на Бэллочкину "прелесть" - облезлую тумбочку, закопченную и вывалянную в
земле, но сохранившую в своих изгибах и отделке некое воспоминание о бы-
лой грациозности.
- Андрюша, ты поможешь нам донести?..
Черт - еще знакомые увидят за этаким шакальством... Сабуров тоже не
без содрогания взялся за пузатенькую тумбочку и, стараясь не испач-
каться, попер ее к Бэллочкиному дому. Из-за того, что по пути не попа-
лось знакомых, а также от сознания исполненного доброго дела и, главное,
оттого что Бэллочка всю дорогу твердила дочке, какой он талантливый и
порядочный (хотя за порядочностью он особенно не гнался), Сабуров окон-
чательно пришел в приятное расположение духа и даже принял приглашение к
чаю.
Бэллочка, радостно метавшаяся по кухне (чувствует все-таки, кто ее
посетил!), всучила ему еще и тарелку тушеной капусты с редкими вкрапле-
ниями резиновых кусочков вареной колбасы. Сама Бэллочка есть не стала:
она сейчас голодает, объяснила она, по какой-то системе, которая прино-
сит исключительную пользу ей (и ее бюджету), особенно если не пренебре-
гать клизмами (Аллочка только возвела очи к небесам). Свои кишки нынче
любят умильно, как детей, в которых, уж конечно, не может быть ничего
неприличного. Впрочем, за любовью к гигиеническим системам скрывается
все то же стремление подчинить свою жизнь твердым правилам, не тобою
придуманным.
В капусте попадались совершенно ледяные образования, но это несложно,
- просто не нужно перемешивать. А вот ты попробуй подать холодным только
что вскипевший чай! Но сейчас такие мелочи... Сабуров во всей красе раз-
вернул свой павлиний хвост, переливающийся, как ложка нефти на поверх-
ности лужи. Аллочка уже не сводит с него глаз (правда, немедленно отво-
дит, чуть он впрямую взглянет на нее) и только гневно зыркает в ответ на
Бэллочкины предложения заняться уроками. Еще можем кое-что!
Когда Сабуров в сладостном изнеможении начал откланиваться, Аллочка
попросила, глядя в сторону:
- Заходите к нам еще, - и вдруг бешено выкрикнула: - Ну мама, ну что
ты улыбаешься!
Когда дверь Аллочкиной комнаты захлопнулась, Сабуров с Бэллочкой об-
менялись понимающими родительскими взглядами; на прощанье нужно было
сказать какую-нибудь пошлость - окончательно перекинуть бы мостик от вы-
соких, но холодных небес к грязненькой, но уютной земле, - женщины это
любят.
- Чего бы тебе пожелать на прощанье? Хорошего мужа, может быть? - не
без игривости спросил он, пока Бэллочка самозабвенно трясла его руку. "О
каком муже можно думать после общения с таким блестящим человеком!" -
ожидал Сабуров, но Бэллочка вместо этого вздохнула:
- Мужа - это да. Но сложно это, сложно...
Подобного бесстыдства Сабуров никак не ожидал. Сдерживаясь, он кор-
ректно попрощался, но Бэллочка вдруг снова ухватила его за рукав.
- Ой, Андрюшенька, она ведь, наверно, как-то открывается, давай поп-
робуем?..
Наглость ее не имела границ - что значит, привыкла жить на подачки.
Сабуров снова взялся за тумбочку, которая среди недорогой стандартной
мебели выглядела донельзя обносившимся аристократом, попавшим в прилич-
ное мещанское общество. Сабуров мрачно всадил в щель услужливо подсуну-
тый Бэллочкой кухонный нож и постарался расшатать заклинившую дверцу;
потом наклонил тумбочку в сторону дверцы и злобно потряс, что до некото-
рой степени облегчило его душу. Дверца распахнулась, и на линолеум ко-
ротким градом высыпались пять или шесть книжек.
- Дореволюционные! - восхитилась Бэллочка. - Возьми себе.
- Тебе деньги нужнее. В "Старую книгу" сдашь.
- Да их никуда не возьмут - вон они как распухли!
Книги, и в самом деле, когда-то хорошенько промокли - возможно, во
время пожара - и выглядели вздувшимися и покоробленными. Все они как од-
на оказались без титульных листов, так что и авторов установить было
затруднительно; вдобавок одна из книг оказалась толстенной тетрадью в
зеленом переплете с прожилками "под мрамор". Страницы тетради были с
двух сторон исписаны маленьким бисерным почерком, "под клинопись". Поэ-
тому Сабуров позволил себя уговорить и в дурном расположении духа отпра-
вился домой, унося подмышкой стариковские книги и тетрадь. Уже поднима-
ясь на лифте, он вспомнил, что "Братья Карамазовы" остались у Бэллочки -
изменница заморочила ему голову своей тумбочкой.
В прихожей он услышал собачий лай и похолодел. Погибавший от безделья
Игорь Святославович однажды уже заводил собаку. В его отсутствие она вы-
ла, - вслушавшись, даже какие-то тоскливые междометия различаешь: уу,
увы-ы, оой-ой - а когда он появлялся, начинала лаять. Не имея отъезжих
полей для травли русаков, Игорь Святославович с топотом носился по квар-
тире, отдавая какие-то собачьи команды. В конце концов, пес удрал, не
снеся совместной жизни с идиотом-хозяином. Но теперь, похоже, старое на-
чиналось сызнова...
Собачьим хозяевам тоже нужна чья-то преданность, но заслужить ее у
людей им не удается. И любить им хочется того, кто никогда бы не возра-
жал, полностью от них зависел и не имел бы о них обоснованно низкого
мнения.
Под собачий брех Аркаша изнывал над томом Шиллера (время от времени в
нем наблюдается агонизирующий порыв вернуться к европейской культуре), а
Шурка усерднейшим образом трудится над юбилейным, пятисотым натюрмортом,
- перед ним на покрытом полотенцем стуле в художественном беспорядке
раскиданы вокруг кофейника опрокинутые чашки.
Способности к рисованию имеются у Аркаши, а занимается им Шурка: у
него дело рождается едва ли не раньше слова. Над тахтой, где он спит,
развешены частью раздобытые где-то, частью нарисованные самостоятельно
(и уже довольно похоже) портреты Ван Гога, Сера, Микеланджело, Матисса,
Пикассо, Гогена, Коровина и Александра Бенуа. (А под ними вниз головой в
самый кончик носа прикноплена фотография Сталина.) И музыкальный слух,
отличную музыкальную память с младенчества обнаруживал Аркаша, а на ги-
таре выучился играть Шурка, - вот она, гитара, торчит из-под его тахты,
которую он за неделю превращает в разбойничье логово - Наталья в суббот-
нюю уборку выгребает оттуда вещи самые неожиданные: там может оказаться
пулеметная лента, туристский топорик, милицейская фуражка, бараний череп
с рогами, корзина из "Универсама" или никелированная буква "Т" в полмет-
ра ростом. Шурка ничего не позволяет трогать, но если выбрасывать поти-
хоньку, не замечает.
На звук захлопнувшейся двери Шурка вскидывает на Сабурова взгляд,
мгновенно превращающийся из ястребиного в сомнамбулический. Губу его еще
больше раздуло куда-то вкось, веко надвинулось еще ниже, и цвет его
сместился от фиолетового в сторону синего.
- Рефлекс, - он указывает пальцем Сабурову в лицо.
- Что?..
- На щеке зеленый рефлекс от обоев.
Аркаша брезгливо осматривает рефлекс.
- На улице погода все такая же... лживая? С одного боку тепло, с дру-
гого холодно?
- Дурак! Клевая погода! Я нарочно выберу где-нибудь кусок земли - хо-
роший, пыльный - зайду туда и постою. А кое-где уже цветы желтые такие.
- Чуть где потеплей - уже высыпают. Как прыщи.
Шурка ошеломленно смотрит на Аркашу, а потом утешается обычным резю-
ме, помогающим нам мириться с чужими вкусами:
- Дурак. А я сегодня уже мух видел, я так обрадовался! Я три штуки
домой принес, а они потом обнаглели, я двух поймал на стекле и прикон-
чил, а третья спряталась. Некоторые дураки давят их до кишков, противно
даже - надо надавить только, чтобы они щелкнули.
- Слушай, пощади, - молит Аркаша.
Умилительно послушать беседу любящих братиков... Шурка, сверкая не-
подбитым глазом, ищет достойного ответа, но... ему хочется показать Ар-
каше законченный натюрморт. Аркаша разглядывает его взором пресыщенного
знатока.
- Да, твой талант не из титанических.
- Дур-рак!
Вечная зависимость творца от зевающего профана. А вот в детстве Арка-
ше, например, достаточно было сказать: "Разве ты жадный?" - и он отдавал
что угодно. А Шурка, мгновение подумав, разводил руками: "Да, жадный", -
факты, мол, сильнее меня.
Шурка заботливо укладывает юбилейный натюрморт в свой шкафчик, где
уже хранится четыреста девяносто девять покоробившихся, гремучих его
двойников. Странно видеть, сколь тщательно этот разгильдяй убирает за
собой, моет кисточки, - власть муз! Он, видно, сам себе удивляется:
- Я заметил, когда я классическую музыку слушаю, мне хочется у себя
на столе убрать. А после рок-музыки не хочется.
- Прямо для передачи "Музыка и молодежь", - бормочет Аркаша.
Покончив с музами, Шурка вновь спускается на землю:
- Папа, купите мне, пожалуйста, мопед. А вы мне целый год можете за
это шмоток не покупать.
- Бог мой! Проживи ты хоть три дня без авантюр!
- Я летом на мопеде на Верхнюю Маю поеду. Там хипповский лагерь, все
общее - по-братски. ("Как у нас с тобой", - хмыкает Аркаша). А, папа? Ну
давайте, вы мне два года ничего не покупаете, а я еще год не ем мороже-
ного.
- Нет-нет, помилуй бог, мне еще твоя жизнь дорога.
- Ну папа, ну я буду аккуратно ездить, - прямо умрет сейчас.
- Зато на тебя наедут неаккуратно. К сожалению, воспитательная работа
в отдельных автотранспортных предприятиях все еще остается не на должной
высоте, а отдельные партийные и профсоюзные организации заняли позицию
самоуспокоенности.
У Шурки вырывается невольный смешок, но страшным усилием он подавляет
его и оскорбленно щурится:
- Ну ладно, не хотите - не надо. Я сам заработаю. Не надо было меня
на свет родить, раз мопед не хотите покупать!
Тишина.
Первым не выдерживает нависшего молчания Шурка:
- А Бобовский надел старый батоновский пиджак (батон - это по-ихнему
отец, "батя") вместе с вешалкой - крючок из-за шиворота торчит - и пошел
в "Сайбер" - клевый прикид, да?
- Скорее, стебовый. Пожалуй, даже ближе к шизовому.
"Сайбер" - это пельменная "Сибирь", по вечерам превращающаяся в кафе,
у которого собираются хайрастые, в языке которых от русского остались
почти что одни суффиксы с окончаниями да предлоги: "герла" - девица,
"аскать" - просить, "флэт" - хаза, "дринчать" - керосинить, и тому по-
добное.
Шурка мечтательно задумывается:
- Я тоже потом с Бобовским в "Сайбер" ходил - здоровски так - все
по-братски. Мы попросили двадцать копеек - и сразу со всех сторон протя-
гивают. У цивильных, думаешь, будут протягивать?
- А почему у вас с Бобовским своих денег не было?
- А мы еще до этого раздали.
Два коротких звонка. Шурка в полтора скользящих прыжка оказывается у
двери. Полминуты его обычного беззвучного общения - и он снова в комна-
те.
- Смотри, Аркашка, - Шурка натягивает усеянные блестящими (тупыми)
рожками черные перчатки с обрезанными пальцами.
- Ты скорее актер, нежели живописец, - вдумчиво кивает Аркаша.
- Дур-рак! Смотри, папа, и браслет с шипами есть!
Шурка бросается к зеркалу, со свирепейшей рожей замахивается много-
сосковым кулаком на собственное отражение и застывает в угрожающей позе.
Цедит сквозь зубы с горделивой беспощадностью: "Металлист!" Потом снова
срывается с места, уже из-за двери доносится: "Я сейчас!" Пока Сабуров
гремел чайником, счастливый Шурка уже влетел обратно:
- Клево так - все глазеют, бабки ругаются, мелкие кричат: металлист,
металлюга! А маленький мальчик подбежал, бросил песком - и драпать, а
потом уже из подъезда кричит: металлист, металлюга...
- Есть еще, хвала всевышнему, хранители нормы...
- Этого на наш век хватит, - заверил Аркаша. - Нормы исчезнут, а хра-
нители останутся.
Шурка усаживается за второй томище двенадцатитомной "Всемирной исто-
рии искусств". Он удовлетворяется лишь самыми полными собраниями сочине-
ний, так что начала многих учений ему известны. По части искусств он уже
одолел палеолит и неолит, чудовищных каменных баб, и подбирается к Древ-
