оболочке, но - не к своему таланту. Лида это очень хорошо поняла. Ли-
да... прелестное существо... но, в общем, конечно же, заурядное... от
заурядных папы-мамы... Чудеса да и только - и заурядность, оказывается,
может рождать любовь к высокому, восхищение чужим талантом.
Про служившую ему Наталью на этот раз он вовсе не вспомнил.
Два решительных звонка. Это к Шурке, Антон. Тоже из нестандарта, но
привычный до того, что душа радуется: мать - судомойка, охотно попиваю-
щая с отцом - работягой-закладушником, и у Антона в его шестнадцать не-
полных лет физиономия топорная, как у сорокалетнего алкаша, только бое-
вой расцветки в лиловых тонах недостает. Одежка, как в старые добрые
времена, явно с чужого плеча, резиновые сапоги с загнутыми голенищами
тоже с чужой ноги. В нынешнее развращенное, изнеженное время мало после
товарища Сталина осталось охотников таскать в жару сапоги - просто обло-
бызать хочется. Живы еще, живы хранители традиций - папаша Антона и по
квартире расхаживает в резиновых сапогах.
Он и детей воспитывал старым добрым манером - за каждый проступок ко-
лошматил смертным боем, и в результате закаленный Антон сделался самым
бесстрашным среди хулиганов Научгородка, а его младший брат, напротив,
делал пакости только тогда, когда был уверен в полной безнаказанности, -
так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат. В Антоне папаша выковал себе
достойного преемника - и соперника: мордобой у них теперь заканчивается
примерно вничью.
Шурку можно принудить к очень многому, уменьшая выделяемую ему пайку
любви. Но теми, кто в ней не нуждается, управлять невозможно. Однако су-
ровый отец Антона, потерпев полное фиаско во всем, что воспитывал целе-
направленно, сам того не заметив, воспитал в нем ценнейшее для руководи-
телей качество - ответственное отношение к работе. С самого лютого пох-
мелья, сизый, еле живой, папаша поднимался в полседьмого, с трудом одо-
левал несколько чашек холодной воды из-под крана и брел на свою автоба-
зу, невзирая на погоду и состояние здоровья, негодуя лишь на отмену муд-
рого сталинского закона об уголовном наказании за прогулы и опоздания.
Руководитель, повтори этот подвиг!
"Это же работа" - неотразимая для Антона магическая формула. Неосоз-
нанные табу - не есть ли они единственно прочная основа общественного
поведения?
"Антон - Витя - навестить сегодня же", - засигналила цепочка стыда.
Позапрошлой осенью Шурка по обыкновению затемпературил, и врачиха,
которой он надоел еще в прошлом году, настояла на госпитализации -
пусть, мол, его обследуют как следует, то есть нашпигуют антибиотиками,
чтоб температура спала на недельку-другую - главное, мерьте пореже.
Компания в тот раз подобралась действительно теплая, - все с субфеб-
рильной температурой. Днем они пялились в телевизор и резались в само-
дельные карты, а ночью похищали пустые пузырьки и колошматили их об сте-
ны в своей палате. От этого подкроватная полутьма загадочно поблескивала
и переливалась.
Чтобы избавиться от соглядатайского родительского глаза, на дверях
детского отделения с последней холеры висела табличка: "Карантин", - зо-
лотом на черном стекле над явно временной жестянкой "Детское отделение".
Карантин давал возможность особо чадолюбивых родителей привлекать к раз-
ным черным работам (за час работы - час общения с дитем).
Наталья дважды в неделю мыла пол в коридоре и вестибюле (заодно выме-
тая осколки из-под кроватей), а сам Сабуров в каморке под лестницей чи-
нил ломаные стулья, с грехом пополам сколачивая из двух уродцев
третьего. Он никогда не был мастером в подобных делах, но родительская
любовь способна творить чудеса. Больше того, вслед за незатейливой рабо-
той к нему невесть откуда являлся и своеобразный говорок мастерового,
имевший бурный успех у Шуркиной компании.
После каждого взрыва хохота Шурка бросал горделивый взгляд на свою
гвардию, а в первую очередь - на своего заместителя Витьку, никогда не
хохотавшего, а только улыбавшегося ровной милой улыбкой.
Чтобы Шурка совсем не взбесился от безделья, Сабуров, поставив на че-
тыре ноги положенное число двуногих и трехногих инвалидов, занимался с
ним всеми школьными предметами сразу, стараясь воодушевить его тем, как
он явится в школу и как все будут думать, что он отстал, а он как начнет
хватать пятерки... (Когда ему без разговоров выставили по всем предметам
умеренные тройки, Сабуров даже испугался за сохранность его рассудка, -
а утешение тут одно: плюй на окружающих кретинов. Какие еще плоды может
принести это ядовитое семя? Но не ставить же себя в зависимость от лю-
дей, которым от тебя нужно одно: чтобы ты не докучал! Безысходная траге-
дия-с, милостивые государи и государыни!)
Орудуя шваброй в больничном коридоре, Наталья обратила внимание на
повторяющуюся картину: из малышовой палаты время от времени с торжеству-
ющими воплями вырываются два замусоленных крошечных карапуза, а нянечка
немедленно загоняет их обратно, покрикивая, как на гусей: пацанята были
оставлены мамашами "на попечение государства", а поскольку мест в Доме
малютки (как ласково звучит!) не хватает, их, до неизвестной поры, дер-
жат в детской больнице, предоставляя корм и кров, а также полную возмож-
ность извлекать из эпизодического общения с младшим медперсоналом крохи
духовного развития.
Это открытие повергло Наталью в такой ужас (среди цивилизованного го-
рода растут дикари!), что тень его коснулась и Сабурова, - он тоже едва
не поверил, что ему придется усыновлять несчастных карапузов, наделенных
малообещающей, а возможно, и просто опасной наследственностью. Дружно
ожидая от брошенных детей проявлений этой самой дурной наследственности,
именно этим мы "проявления" и вскармливаем, все так, но - не может же
он, Сабуров, нести ответственность за все несовершенства мира! Таким по-
рывам приятно отдаваться, если есть кому вовремя остановить. Как на ду-
ху: если бы речь шла только о расходах, он бы не поскупился. Но ведь на-
до еще вечно стоять на вахте - утром волочить в детский сад младенца,
такого же полусонного, как ты сам, если даже есть возможность поспать. А
в другой раз, когда позарез надо быть на службе (отпрашиваться ему не
позволяет нрав), ребенок внезапно объявляет, что его тошнит, что у него
болит головка; мысленно кляня все на свете, а больше всего Наталью, ус-
певшую ускользнуть на свою треклятую работу, суешь ему градусник (нес-
частное дитя бросает на тебя испуганный взгляд, почуяв в этом жесте твое
бешенство) - точно, температура! Бежишь на темную зимнюю улицу, с
третьей попытки находишь исправный автомат и полчаса вызваниваешь врача,
и в ожидании его барабанишь пальцами рук и ног - вдруг откажется выдать
больничный лист (а что сделаешь, если откажется? Притом больничный отцу
выдают либо со скрипом, либо с усмешкой, а принимают в канцелярии - уж
всегда с ухмылкой), и мечешься по комнате, как дрессированный тигр в
клетке, и жалеешь себя, вместо того чтобы жалеть больного карапуза.
(Вдруг вспомнилось: однажды он приволок Аркашу, по обыкновению, ровно
к семи, - только так он еще успевал на службу, - а садик оказался запер-
тым. Отношения в институте были таковы, что опаздывать нельзя было ни в
коем разе - либо потом остаток дней пришлось бы провести на брюхе, - и
он срывающимся от досады голосом принялся уговаривать Аркашу подождать
одному на крылечке. Но Аркаша вдруг испугался перспективы остаться в
одиночестве под морозными звездами и заплакал. Сабуров принялся его ус-
покаивать голосом переодетого бабушкой волка, однако Аркаша плакал все
безутешнее, и Сабуров, впадая в безумие от мороза, волчьей тьмы и безыс-
ходности, заорал: "Замолчи сейчас же!" - и тряхнул Аркашу за грудки, как
взрослого, так что онемевший от ужаса Аркаша отделился от земли - хвала
всевышнему, он этого, кажется не помнит! - и повис у него в руках. Это
вернуло Сабурову рассудок. "Ничего, ничего, я подожду", - забормотал он,
положась на волю божию, и она не подвела: чудесным попечением ему уда-
лось ухватить такси, - может быть, единственное в городе.
Кстати, и три рубля на такси - в те времена это тоже была сумма.)
А когда выздоровеет - хоть завтра, - еще целый день уйдет на справки,
в том числе - из санэпидстанции, занесенной черт-те куда и работающей
черт-те когда. А потом снова бесперебойная вахта: не позже восемнадцати
как штык быть в детсаде; покайфовать с книгой, пообщаться с великими те-
нями - единственное общество, в котором Сабуров чувствует себя уютно, -
про это забудь: маленькое настырное существо будет карабкаться на коле-
ни, дудеть в дудку, с преступным легкомыслием подаренную кем-то из зна-
комых, колотить в барабан того же происхождения или жестяной кузов игру-
шечного грузовика. Шурка по поводу именно грузовика однажды жалобно
взмолился: "Мне его никак не сломать!" - он всегда отличался прямотой,
не искал эвфемизмов, вроде: "Мне его никак не разобрать".
В своем ребенке такие штуки забавляют, но даже и он иной раз осточер-
теет, а чужой... Про своего будешь думать: "упорный", про чужого - "уп-
рямый", про своего - "рассеянный", про чужого - "тупой", про своего -
"весь в меня", про чужого - "весь в подонков этих", - да мало ли на ка-
ких неприязненных и подлых мыслях будешь ловить себя - изведешься к чер-
ту! Лучше не приносить непосильных жертв, чтобы не возненавидеть тех,
для кого их приносишь.
А ведь остается еще самое загадочное - воспитание. Это прежде было
довольно кормить, одевать, а в остальном, что все делают - то и он будет
делать. А сейчас почти ничего, что "все делают", не осталось... Да ны-
нешние дети и не видят нас в работе, а только в бытовой дребедени, где
поистине все равны, - и Пушкин, и Сидоров. А он, Сабуров, ведь еще и от-
зывается о своих делах с насмешкой! И к чему потянет несвоего ребенка,
если уж родных несет неизвестно куда... А попробуй уследить за миллиона-
ми мелочей, которые, может, и есть решающие, - с улыбкой ты обращаешься
к ребенку или без, или с улыбкой, но неискренней, с чувством читаешь или
цедишь сквозь зубы...
В том разговоре о больничных маугли Сабуров обезоружил Наталью апел-
ляцией к священному долгу перед собственными детьми, и она ограничилась
пламенным воззванием в областную газету: "Моя мать, совершенно необразо-
ванная женщина, учила меня, что с детьми необходимо разговаривать с са-
мых первых дней их жизни, а люди, считающие себя образованными..." - но
не дичают ли и взрослые, оставленные, как почти все мы, "без всякого об-
щения"? (Дух рождается не из сытости и не из голода, вдруг непреложно
понял Сабуров, а из человеческого общения.)
Газета откликнулась очень быстро: "Благодарим Вас за острый материал
для острой публикации", - однако публикации не последовало. Но дети были
из больницы вскоре изъяты. А до тех пор Сабуров перестал пускать туда
Наталью: оберегая ее нервы и относительный покой в семействе, ходил сам
вместо нее и носил несчастным малышам рыночные фрукты и игрушки - с
большим облегчением для собственной совести. Игрушек (и детского барах-
лишка) Наталья насобирала у себя на работе целый воз, - там тоже были
рады заплатить умеренный выкуп, чтобы облегчить совесть и ощутить
собственное благополучие - им мы обязаны несчастным, которых нам пос-
частливится встретить рядом с собой, - они снижают наши критерии.
У себя на службе Сабуров ничего собирать не стал - перед сослуживцами
ему почему-то невыносимо показаться лучше, чем он есть. Вот показаться
хуже - это пожалуйста. Не потому ли, что стараясь быть хорошим, тем са-
мым покоряешься людскому суду, а оставаясь плохим, этим судом пренебре-
гаешь?
Навещая малышей, таская им передачи, он старался побыстрее улизнуть
из их палаты, - не делать же им "козу" или подбрасывать на колене, чтобы
