через двадцать минут преспокойно удалиться, оставив их на попечении го-
сударства, - это была бы фальшь совсем уж нестерпимая, довольно было и
того, что ребятишки, завидев его, радостно бросались ему навстречу. Вер-
нее, бросались-то они вроде бы одинаково радостно, но один выражением
лица напоминал приятно удивленного добродушного мужичка, зато второй был
вылитый урка с бритвенно тонкими поджатыми губами и сверлящим взглядом,
который насквозь пронзал все сабуровские хитрости. Иногда он сжимал в
зубах соску, многозначительно пожевывая ее, как сигарету.
Оба они даже не пытались лопотать, но взгляда их Сабуров не мог вы-
нести, ни добродушно доверчивого, ни пронзительного, - прятал глаза и -
бочком, бочком, воровато...
Правда, в самый первый раз ему не удалось так легко отделаться, - он,
от неловкости не смея поднять глаз, сидел над разноцветной грудой только
что приволоченных им игрушек, - словно бы вываленных из современного Но-
ева ковчега - всевозможная фауна, вплоть до мотоциклов и автомобилей,
навалившаяся на огуречно-зеленого пупырчатого крокодила величины почти
натуральной, - словом, Сабуров сидел, а заведующая отделением Зельфира
Омаровна стояла у него над душой, отчитывая - ввиду отсутствия их него-
дяев-родителей - облагодетельствованных деток: "Вот так и идет дело:
злой бросает - добрый помогает", - а маленький урка, стиснув прорезь
рта, пронизывал его взглядом: "Я-то знаю цену твоей доброте", и Сабуров,
тоже знавший ей цену, переводил взгляд на мужичка, который с выражением
добродушного восхищения на бесхитростной мордочке не то просто ощупывал,
не то пытался распутать большущий узел на красивой шелковой веревке,
продетой сквозь ноздри крокодила. Он действовал не только большим и ука-
зательным пальцами, как это делают искушенные в подобных ситуациях
взрослые, а собрал в пучок все свои пухленькие шевелящиеся пальчики,
утоньшающиеся к миниатюрным ноготкам, и Сабуров узнал в этом манеру сво-
их собственных детей. В каждом доме сейчас какое-нибудь дитя занимается
такой же чепухой, а двое, трое, четверо взрослых людей не сводят с него
глаз, и в голове у них мутится от нежности, им не сдержать счастливого
смеха, а вот здесь эти пальчики, эта восхищенная мордочка пропадают зря,
как бриллиант в канаве (или талант в толпе посредственностей), и нико-
му-то в целом свете это не радостно, не трогательно, не умилительно. А
эти крошечные создания, которых мы содержим на государственном обеспече-
нии на положении животных - с кормом, но без любви, - даже и не знают,
чего они лишены, а может быть, никогда не узнают... Каспар Хаузер, ни-
когда не видевший людей, ни разу не чувствовал себя несчастным, - одино-
чество не всегда несчастье...
- Я бы таких мамашей расстреливала! - тем временем восклицала Зельфи-
ра Омаровна. Но, сообразив, что дети и в этом случае остались бы без ма-
терей, поправилась: - Нет, в тюрму сажала! А детей все равно бы застав-
ляла воспитывать!
"В тюрьме?" - хотел спросить Сабуров, осторожно переводя взгляд на
урку (ему-то бедняге, еще хуже - у него ведь и внешность нерасполагаю-
щая...), и вдруг почувствовал, что ему перехватило горло и, более того,
с ним вот-вот произойдет неудобнейший для мужчины конфуз.
- А так - кто из них выйдут? Пни и то лучше обеспечивают.
- Какие пни? - от изумления к Сабурову вернулся голос.
- Психо-неврологические интернаты. Для хроников. Я всегда говорю: они
из дураков умных хотят сделать, и из умных - дураков. При такой воспита-
нии из них вот такой и выйдут, - она указала на Витю, явившегося вместе
с Шуркой поглазеть на интересное, по больничным масштабам, зрелище.
Витя безмятежно улыбнулся очаровательной своей улыбкой.
- А я тоже из этой шайки, - обиделся Шурка.
- Ты к нему не подравнивайся - у тебя есть перед кого стесняться. А
он перед кого - перед Иван Иваныча будет стесняться? А Иван Иванович пе-
ред его не стесняется здоровый ребенок три недели в больнице держать?!
Раньше кто в детский дом жил? Папа умер, мама умер. Ла. А у тебя как? -
обратилась она к Вите. - Папа сегодня пьет - завтра сидит, мама сегодня
сидит - завтра пьет, так, нет?
Сабуров напрягся, но Витя нисколько не обиделся, только улыбнулся еще
безмятежнее, и Сабуров лишь потом понял, что главное обаяние этой улыбки
заключалось в ее абсолютной беспретенциозности, - она никогда не претен-
довала быть умной, насмешливой, проницательной или еще какой-нибудь -
она всегда была просто улыбкой: забавно человеку - вот он и улыбается. И
о своих ночных похождениях они рассказывают по-разному - Шурка вообража-
ет себя каким-то разведчиком, Оцеолой, гордится тем, что переступает
запреты, а Витя ничем не гордится и ничего не воображает, - ему забавно,
и все.
- Ты мать-то свою помнишь? - только что не добавив "горюшко мое", с
какой-то укоризненной симпатией спросила Зельфира Омаровна. - И отца не
помнишь? - Зельфира Омаровна как будто желала продемонстрировать Сабуро-
ву, до чего может доходить людское бесстыдство.
- Немножко помню. Он меня на руки брал.
Сабуров осторожно посмотрел на Витю - он бессознательно ожидал че-
го-то чувствительного, святочного, но - забегая вперед - так никогда и
не дождался: Витя обо всем говорил с неизменной простотой, и сейчас, и
тогда, когда Сабуровы по воскресеньям начали брать его к себе. С готов-
ностью выплачивая выкуп за свое благополучие и штрафуя себя за нехватку
в собственных душах пищи для Витиной души (Наталья умела разговаривать
лишь с бессловесными младенцами), Сабуровы с тем большей охотой шли
навстречу потребностям Витиного тела: старались накормить его повкуснее
да еще завернуть с собой (Витя с полной непринужденностью засовывал
свертки в штаны, чтобы не отобрали старшие мальчишки, - они пока что об-
шаривают только карманы), охотно исполняли его материальные просьбы, ко-
торые Витя делал с всегдашней своей простотой, не подозревая, что в этих
случаях положено изображать нерешительность и смущение; от этой бесцере-
монности Сабуровы не могли не испытывать легкой покоробленности и, сты-
дясь этого чувства, выполняли просьбы с утроенной поспешностью.
Сабуров уже и не помнил, каким образом выучились этим штукам его род-
ные дети, - уж наверно, им указывали, что надо говорить "спасибо", когда
берешь конфету. Но чужому ведь ребенку этого не скажешь, - тем более,
когда вручаешь ему подарок в тысячную долю того, что ты ему должен по
законам благородства.
Сабуровы, само собой, старались не замечать, что Витя при этом не вы-
казывает ни малейшей благодарности: он не натренировал в себе это
чувство, привыкнув все получать через посредство некоего снабженческого
аппарата. Кроме того, не привыкнув быть чему-нибудь хозяином, Витя не
приобрел также привычки дорожить чем-либо, и Сабуровы старались воспри-
нимать как нечто само собой разумеющееся чистосердечнейшую простоту, с
которой Витя мимоходом и без малейшего сожаления упоминал об утрате той
или иной подаренной вещи.
- Гитары уже нету. Пацан один наступил и продавил. А гриф со струнами
я сменял на апельсиновую пасту. Сладенькая такая!
- Какая паста, зубная? Ты ешь ее, что ли?
- Мы все ее едим. Когда выдают.
(Фрукты к столу у них бывают не реже, чем во многих семьях.)
Точно так же, мимоходом, он упоминает об украденных у него коньках,
растасканных шахматах, потерянных кроссовках. Ну, подскажите на милость,
каким способом можно намекнуть ему, что приличия требуют выказывать пе-
ред дарителями преувеличенное огорчение, дабы доказать, сколь ценен для
тебя их дар. И что прикажете делать, когда поймете, что ваш воспитанник
относится к людям примерно так, как сами вы относитесь к погоде: у нее
нет никаких обязанностей перед вами.
Вот повариха в пионерском лагере - их каждый год отправляют туда на
все лето - дарит ему банку сгущенки (он, сам того не замечая, умеет нра-
виться людям), он меняет банку на щенка и целую неделю приучает его к
себе, - сжав ладонями мордочку, подолгу сидит с ним носом к носу, чтобы
накрепко сфотографироваться в его глазах. А потом щенка отнимают старшие
мальчишки и девают неизвестно куда. Но в Витином рассказе и под элект-
ронным микроскопом не разглядеть ни сожаления о щенке, ни признательнос-
ти к поварихе, ни обиды на старших мальчишек, - только нагие позити-
вистские факты: она дала, они отняли. Бог, так сказать, дал - бог, так
сказать, и взял.
Такими, не питающими иллюзий, Сабуров и хотел видеть своих детей, а
вот, оказывается, каким становится человек, живущий без розовых очков,
принимающий жизнь такой, какова она есть.
Витя с удовольствием вспоминает, как его на лето брал к себе дедушка.
Но вот уже третий год дедушка не приезжает и не пишет.
- Умер, наверно, - спокойно предполагает Витя.
- Может, попробовать ему написать?
- Попробуйте, - соглашается Витя.
И Сабуров смущенно подбирает выражения: "Извините, что позволяю се-
бе...". Ответа нет. А Витя ни о чем не спрашивает.
Зато приходит внезапное письмо от Витиного "папы". Он вышел на волю,
устроился кочегаром и собирается Витю навестить. Витя явно рад. Но и не
выказывает огорчения, когда отец более ничем о себе не напоминает.
Воспитательница у него очень славная тетка, но - Витя ясно отдает се-
бе отчет, что через два-три года он покинет ее навсегда, и не видит в
этом ничего особенного, - у него ведь нет ничего, что было бы дано ему
насовсем. Вот он и привязывается к людям, как мы к вагонным попутчикам.
При всем при этом, Сабуровым еще пришлось побороться за право по воскре-
сеньям брать Витю к себе (размеры этого благодеяния представляли собой
разумный компромисс между материнской любовью и полным безразличием).
Сабуров как человек менее занятой разыскал на окраине города Витин ин-
тернат (он быстро привык к этому эвфемизму - выражение "детский дом"
скоро начало казаться ему простоватым), оттуда направился в РОНО, с чет-
вертого захода застиг нужного инспектора, взял в институте письменное
удостоверение, что он морально устойчив и политически грамотен (это был
минимум, полагающийся каждому), и через какие-нибудь две недели вступил
в обладание правом забирать Витю на общевыходные и праздничные дни: Ви-
те, по его малолетству, разрешалось передвигаться по городу лишь в соп-
ровождении взрослых. Вернее, он мог ездить и бродить где угодно, что он
и проделывал, но - без разрешения. А какой же дурак такое разрешение
даст!
Иными словами, Сабуров утром должен был самолично приезжать за Витей
(выходило часа полтора в один конец), а вечером привозить его обратно.
По воскресеньям Сабуров отдыхал, в основном, от необходимости что-то
изображать перед сослуживцами, но когда отнималась драгоценная возмож-
ность побыть одному, пообщаться с тенями любимых друзей из паноптикума
доктора Сабурова... Самая тяжесть любимой книги сладостна, словно тя-
жесть камня, который на берегу сонной реки ты примеряешь к своей шее...
Вдобавок с Витей необходимо было о тем-то разговаривать. Домашних заго-
товок хватало на какие-нибудь четверть часа, а потом начинались родовые
муки бесплодной роженицы.
Сабуров пытался выкрутиться, пересказывая полузабытые романы Дюма,
но, по-видимому, ему не удавалось скрыть, что эти раздутые водянкой тома
самому ему представляются скучнейшими, - на каком бы самом интересном
месте Сабуров ни прервал свой рассказ, Витя никогда не просил продол-
жить.
Молчать Сабуров тоже не мог, чтобы Витя не подумал, что он сердится,
хотя Витя умел молчать с идеальной непринужденностью.
Витина воспитательница Лариса Васильевна не видела в "великодушии"
Сабурова ничего особенного и только напоминала, что Витю нужно непремен-
но переодевать, если он набегается и вспотеет. Зато воспитательница дру-
