабуров поднял голову и едва не вскрикнул: на миг ему пока-
залось, что перед ним Сенька Быстров - постаревший и состарившийся, но
пьяненький и жизнерадостный.
Это был старенький приказный, лет восемнадцать пребывающий под судом,
но убежденный, что все кончится пустяками, а в ожидании благополучного
разрешения своего дела "аблакатствующий" по трактирам, готовый по самой
исходной цене и даже за рюмочку очищенной соорудить прошение, жалобу или
донос.
- Вы, сударь мой, сейчас видно, что питерский: образованный, с нап-
равлением, а стало быть, нас, чиновничью братию, крапивным семенем вели-
чаете. Не трудитесь возражать - не всяк родится кипарисом благородным,
иной и крапивою подзаборной, а жить-то всякому одинаково хочется. А пос-
ле такого краткого предуведомления не желаете ли выслушать от меня всю
историю государства Российского лет вперед этак на тысячу? Только будьте
любезны прежде спросить для меня графинчик очищенной, а то мне здесь ни-
чего не подают - ну да свет не без добрых людей! Я вас, питерских, так
понимаю, что вы намереваетесь нас, крапивное семя, законностью донять. А
я вам на это отвечу: мы вашими же законами сыты будем. Не токмо что зем-
лепашца - это уж плотва, самим богом в пищу предназначенная! - нет, бе-
рите выше: мы вашими же законами и купца доймем, и заводчика. Как при-
мемся с законом в руках с них отчета требовать, где, да у кого, да
сколько... Вся жизнь остановилась бы, если бы все до тонкости по закону
делалось. А каждый закон - новый крючок на нашей уде. И с нами вы ниче-
гошеньки поделать не сумеете, потому что вы даже друг от друга сторони-
тесь, чтобы на чистоту свою пятнышка не посадить - а мы напротив того:
мы греховностью своею слипшись стоим, вот оно как! Потяните одного - за
ним столько ниточек потянется - вот как если от текста частичку отщип-
нуть (а до каких высот эти ниточки еще дотянутся - и подумать боязно!).
Так кто ж вам такую частичку отдаст! И чем больше вы будете нас законами
теснить, тем крепче мы слипнемся! Не-ет, общий грех так склеивает, что
лучше не бывает! Самые прочные государства всегда на каком-то общем гре-
хе стоят, верно вам говорю. А мы, крапивное семя, в государстве Российс-
ком правили и править будем!
Каждое слово жгло Сабурова раскаленным углем: уж не порожден ли этот
пьяненький юродствующий философ его собственной воспаленной душою, по-
добно призраку Сеньки Быстрова? Не его ли собственные мысли текут из
этого гримасничающего мокрого рта - и никакого-то возражения на них не
сыскать, кроме заветнейшего:
- Но души человеческие вам не подвластны! Потому что вас никто не
уважает.
- Как-с, как-с? Да любая мужичина сиволапая, любой мещанинишко спит и
во сне видит сына своего в чиновники вывести. А и не видит, так оттого
лишь, что чересчур это для него высоко! И купчина, у которого мошна тол-
ще брюха - попробовал бы он мне не оказать уважение, когда я при долж-
ности состоял!
- Вот именно за это вас следует уничтожить!
- Вы никак за купца обиделись? Так мы с него дай бог, если сотую
шерстинку той овчины острижем, кою он - нашим же попечением! - на казне
отрастил. Купец нас благословляет, потому как нам он такую гниль да за-
валь для казны спустит, какую самому безглазому покупателю ни в жизнь не
всучить. Знаете поговорку: если хотите, чтоб я разбогател, дайте мне на
прокорм казенного воробья. Ничего, у казны шея толста!
- А глаз нет, жалости нет, совести нет... - самому себе пробормотал
Сабуров. - Механизм...
- Это вы насчет-с казны-с? Справедливо: велика Федора - да дура. Я
так считаю, что и простой народ благословлять нас должен; уберите чинов-
ника - тотчас купец с заводчиком сверху сядут, из щук в акул возрастут.
Стало быть, мы, крапивное семя, за народ заступники-с, вот-с оно как-с!
- Погодите, когда не мы, не ревизоры, а сам народ по-настоящему узна-
ет свои права, узнает законы...
- А это, не обессудьте, что прервал, для народа истинное счастие, что
он полагает, будто мы по праву орудуем. А узнаем, что не по праву, так
ему только обиднее сделается: кто приставлен закон применять - у того он
и в руках будет. Закон - это такой меч-кладенец, с которым хилый Давид
могучего Голиафа под стопу свою опровергнет.
Вот-с оно, значит, как-с...
Значит именно проклятое государство, этот Левиафан, этот бессмыслен-
ный механизм вкладывает в руки мерзавцев волшебный меч-кладенец. А посе-
му - он должен быть разрушен, - вместе с его тюрьмами, департаментами,
казармами и - да!!! - с его законами, связывающими честных людей и воо-
ружающими негодяев.
Левиафан должен быть разрушен!
Сабуров и прежде вступал в дискуссии со своим патроном: возможно, не
без влияния этих собеседований и уж во всяком случае под влиянием
польских событий генерал-лицеист прибрал в более укромное место свою
уникальную коллекцию изданий Искандера. Нетрудно вообразить и последний
их разговор.
- Я понял, - возгласил Сабуров, - чем всегда будут заниматься госу-
дарства, пытаясь бороться со злоупотреблениями своих же агентов. Госу-
дарства всегда будут своими законами связывать народу руки, а потом пы-
таться обобрать с него кровососущих паразитов. Да народ мигом стряхнет
эту нечисть - нужно только развязать его!
- Если мы предоставим народ самому себе - он выделит из своей среды
новых паразитов в еще большем изобилии, только и всего. По-вашему, народ
должен делать, что ему заблагорассудится. Но у меня другой конек: поря-
док.
- На галерах тоже был порядок: весла вздымались по барабанному бою.
- И только поэтому галера стремительно неслась вперед. Петр Великий
недаром регламенты всех коллегий составлял по образцу адмиралтейского.
Ваш излюбленный пример с бессмертной губкой и уязвимым слоном доказыва-
ет, что самостоятельность отдельных клеток допустима лишь на самом при-
митивном уровне организации. Но мертвый слон лучше живой губки! A
propos, каким словом вернее всего выразилась бы самая глубокая, самая
заветная ваша мечта?
- Братство, - не задумываясь, отвечал Сабуров.
- Гм, братство... А куда же вы дели свободу и равенство?
- Равенство - это уж не одинаковость ли? Братство, напротив, есть
расцвет всех индивидуальностей, высшее разнообразие! А свобода от чужих
страданий и надежд и вовсе недопустима.
- Итак, братство... Но у меня иной девиз: ВЕЛИЧИЕ. А его не может
быть без подчинения частных лиц государственной воле.
- Ваше "величие" требует беззащитности человека перед любой админист-
ративной вошью!
- Вдумайтесь: без подчинения центральной власти, без принудительного
очерчивания границ исчезла бы Россия!
- Но люди, ее населяющие, остались бы!..
- "Люди" - этого мало. Меня не устроит оставшаяся на месте России
равнина, населенная конгломератом племен, изъясняющихся на различных ди-
алектах бывшего русского языка: ведь без централизованного установления
грамматических правил, без централизованного просве
На огонек
Глотнув бессмертия, Сабуров-младший (будем пока называть его так во
избежание путаницы) переворачивал чистые страницы до тех пор, пока не
добрался до фотографии. Снова с непонятной робостью вгляделся в коричне-
вые лица...
И поспешно захлопнул журнал, словно его поймали с поличным...
Хотя здешним майским ночам было и далеко до ленинградских, но после
пяти утра Сабуров уже издали мог разглядеть копченое нутро стариковской
квартиры. Языки копоти вокруг окна придавали ему вид какого-то черного
прямоугольного цветка. Жалкий стариковский скарб под окном был в сохран-
ности (и клюшки валялись...), не хватало лишь половника и кастрюли, но,
оглядевшись, Сабуров обнаружил их на детской площадке, в песочнице.
Кастрюля была наполнена песком, из которого хозяйственно торчал полов-
ник. Что ж, преемственность поколений. Бессмертие.
Неужто и луковицу потомки уже пустили на жаркое? Но нет, она лежала
на прежнем месте, и - что это? - из ее макушки выстрелил остренький зе-
леный язычок, даже два. Она продолжала расти, давать потомство, не инте-
ресуясь, как его встретят здесь, на земле, где никто никому не нужен...
А старик... его журнал... И вдруг Сабуров-младший с забытой серьез-
ностью понял, что он не может так это оставить: будто ему принесли ре-
бенка и сказали, что это его сын, но он волен поступить с ним как угодно
- хоть выбросить. Если бы Лида...
И вдруг, когда он подумал о ней без обычных саркастических ужимок, у
него буквально зашлось сердце, и он понял, что влюблен смертельно и что
ему стоит серьезных усилий, чтобы удержаться от какого-нибудь безумства:
броситься к ней на самолете - на крыльях любви, так сказать - или отгро-
хать телеграмму слов на восемьсот (спасло лишь то, что в свое время он
не поинтересовался ее адресом). Но еще не поздно, черт возьми: жизнь не
кончена в сорок один год! Правда, у Болконского зазеленел дуб, а у него
лишь луковица, но он все равно уже не выпустит из рук сокровищ, на время
