Взлетит когда-нибудь эта кочегарка на воздух с таким оператором, а с
нею вознесется и болотный попик, - хорошо бы, и прочие исчадия Научго-
родка оказались в тот миг у него в гостях. Ой, грех, ой, грех про такое
придумывать, но... кто из смертных не пожелал бы осушить болото, которое
засасывает его дите, - пусть даже и пострадает болотная нечисть.
Когда смотришь на них, такое заурядное, мещанское негодование подни-
мается в груди: "молодые парни, а работают на стариковских должностях,
шутов гороховых из себя изображают" - и все остальное, - а в ненавистной
посредственности начинаешь видеть надежду и опору. Да, да, в пристрастии
людей ко всему общепринятому, в ненависти к каждому, кто на них непохож,
начинаешь видеть материк, на котором только и может покоиться цивилиза-
ция, - материк этот есть норма, стандарт, благодаря которому люди имеют
сходные мнения и вкусы, а потому могут служить взаимозаменяемыми деталя-
ми общественных механизмов. Нельзя было бы построить ни одно здание, ес-
ли бы каждый кирпич лепился как кому вздумается, - иной раз даже треу-
гольным или круглым.
Так воспоем же гимн посредственности - золотой посредственности, хра-
нительнице НОРМЫ! И пусть она в своем неприятии всякой оригинальности
способна отторгнуть от себя не только Стива и Гнома, но также и Пушкина,
и Сабурова, - что делать: лес рубят - щепки летят, поддержание стандарта
требует выбраковки отклонившихся от нормы изделий. Бриллиантовая пос-
редственность, выпалывая из своих рядов всевозможные аномалии, в своем
санитарном усердии не имеет возможности распознать среди уродцев норму
завтрашнего дня, - вот завтра она и станет ее оберегать, если сегодня не
сумела уничтожить. "Я с вами, с вами, золотые и бриллиантовые мои сослу-
живцы! Когда я вижу истинно инородные, истинно нестандартные детали в
нашем с вами общественном механизме, я начинаю понимать, что и я точно
такой же, как вы, на девяносто девять и девятьсот девяносто девять ты-
сячных процента и лишь на ничтожную, ничего не стоящую крупицу ориги-
нальности отличаюсь от вас. Выберите среди вас самого тупого и добропо-
рядочного, и я облобызаю его, как некий святой лобызал гнойные язвы про-
каженного, а потом, подобно блудному сыну, припаду к стопам Колдунова -
отца народа и хранителя равенства, то есть Нормы - главнейшей из свя-
тынь. Пусть разнообразие - источник прогресса, зато Норма - источник
стабильности и взаимопонимания. Источник Покоя, то есть счастья".
Сабуров без всякого юродства сейчас предпочел бы, чтобы Аркаша был
заурядным, но нормальным человеком. Но не из-за его ли, Сабурова, всег-
дашнего презрения к посредственности Аркашу совсем не интересуют нор-
мальные люди, а тянет все к каким-то диковинкам?
И откуда только наплодилось этих уродцев на их с Натальей голову! Как
будто мутации какие-то посыпались... Своим рождением Сабуров захватил
эпоху культа личности, детство провел в эпохе волюнтаризма, молодость
пришлась на эпоху застоя, а зрелость свою он намеревался провести в эпо-
хе гласности - такой вот он поживший и повидавший. Однако лишь в Стиве
Михеиче он еще находит некоторое сходство со старыми добрыми образцами:
отца нет, мать выпивоха, сын хулиган - все как у людей. Но в старое доб-
рое время этот достойный сын своего неизвестного отца не стал бы водить
дружбу с такими мозгляками, как Аркаша и Кристмас. И не стал бы читать
"Афоризмы Конфуция", которые ему снес Аркаша. Он, конечно, скорее всего
и прочел-то не больше двух страниц, прежде чем потерять, но ведь вскорм-
ленный сырым мясом хулиган старого доброго времени почел бы за низость
даже и притронуться к подобной протертой кашице для беззубых старцев и
младенцев.
А Кристмас и болотный попик еще диковиннее, - и следовательно опас-
нее! - потому что происходят из семейств вполне благополучных, а у
Кристмаса отец еще и полковник, которого дружки Кристмаса называют пол-
каном, ничуть не стесняясь присутствием Кристмаса, а тот и не думает
обижаться. Каково, должно быть, созерцать заросшего оборванца-сына ста-
рому служаке, вероятно, сажавшему солдат на губу за косо пришитый подво-
ротничок!
С полгода назад Сабурову позвонила мамаша Кристмаса и безо всяких
этаких подходцев и экивоков затараторила, как базарная торговка:
- Имейте в виду, если ваш сын что-нибудь купит у Максима, я вас прив-
леку! Имейте в виду!
Пока до Сабурова доходило, что Максим - это не кто иной как Кристмас,
мамаша тараторила все быстрее и быстрее, словно ее ожидал тысячный штраф
за каждую минуту промедления.
- Мы ему все покупаем, а он все распродает, все пластинки эти идиотс-
кие покупает, я ему пальто гэдээровское за двести семьдесят шесть рублей
купила, а он его за тридцать продал, я ему джинсы простые за сто двад-
цать купила, джинсы вельветовые за восемьдесят два, а он их за пятьдесят
продал, часы электронные за шестьдесят три рубля за пятнадцать продал,
"дипломат" за двадцать четыре - продал за шесть, куртку "танкер" японс-
кую за сто восемьдесят три - продал за шестьдесят, куртку из натурально-
го хлопчатника на натуральном ватине... сапожки зимние итальянские...
кроссовки югославские...
Сабуров ошеломленно слушал этот истерический отчет вылетевшего в тру-
бу комиссионного магазина и, когда горестный прейскурант был наконец ис-
черпан, он только и сумел произнести:
- Теперь я понимаю вашего сына.
По-человечески всех можно понять, но Сабуров не может причитать, как
Наталья: "Бедные, бедные дети!" - ему своего ребенка надо спасать. Жаль,
конечно, что у родителей Кристмаса не нашлось других средств завлечь его
душу, кроме электронных зимних сапожек гэдээровских из шведского хлоп-
чатника натурального на синтетическом ватине югославском, - но нельзя
же, чтобы он тащил на дно и других! Потому Сабуров и старается показать
Аркаше, что его коллеги по секте сторожей нисколько не загадочны: они
претендуют на незаурядное место в обществе, не обладая незаурядными дан-
ными, а потому предпочитают жить вообще вне социальной лестницы, только
бы не занимать подобающее им место в ее середине.
Но - увы! - любовь слепа. Аркаша только супится и бормочет: "От них
хоть иногда что-то небанальное услышишь, а ваши буржуйчики все одинако-
вые, как гвозди". - "Гвозди хоть в стенку вбить можно. У нас сторожей
скоро станет больше, чем имущества". - "У тебя у самого на работе одни
бездарности, у мамы половина дураков да еще карьеристов, подхалимов, а
мои сторожа хоть не лезут в ученые, в начальство". И вгоняют в гроб даже
родных своих, а бездарности и карьеристы очень часто бывают нежными и
заботливыми папашами. Кстати, и дети бездарностей и карьеристов, скорее
всего, не станут таскать любимые отцовские книжки ради призрачной надеж-
ды угодить своим немытым кумирам, которым ничего не стоит пустить любой
шедевр, добытый Сабуровым путем долгих поисков и немалых расходов, на
растопку или подтирку. Чего-чего только им Аркаша не перетаскал: "Афо-
ризмы Конфуция" китайские натуральные, семь рублей, драмы Пиранделло
итальянские синтетические, двенадцать рублей, "Доктора Фаустуса" фээр-
гэшного, восемь рэ, Сартра французского почти неношенного, девять рэ...
Вот и сейчас он вертит головой от одного ублюдка к другому, и в гла-
зах его детский восторг и - так вот почему так нестерпимо на это смот-
реть! - ЛЮБОВЬ. Любовь, с которой он никогда не смотрел на тебя. Так
это, оказывается, просто-напросто ревность, ррревность раскаляет твою
ненависть к бедным уродцам, и ты только притворяешься, будто они против-
ны тебе из-за их никчемности, - ведь всяких там спекулянтов, карьеристов
и бракоделов ты не удостоиваешь своей ненависти - брезгливости, разве. А
кроме того (только бы не нарваться на какое-нибудь некрасивое знание о
себе), карьеристам, спекулянтам и бракоделам ты нисколько не завидуешь.
А Аркашкиным монстрам - завидуешь, потому что у них в самом деле есть то
равнодушие к мнению окружающих посредственностей, которое ты сам только
декларируешь. Вспомни, как ты бесился, когда в течение нескольких лет -
тебе, Сабурову! - пришлось числиться младшим научным сотрудником: у Кол-
дунова всем, кроме приближенных, все выдается в порядке очереди - Сидо-
ров, Сидоркин, Сидорчук, Сидорчуков, Сидоренко, Сидоренков, а только по-
том уж Сабуров. Лишь наглядевшись на Аркашиных дружков, он начал подоз-
ревать, что вместе с равнодушием к мнению толпы и начнет плодиться ори-
гинальность, переходящая в уродство: толпа, при всей ее туповатости и
тугоухости, хранит в своих упрощенных мнениях и вкусах огромную массу
необходимейших вещей... И все же - что у этих уродов общего с Аркашей? И
друг с другом? У юродивого Кристмаса со свирепым Стивом и вертлявым Гно-
мом? Заметно только общее пристрастие к иностранным пластинкам в сверх-
расписных конвертах. Музыку какой-то утонченной, по их мнению, струи
(только кретины путают ее то с тяжелым, то с металлическим, то еще с ка-
ким-то там роком!) - музыку эту они возвели из служебной услады в некую
разновидность религии: слушают ее поистине со сладкой мукой и благогове-
нием, страдальчески раскачиваясь, что особенно раздражает. Потому-то,
должно быть, возле их алтаря - проигрывателя - могут собираться и львы,
и кони, и трепетные лани, как в церкви могли молиться рядом раззолоченый
барон и нищий оборванец.
Воспаленная фантазия охотно подсказывает идиотические реплики, кото-
рыми могли бы обмениваться члены братства сторожей.
- Питер Болен и Фредди Уммер перешли в группу "Матхер энд фатхер".
- Им сейчас хорошего ударника не хватает.
- Чего?! Болен сейчас самый крутой ударник. Он себе зуб бриллиантовый
вставил. Сверкает такой!
- У него третья жена с иглы не слазила.
- Он ей, когда разводился, подарил золотой диск.
- А первой - дважды платиновый.
- В кайф!
- На последнем хит-параде победил "Модерн токинг".
- Все, кранты. Джон Лопни и Боб Корни на личном самолете гробанулись.
- Не на самолете, а на личной яхте.
- С кинозвездой.
- С двумя.
- С тремя.
- Джон Лопни себе в вену золотой клапан вделал - наркотой шмыгаться.
- А у Боба Корни были очки с видеомафоном. Извращаются!
Сабурову стало даже любопытно, до каких клевет способно дойти его
раздраженное воображение, если спустить его с цепи. А ведь его бы далеко
не так раздражало, если бы Аркаша и его болотные пузыри устраивали свои
молебны вокруг общепризнанных Бетховена или Баха, хотя...
"Совсем не исключено, что среди ихних Фуфлойдов есть какой-то завт-
рашний Бетховен, но я этого не желаю и знать, пока их не начнут гонять
по телевизору!"
То есть по отношению к новой музыке ты тоже ведешь себя, как человек
толпы, и, возможно, Аркаша за это испытывает к тебе те же чувства, кото-
рые сам ты испытываешь к своим сослуживцам.
Неразрешимая трагедия: заурядные людишки не умеют оценить твои сокро-
вища и готовы запросто втоптать их в грязь, даже и не почувствовав, что
под копытцем что-то хрустнуло, - но - увы и ах! - любовь-то к сокровищам
своим ты приобрел через людей тоже не слишком примечательных.
Имена Пушкина и Пифагора ты впервые услышал от людей самых заурядных.
Сам доктор Сабуров, зарядивший тебя мечтой о чем-то поднебесном, тоже
был недальнего ума, - иначе его благоговение перед великими не могло бы
гореть столь чистым, непрактичным пламенем. Твердолобость толпы позволя-
ет ей в течение целых веков хранить истины, которые удается вырубить на
ее гранитном лбу гениям, коих ей не удалось уничтожить за несходство с
нею. А ее склонность к общепринятому заставляет ее распространять усво-
енные истины и вкусы - значит и вкусы гениев - до последних пределов
вселенной.
Но думать о посредственности без вибрации в пальцах Сабуров все-таки
не мог. Он тысячу раз мог бы простить пренебрежение к своей телесной
