ный полк, доведенный до размеров Империи. Однажды он захватил с собою на
плац-парад своего юного первенца, - тогда-то Петру Николаевичу впервые
пришло в голову, что все солдаты в строю неотличимы друг от друга, а по-
тому надо судить их по мечтаниям и помыслам, а не по неразличимым пос-
тупкам.
Николай Павлович Сабуров полагал назначение человека в том, чтобы
действовать по раз и навсегда установленному уставу, совершенно не инте-
ресуясь целью своих действий. Преследуя расстегнутые воротники и волно-
образные линии в шеренгах, Николай Павлович нисколько не беспокоился о
военном могуществе Российской империи. Тщательно исполняя обряды правос-
лавной церкви и всем сердцем ненавидя католиков и лютеран, он решительно
не интересовался различиями между ответвлениями христианства и даже по-
лагал такой интерес делом бабьим, недостойным звания офицера и дворяни-
на.
Николай Павлович также внимательно следил, чтобы и вся его дворня
соблюдала положенные ритуалы, и однажды вывел за бороду из церкви своего
поддворецкого, вздумавшего там почесать, деликатно выражаясь, спину. Од-
нако на расспросы о назначении того или иного предписанного действия он
только сердился: нынешние фармазоны ни во что не верят, на все им резоны
нужны, и к добру это не приведет.
И все же в том ужасном интервью Петр Николаевич вдруг признался, что
в глубине души всегда завидовал отцу, ибо человек может быть счастлив
лишь в качестве автомата, не знающего ни сомнений, ни ответственности.
Это в юности, снимая слой за слоем случайности внешних форм и условных
ритуалов, мы надеемся вылущить главную суть, как ядро ореха из скорлупы.
И только после многих лет поисков и сомнений начинаем понимать, что
смысл человеческого существования похож не на орех, а на луковицу: сни-
мая слой за слоем, в конце концов оказываешься перед пустотой: слишком
поздно убеждаешься, что условности и ритуалы были самой сутью, а не ее
оболочкой.
Прочь, прочь, проклятые призраки! Забудем страшные слова, вырвавшиеся
у великого человека в минуту отчаяния
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . .
Говоря короче, Феклуша служила Ближнему, Николай Павлович - Порядку,
но оба они сходились в отвращении к шкурничеству, которое служит только
самому себе.
Николай Павлович не брал взяток, даже исполняя должность градона-
чальника, что было выгоднее обладания золотым прииском. Это обстоя-
тельство составляло предмет сыновней горд.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Нынешний градоначальник не то что отец, - однажды обронил Петр. - О
мошне своей не забывает.
К его удивлению, Савелий долго жевал губами, пока наконец не вымол-
вил:
- Оно так, сударь Петр Николаевич: нынешний - плут и мошенник первос-
татейный. Но он хотя бы взятки берет, а батюшка ваш, вы уж не обижайтесь
на старика, и вовсе был зверь: все по закону норовил.
Вот как: человечность может проявляться именно в беззаконии!
И однако же, Николай Павлович лишь в качестве винтика военно-госу-
дарственной машины не знал жалости. Когда ему показалось, что нынче при-
нято вводить в хозяйство культурные новшества, он не приминул отдать
смышленого крестьянского мальчишку Сеньку Быстрова в московское земле-
дельческое училище. Семен окончил его блестяще - с золотой медалью, и
директор училища долго упрашивал Николая Павловича отпустить свою агро-
номическую собственность в университет, куда крепостным не было доступа,
но Николай Павлович стоял на своем:
- Он мне надобен в моем хозяйстве.
Молодой агроном принялся за дела с большим воодушевлением. Владелец
также был не против того, чтобы удвоить и утроить свое благосостояние,
но приверженность к Порядку приводила к тому, что вид покорности в его
глазах с избытком искупал воровство и нераспорядительность, а дерзкое
выражение лица представлялось ему наикрупнейшим хозяйственным упущением.
Каково же ему было выносить наглые домогательства Сеньки, беспрестанно о
чем-то рассуждавшего, да еще, будто назло, с почтением отзывавшегося о
ненавистной загранице, в то время как Николай Павлович твердо знал, что
без русского хлебушка весь немец с голоду передохнет. К тому же Сенька
требовал денег на предметы, до сельского производства вовсе не относящи-
еся, - сами слова его были не земледельческие, а химические: Либих, уг-
лекислота, аммиак...
Поэтому Николай Павлович постоянно вносил поправки в Сенькины прожек-
ты - впрочем, вполне незначительные: из сторублевого плана закупок иск-
лючал в видах экономии какую-нибудь мелочь в десять-двадцать рублей; но
распоясавшийся Сенька и тут предерзко заявлял, что тогда не имеет смысла
покупать и все остальное. Каково?
И однажды зарвавшийся реформатор был назначен прислуживать за столом,
а в остальное время сидеть в лакейской. И как же были поражены все в до-
ме, когда Семен был найден повесившимся в недостроенной оранжерее, обе-
щавшей принести ее владельцу неслыханный процент барыша.
- Кто ему чего плохого сделал? - расстроенно разводил руками Николай
Павлович. - И не посек даже ни разу, а уж как было за что! А я простил,
даже на барщину не выгнал: сиди себе в тепле, ешь, что после меня оста-
нется, - так нет же, набрался дури...
Петр Николаевич впоследствии настаивал в своих "Записках", что именно
из-за этого эпизода дошел он до крайности анархизма, отказывая вообще
кому бы то ни было в праве распоряжаться чужой судьбой, чужими даровани-
ями.
И тогда же ему открылось: обретенные человеком умения и надежды - это
взведенная пружина. Государь Освободитель был сражен пружиною благород-
ных надежд, которую сам же он и взвел, не дав ей однако распрямиться в
общественном служении.
А в хозяйстве Сабуровых после добровольного исчезновения смутьяна де-
ла пошли прежним чередом: Николай Павлович продолжал руководить пос-
редством предписаний: "Бурмистру моему, села Полежаевки на реке Быстрице
от Николая Павловича Сабурова, генерал-майора и кавалера - приказ: по
получении сего предписывается..." Сколько и чего способна уродить земля,
Николай Павлович решительно не представлял, почему и сообразовывался с
урожаем прошедших годов, а более всего уповал на контроль и строгость,
удовлетворяясь в конце концов видом покорности и раскаяния.
Зато копии всех приказов многие годы хранились в книге исходящих бу-
маг. А все бурмистры рано или поздно открывали собственную торговлю.
До поры до времени Петруша Сабуров получал домашнее воспитание, ожи-
дая вакансии в Пажеском корпусе - по протекции Государя Императора! Дело
было так: государь, ревизуя свои владения, соизволил посетить костюмиро-
ванный бал и, благосклонно взирая на склонившиеся перед ним маскарадные
царства природы, обратил внимание на хорошенького тунгусенка с луком и
стрелами.
- Какой фамилии? - ласково спросил император.
- Сабулов, - отвечал тунгусенок.
- Проси у меня, Сабулов, что твоей душеньке желательно.
Петруша, основательно подумавши, попросил сладких крендельков.
- Похвальная скромность, - одобрил государь. - Записать Сабулова кан-
дидатом в Пажеский корпус.
Впоследствии Николаю Павловичу Сабурову стоило многих денег и хлопот
подтвердить назначение, ибо в списках кандидатов числился лишь Сабулов:
действия механизмов могут быть не идиотическими лишь в силу чистой слу-
чайности.
Глупости централизации рождают крайности анархизма - выразился один
из комментаторов "Записок Сабурова".
Николаю Павловичу Сабурову самому приходилось когда-то участвовать в
колонизации удаленных окраин: выстраивалась шеренга бракованных солдат и
шеренга привезенных на развод излишков бабьего населения из центральных
губерний - и тех, кто оказывался напротив друг друга, тут же без затей
венчали в наспех сколоченной церкви. При этом случалось, и шестидесяти-
летний женился на пятнадцатилетней, и наоборот.
Начатки домашнего образования Петруше и Николеньке Сабуровым преподал
мсье Пуле, поседелый, но все еще бравый драгун, отставший от обломков
великой наполеоновской армии где-то под Березиной. В качестве европейца
и в особенности Француза он нисколько не сомневался в своем праве и спо-
собности обучать азиатов и "казаков": мсье Пуле словно бы смутно
чувствовал, что каждый человек - это оттиск с клише, выработанного
культурой его народа, и достоинство клише превосходило в его глазах дос-
тоинство эстампа.
На уроки мсье Пуле являлся исполненный сознания необыкновенной важ-
ности своей миссии: ни проблеска улыбки, ни проблеска снисхождения. Од-
нако по окончании урока непреклонный механизм немедленно перевоплощался
в добродушнейшего малого, которого, если бы не его почтенные седины,
вполне можно было бы принять за двадцатилетнего шалопая. Так вот отчего
история переполнена столь чудовищными жестокостями: их творили не люди,
а механизмы.
Историям о боевых подвигах мсье Пуле не было конца, причем его воспи-
танникам ни на миг не приходило в голову в какой-то степени оскорбляться
тем обстоятельством, что подвиги эти совершались над их русскими сооте-
чественниками, чьими победами под Бородином и Березиной они так горди-
лись (личные отношения, увы, торжествовали над патриотическими чувства-
ми). Впрочем, к чести мсье Пуле, следует добавить, что в своих рассказах
он всегда бывал великодушен к побежденным, среди которых, кстати, непре-
менно оказывалась хорошенькая дамочка, своей любовью вознаграждавшая его
и за мужество, и за благородство.
Шадя целомудрие своих воспитанников, мсье Пуле ограничивался тем, что
сладко щурил глаза и воздушно целовал кончики пальцев. Этот жест в гла-
зах воспитанников не имел ровно ничего эротического, а усваивался ими
как еще один из многочисленных ритуалов.
Зато побасенки мсье Пуле так усовершенствовали разговорный французс-
кий язык юных Сабуровых, как это не удалось бы ни одной грамматике на
свете. Снова личные отношения!
От того же мсье Пуле Петруша получил и первые политические уроки:
отец, исполняя обязанности усердного и безразличного винтика госу-
дарственной машины, не мог противостоять тому пылу, с которым мсье Пуле
произносил слова "свобода" и "республика". При произнесении же слов "ко-
роль" и "монархия" лицо мсье Пуле выражало высшую степень брезгливого
негодования. А выражение лица и осанка, с которой произносятся слова
"свобода" и "республика", для ребенка неизмеримо важнее самого глубокого
анализа этих понятий: ребенок усваивает чувства, но не формулы.
Правда, повествуя о великом императоре, угасшем на острове Святой
Елены, мсье Пуле произносил слово "император" даже с большим огнем в
очах, чем слова "свобода" и "республика", но в то время Петруше не при-
ходило в голову поинтересоваться, почему "король" - это плохо, а "импе-
ратор" - хорошо. Более того: гораздо позднее, уже твердо относя Наполео-
на к извергам рода человеческого, Петр Николаевич признавался, что при
этом имени по его жилам, однако, по-прежнему пробегает невольный бона-
партический трепет.
Так, благодаря первональному оттиску, в душе могут ужиться величайшие
логические несообразности.
Миновала Крымская кампания, обнажив все общеизвестные язвы. Присми-
ревшего от чрезмерных успехов французского оружия мсье Пуле все-таки
согнали со двора оскорбленные патриотические чувства Николая Павловича,
и Петруша очень долго не мог без слез вспомнить бравосогбенную фигурку
престарелого драгуна, бредущего неведомо куда по насквозь промерзшей
России...
Люди могут дружить, почувствовал Петруша - механизмы никогда.
Тем временем в доме появился предвестник новых веяний: студент Сидо-
ров. Через какие-нибудь пять лет одного взгляда на его длинные волосы и
особенное выражение плебейской гордыни, начертанной на его конопатой фи-
зиономии, для Николая Павловича было бы достаточно, - но в то простодуш-
