что это такое - когда за твою же каторжную работу тебе же плюют...
В Натальином голосе прорывается рыдание, но она его пока подавляет.
- Знаю. Очень даже знаю. И потому стараюсь работать так, чтобы даже
самая низкая оценка моего труда все-таки была завышенной. А ты странный
человек - работаешь не для Сидоренко, а благодарности ждешь от Сидорен-
ко.
Сабурова потихоньку начинает трясти. Фамилию ее начальника - Федорен-
ко Сабуров уже давно переделал в Сидоренко, чтобы придать ей символичес-
кую окраску.
- Я ему сегодня так и сказала: вы мой самый злейший враг, вы отнимае-
те у меня возможность жизнь сделать лучше, след на земле оставить! Гово-
рю, а слезы так и текут, ничего не могу с собой сделать... Отвернулась к
окну, а он улыбается, как жаба, рот, кажется, на затылке сойдется: зачем
же, говорит, столько эмоциональности? Потому, кричу, у меня и эмоцио-
нальность, что я пользу хочу приносить, а не паек жрать! Чтоб ему пода-
виться той колбасой!
Сабурова душит бессильная ненависть.
- Одну я хотел позволить себе роскошь, - еле слышно, чтобы не сор-
ваться на крик, цедит он, - хотя бы в своем доме не слышать об этих Си-
доренках. Всюду они хозяева, но хотя бы в этих двух комнатах чтоб их ду-
ху поганого не было. А из-за тебя эта погань меня и здесь достает!
- Вот и вся от тебя поддержка... Господи! - она видит Шуркину физио-
номию. - Тебя же когда-нибудь изувечат! Ну почему ты у нас такой? Разве
мы тебя этому учили?
Мысль, что родители могли бы учить его драться, приводит Шурку в за-
мешательство. Аркаша более находчив:
- Конечно, учили. Если блюсти достоинство, нужно драться каждый день.
То тебя толкнут, то обзовут.
- Компот захамят, - подсказывает Шурка.
- Или сосиску схватят с тарелки и съедят. Я давно уже из-за этого в
столовую не хожу.
- Но ты ведь не дерешься?
- Я трус, - с ненавистью к себе. - Если бы не боялся, я бы дрался еще
больше него. Мне, кажется, легче было бы человека застрелить, чем уда-
рить.
- В больницах тебя сколько мучили, и ничего ты был не трусливей дру-
гих! - захлопотала Наталья. - Ты просто не выносишь унижения, жестокос-
ти!..
- Это ты умный потому что, - Шурка с состраданием подводит безнадеж-
ный итог. - Раньше я был дурак и всем вламывал, а теперь начал умнеть, и
мне уже многие начали давать.
- Начал он умнеть... А ну-ка, покажи дневник.
Шурка тащит дневник, как дохлую птицу за крыло.
- "Безобразный внешний вид, разводит демагогию, никого не уважает", -
Наталья бессильно опускается на стул.
- Я уважаю тех, кто заслужил. Ты сама говорила, что людей надо ува-
жать не за должность, а за личность.
- Нет, он, и правда, демагог...
- Он правильно говорит! - правдолюбец Аркаша.
- А это, между прочим, злейшая анархия - не уважать за должность, -
не может удержаться от комментария и Сабуров.
- Вот, вот плоды твоего воспитания... А "хамит"?
- Здесь я, честное слово, не виноват! К нам новая пеша (учительница
пения) пришла, все начали балдеть - а она вдруг меня спрашивает: как
твоя фамилия? А у меня нечаянно вырвалось: Сидоров. Все как грох...
- Вот, вот, - с горьким торжеством указывает Сабурову Наталья. - Это
ты все с Сидоровыми сражаешься. Скажи, почему Аркаша никогда не спорит с
учителями?
- Потому что это я их не уважаю, а не Шурка.
- Ладно, идите из кухни. Только расстроите еще больше...
Сабуров, несколько обиженный, удаляется к себе и вскоре видит оттуда,
как Наталья тихонько проходит в туалет, пряча под халатом газету, - но
ни прятать, ни скрывать она не умеет. Свежие, "перестроечные", газеты -
это прямо письма самого Мессии; однако позапрошлогодние она тоже может
читать с увлечением.
Рысью влетает Шурка. Снова с каким-то открытием:
- Мамы нет? Я, пожалуй, так и быть, налысо обреюсь. Я недавно видел
бритого мужика - в кайф, уши такие голые торчат! А знаешь, почему у меня
с учителями скандалы - потому что вы меня тупоумию не учили: делай так -
и все! Не смей рассуждать! А вы меня приучили, что все логически доказы-
вать надо. Папа, а почему раньше лишние люди были только Онегин и Печо-
рин, а сейчас каждый второй лишний?
- Наверно, тупоумия меньше стало.
Наталье, видно, попалось нечто сенсационное, потому что очень скоро
после ее исчезновения раздается звук спускаемой воды, и под эти фанфары
она появляется на пороге, - на лице восторг и робкая надежда, газета
прижата к груди - "Портрет рабфаковки", Сталинская премия пятьдесят пер-
вого года: каким-то газетным, ежедневно плодящимся поденкам то и дело
удается привести ее в экстаз, черт бы их всех побрал. Все равно же скоро
порядок свое возьмет...
- Вы читали?.. - с сиянием на лике начинает Наталья.
- Что казнокрадам и душителям еще предстоит учиться жить при демокра-
тии?
Аркаша оперно хохочет, Шурка же хохотать сардонически не умеет, да и
не понимает, зачем это нужно. Вообще-то, на каждое новое разоблачение
Шурка реагирует столь бурно, что Сабуров при всяком удобном случае ста-
рается подчеркнуть, что все это и не ново, и неизбежно, и дело умного
человека все понимать и ни во что не вмешиваться: лучше жить в музее,
чем на толкучем рынке.
- Нет, правда, - уверяет Наталья, - здесь прямо черным по белому на-
писано, что государственная и общественная собственность - это не одно и
то же! А то мне как вбили в голову, что общество и государство - это то
же самое... Видела же, что всем распоряжаются только чиновники - а до
конца не сознавала!
- Если все равно не мы, так пусть уж лучше капиталисты распоряжаются!
- вдруг набычивается Шурка.
- А я бы не хотела, чтобы мной капиталисты распоряжались, - после
пресерьезного раздумья произносит Наталья. - Я все время говорю Федорен-
ко: это не ваша вотчина, а тут бы он мне вдруг: нет, моя!
Сабуров пытается - от греха подальше - дать Шурке еще один урок прос-
вещенного скептицизма, хотя, будем надеяться, и в него внедрено спаси-
тельное "мы люди маленькие, что от нас зависит".
- Не думай, Александр, - педантично говорит Сабуров, - что Эдисону
его открытия какой-то капиталист продиктовал - он сам справлялся, равно
как Капица без Сталина. И как я без Брежнева. Все они умеют только
пользоваться тем, что создаем мы.
- А ну их! - вдруг пристукнул Шурка кулаком по колену. - Драпать от-
сюда надо!
- Чтоб здесь одна серость осталась? - предостерегает Наталья.
- А им того и надо! Пусть целуются со своим Сталиным!
- И не страшно тебе туда ехать?
- А ты знаешь, что в Нидерландах с одного куста снимают сорок килог-
рамм помидоров? Притом одинаковой величины, что облегчает машинную убор-
ку.
- Они вырастили эти помидоры - пусть они их и едят! А я хочу, чтобы у
нас свои были такие помидоры.
- А американский рабочий, имея среднюю зарплату тысяча четыреста во-
семьдесят шесть долларов, может накопить на машину за четыре с полови-
ной...
- Да что ты все с машинами да с помидорами! У меня здесь все друзья,
вс[cedilla]!..
- И там будут друзья! Ты думаешь, там одни акулы капитала... В Штатах
благотворительностью занимаются... забыл, но очень много миллионов чело-
век. Нет, ты что, все еще думаешь, что у нас самое гуманное госу-
дарство?! Нет, ха-ха-ха, я сейчас умру!.. У нас истребили никто не знает
сколько миллионов, а простые люди твои сейчас слушать про это не хотят,
чтобы только пива попить с аппетитом!
- Папа, - вдруг вмешивается Аркаша, - а это возможно, чтобы люди на
убитых плевали, а к живым хорошо относились?
- Вон, персональный пенсионер из Москвы пишет, - перекрикивал его
Шурка, - что все сейчас убитых Сталиным смакуют, аж причмокивают, надо
писать без взвизгов! Где-нибудь есть еще такое?!
- Это мы, оказывается, причмокиваем! - вдруг стонет Аркаша, пытаясь
обхватить голову узенькими ручками. - Ну, мама, ну, скажи, можно жить
при такой подлости?! Можно?!
Наталье легче всех - слезы так слезы:
- И как же можно бросить нашу несчастную родину?! Кто ее, кроме нас,
пожалеет? Голландцы со своими помидорами, американцы с машинами? Вот не
сойти мне с этого места: если бы я могла умереть, а у нас после этого...
не богатство появилось, а подлость исчезла - я бы не сходя с места!..
А до Сабурова впервые в жизни вдруг дошло, что на рубеже шестидесятых
у него, провинциального юнца, было неосознанное ощущение, что его приз-
вали. И никогда после этого его мысль не парила так свободно. А потом...
"Потом ты искал хоть самую малюсенькую ячейку, где мог бы быть хозяином,
где тебя уже не могли бы унизить. Ты освободил свою жизнь от неподвласт-
ных тебе огромных забот, но их место тут же заняли мелочи. Они, как
моль, изъели твои крылья, и ни-че-гошеньки ты не выиграл ни для самоува-
жения, ни для творчества..." Но неужели и он так противно и унизительно
бледнеет?
- Так ведь вся посредственность за Сталина, - бубнит Шурка. - А они и
есть родина. Козлотня...
- Ну что ты, глупенький, - на лице Натальи разливается невыразимая
нежность (к посредственности. - Я и сама посредственность, и в нашей ла-
боратории люди в большинстве самые обычные, а всему хорошему очень даже
сочувствуют! Даже кто никогда ни о чем не думал, и то теперь читают,
спорят... и хорошего хотят! Нет, Сталина защищают не просто посредствен-
ные, а жестокие, недобрые люди!
На лицах детей заметно облегчение - куда приятнее ненавидеть людей
недобрых и жестоких, чем просто посредственных. А Сабурову и сенсацион-
ные новинки не хочется читать вместе с людьми, никогда ничего не читав-
шими.
- Только трусы они - обычные люди! - снова пристукнул кулаком Шурка.
- Нет, - поспешно перебил Аркаша, - трусливей меня никого на свете
нет, я каждого встречного боюсь, мне кажется, он меня может ударить. А
если бы я что-то любил больше себя, может, даже я свою трусость одолел
бы. Не умирал бы всю жизнь от страха за жизнь. А зачем она, если всю
жизнь умираешь...
В Шуркином взгляде изумление смешивается с восхищением - как это Ар-
каша осмеливается говорить, что он трус?
- Смелость рождается из защищенности, - пренебрежительно роняет Сабу-
ров. - А если все мы в лапе у начальства...
- Что, народовольцы были от виселиц защищены? - и Сабурову почему-то
приятно слышать этот укор от Аркаши.
Наталья чистит картошку на завтра - руки ее так и мелькают. Пока на
сковородке мирно потрескивает пахнущая рыбой резина - минтай, она прини-
мается обхаживать цветы в горшках, что-то подкапывает, подрезает, подра-
гивая головой, как кошка, пытающаяся разжевать мечущуюся во рту муху.
Сабуров слышит, как она потихоньку, с болью в голосе уговаривает ка-
кой-то отпрыск: "Ну что же ты, голубчик, не растешь? Что тебе не нравит-
ся?"
- Тебе с людьми забот не хватает? - интересуется Сабуров.
- Это для меня не забота, а радость. Цветы и младенцы. Я бы всю жизнь
могла среди младенцев провести - купала бы их... Когда на пенсию пойду,
обязательно в Дом малютки пойду работать.
Шурка, что странно при его геройском нраве, тоже любит цветы, но сей-
час ему не до них, - переполненный событиями своей бурной жизни, он хо-
дит за Натальей по пятам и болтает без умолку: - Бобовский купил плэйер
- а что, в кайф, вставил в уши и ходи, а музыка играет. Я тоже куплю
плэйер, когда бабок поднакоплю.
- Чтобы совсем без мозгов остаться? Я сегодня ехала с подростками,
так они, по-моему, просто разговаривать разучились - одни междометия,
гыканье, мыканье. Эта жвачка еще ужасная!.. Такие лица тупые от нее ста-
новятся - у девушек особенно!..
Шурка любит поражать Наталью разными идиотизмами деревенской жизни -
приводить в содрогание слабую женщину. Сегодня на них с Антоном из-за
мопеда орал мужик с седьмого этажа, а потом, не найдя под рукой ничего
более подходящего, запустил в них соленой рыбой, а они подобрали ее и
