он подумал об этом с неким предвкушением, - когда делаешь что-то по ве-
лению, так сказать, собственного сердца, никогда нет уверенности, что
все ты исполнил до конца: лишь чужое одобрение способно избавить нас от
сомнений. Увы, ему, Сабурову, тоже хочется повиноваться чему-то высшему,
служить кому-то зримому: желанной свободе всегда сопутствует одиночест-
во... Свобода - это неприкаянность. Запомнить для отчета: страх человека
перед сомнениями и одиночеством тоже можно использовать при управлении
"трудовым коллективом". Каждый втайне мечтает быть автоматом, управляе-
мым извне.
Удовольствие от работы - это, в сущности, любование собственной силой
или собственным мастерством. Или даже одобрение воображаемого цените-
ля?..
Теперь можно прогуляться на кухню согреть чайку (солнце заливает кух-
ню таким ярким летним светом, что газовое пламя почти незаметно, прихо-
дится осторожно пробовать рукой, на месте ли оно), а пока чай греется,
потянуться всласть (а Лида словно бы любовалась откуда-то столь просто-
душным времяпровождением великого человека). Сабуров и сыновья заварива-
ют один и тот же чай и в пятый, и в десятый раз, выжидая, кто не выдер-
жит первый, а Наталье и в голову не приходит дожидаться, чтобы кто-то
что-то сделал вместо нее, - раз-два - в пять секунд все готово, а она и
не заметила, что положила конец упорно-молчаливому состязанию трех лоды-
рей.
За бывшим в употреблении чайком (попахивает болотцем) можно сделать
новые прикидки. Стоило бы забавы ради вывести все поведение человека в
коллективе из двух склонностей - к деньгам и к подражанию. Было бы неп-
лохо показать, что сложность социальных процессов просто физически не-
подъемна для среднего ума, и больше уже не сердиться на людскую глу-
пость, - не сердимся же мы на свиней, что они бросаются к корыту, топча
друг друга и собственную пищу: ведь на людей сердишься только оттого,
что имеешь о них завышенное мнение, - обида есть обманутое ожидание. Не
имей ожиданий - не будет обид.
Сабуров прогулялся на балкон. Лето в здешних краях всегда приходит
поздно, однако на солнышке, в затишье кажется, что оно уже наступило.
Между домами, поодаль от квартала, словно новогодняя елка, пестреет и
серебрится кладбище, на современном господствующем наречии, канцелярс-
ком, гениально обозванное комбинатом. Обитателям Научгородка предостав-
лены ну решительно все мыслимые удобства...
Хотя Сабуров точно знал, что Наталья считает делом чести обеспечить
великому человеку условия для творческой работы, время от времени он все
же предпринимал какую-нибудь хозяйственную акцию, возвращавшую ему ду-
шевное равновесие и вызывающую у жены прилив умиления, особенно если он
что-нибудь перепутывал. После полуминутного мысленного поиска Сабуров
вспомнил, что Наталья несколько дней назад уложила в сумку белье для
прачечной. Путь в прачечную пролегал мимо пивной точки, где не было пи-
ва, но народ, расположившийся на ящичной таре и просто на первой травке,
обставившись бидонами и канистрами, дожидался не просто терпеливо, а как
бы даже с удовольствием: ясная, достижимая цель на некоторое время осве-
тила их жизнь высшим смыслом.
- Я с без двадцати девять стою! - старожилы всегда норовят возвести
свой стаж в достоинство: очередь, растянувшаяся на десятилетия, наверня-
ка разделила бы людей на благородное сословие и плебс. В таланте у нас
видят не более чем попытку влезть без очереди.
Приемщица и выдавальщица в прачечной встретили Сабурова, как всегда,
очень приветливо. "Это хороший клиент, никогда ни к чему не цепляется",
- дружно принялись они убеждать друг друга, завидев его с раздувшейся
сумкой. Сослуживцы Сабурова были бы удивлены, если бы увидели, до чего
он прост и мил с этими милыми старушками: они и не обязаны были ценить
его дарования, а сослуживцы - обязаны!
(А мысль Сабурова тем временем потихоньку крутила и вертела, и огля-
дывала с разных сторон еще один вопросец: каково будут воздействовать
друг на друга в коллективе один умник с десятком дураков - в едином
стремлении к единомыслию.)
Потом, наслаждаясь чувством рачительного хозяина, - человека, занято-
го несомненно нужным и выполнимым делом, - он снес в ремонт туфли. Ока-
залось, что резина для подметок давно снята с производства и даже забыт
секрет ее изготовления. Однако тертый Сабуров проскользнул прямо к мас-
теру - "только спросить" (проскальзывать было бы унизительным, если бы
он не притворялся, что делает это ради забавы), и - подметки были выре-
заны и подклеены за две минуты и два рубля. Только не надо в прямых кон-
тактах - горизонтальных связях - усматривать спасение мира - стремиться
вместо истины к ясности, как это исторически присуще прогрессивному ин-
теллигенту.
Ради лишающей покоя любви к разнообразию он возвращался домой другой
дорогой. Сразу же за углом на него уставилась - среди светлых окон -
пустая черная глазница на первом этаже. По согревшейся спине пробежал
холодок: вот, значит, где...
Несколько дней назад Шурка прибежал возбужденный (но и заметно струх-
нувший) с рассказом, что где-то в их квартале сгорел старик.
- Как "сгорел"?
- Горстка пепла осталась, - процедил старший братец Аркашенька.
- А ты заткнись идиотина не горстка пепла а на носилках вынесли под
простыней рука белая такая болтается...
Он и сам был бледный и тараторил, стараясь, для собственной бодрости,
напугать других. Общественное мнение склонялось к тому, что пока старик
сидел в ванне (там его и нашли), на кухне каким-то образом загорелась
занавеска - от невыключенного газа, что ли, - от занавески шкафчик с
книгами, сгоревший практически дотла, а от книг еще что-то синтетичес-
кое, ядовитое, отчего старик, вероятно, и задохнулся.
- Пожарники все прямо из окна выбрасывают некоторые пацаны начали
подбирать я одному по морде дал шакалу а клюшек там штук двадцать он
раздолбанные клюшки собирал а потом всем предлагал и мне предлагал, а я
тоже не взял кому они сдались пацаны говорили что у него портрет Гитлера
висит мы с Бобовским давно еще подсадили и посмотрели ничего у него не
висит только Лев Толстой и еще какой-то с бородкой может он сам только
плохо было видно не разглядеть...
Это еще что: одна дуруша из института энергетики рассказывала, что
старец этот зазовет, бывало, маленьких девочек и смотрит - понимаешь? -
смотрит. Сабуров несколько раз встречал этого старика, шествующего нес-
пешной поступью патриарха, увенчанного желтоватой седой гривой. Борода,
той же желтоватой, словно бы прокуренной седины, внушительно возлежала
на обтрепаннейшем черном пальто, мохнатые петли для пуговиц больше напо-
минали рваные пробоины на боевой шинели, а пробивавшийся из них белый
ватин старик закрасил чернилами, простодушно рассчитывая, что человечес-
кий глаз неспособен отличить синее от черного.
Последний раз Сабуров встретил его в гастрономе, - тот ласково требо-
вал книгу жалоб, чтобы вписать в нее благодарность, а сметанная леди
клялась всем самым святым, что книгу забрали на проверку. Было слякотно,
стариковские ботинки и лоснящиеся брюки были забрызганы грязью, но в
глаза Сабурову бросились странные переливающиеся носки старика. Вглядев-
шись, он с изумлением обнаружил, что это полиэтиленовые мешочки, - ко-
лумбово решение! Для будущего отчета: чтобы оставаться членом коллекти-
ва, необходимо видеть себя со стороны - глазами, так сказать, коллекти-
ва. Чудаковатость - это и есть неумение видеть себя чужими глазами.
И вот от чудаковатого патриарха осталась кучка ломаного обгоревшего
барахла, нелепые клюшки, скорчившиеся в огне книжные переплеты... Погиб-
нуть на костре из собственных любимых книг - лучшей смерти Сабуров не
мог бы для себя изобрести. Но этот кухонный столик, припавший на подло-
мившуюся ножку, эта тумбочка - не тумбочка, стул с металлическими труб-
чатыми ножками явно общепитовского происхождения (не хотелось рассматри-
вать, но подловатые глаза уже все обежали, чего-то выискивая), луковица,
кастрюля с половником, к половнику присохла капуста из щей... Содрогнув-
шись, Сабуров поспешил пройти мимо.
Он всегда завидывал людям, воспринимавшим смерть не в космическом ее
значении, а в обыденном, житейском - как переезд, скажем, на новую квар-
тиру: известные хлопоты, завершающиеся хорошей выпивкой и закуской на
поминках. Ему же всякая будничность, сопутствующая этому грандиозному
явлению, представлялась едва ли даже не более чудовищной, чем сама
смерть - эта деловитость в обсуждении венков, расцветки гроба, с его ко-
кетливыми рюшами и роскошным переливающимся нутром, достойным принять в
себя парфюмерное либо ювелирное изделие! Эти пресерьезные обсуждения,
высокое ли, сухое ли место выбрано, чтобы зарыть труп, - ведь это так
важно! Впрочем, что терять тем, у кого нет личности!
Оказалось, успел вернуться из школы Аркаша - первенец, надежда, с
позволения выразиться, и опора, наследник и, так сказать, преемник. В
обычной своей позе, разбросав по полу бессильные ноги, раскинулся на ди-
ване, близ которого был застигнут сразившим его наповал параксизмом ле-
ни. У бессильно откинутой руки завалился набок расстегнувшийся портфель,
из которого текут книги, тетради, ручки, линейки, циркули и карандаши: у
Аркашеньки нет сил каждодневно выкладывать ненужные вещи - он предпочи-
тает таскать их все без разбора. Нет у него сил и проверить, имеется ли
уже в его портфеле изобилия линейка или циркуль - он предпочитает на
всякий случай сунуть еще по экземпляру, а попадется Шуркин - не беда,
пусть пошумит, он тоже относится к Аркашиным вещам по-родственному, без
лишних церемоний.
Конечно, таскать такую раздувшуюся торбу тоже требует усилий, но -
самых легких - бессмысленно мускульных, а не самых трудных - сознательно
волевых.
Поза его отпрыска, как нельзя лучше символизировавшая крах педагоги-
ческих надежд и усилий Сабурова, разом оттеснила все еще стоявшую перед
глазами очень уж неприкрашенную картину человеческого исчезновения.
Дернув углом рта от просительной нотки, проскользнувшей в натужной
бодрости его приветствия, Сабуров прошел в свою комнату, до возвращения
Натальи - часов, значит, до девяти-десяти - служившую его кабинетом
(смех и грех!). Оказывается, задающая тон начальственная бодрость - это
от отчаяния: пресечь хотя бы внешние проявления уныния, - начальник вы-
нужден довольствоваться телом, не умея овладеть душой. А сын... Можно
зайти к нему через два часа и застать его в той же позе. Вот и сейчас
диванные пружины безмолвствовали...
Аркаша появился на свет патологически ласковым и послушным, любил все
без исключения одушевленные и неодушевленные предметы, охотно слушался
всякого взрослого, которому вздумывалось о чем-то распорядиться, и всту-
пал в доброжелательную беседу с каждым, кому взбредало в голову с ним
заговорить. В садике у него постоянно оказывалась внеплановая конфета
или яблоко - угостила воспитательница из соседней группы. Но Аркаша не-
уклонно предпочитал конфете похвалу. Весь в маму. И в папу. Какие-то
незнакомые женщины, которых Сабуров никак не мог запомнить, донельзя
дружелюбно с ним здоровались и начинали до небес превозносить Аркашку:
это будет профессор - столько стихов знает и разных других сведений!
Спросишь его: "Аркаша, как дела? Нормально, говорит. Такой умный па-
рень!"
А Зина Борисовна, Аркашина воспитательница, отправляя его в школу,
прижимала его к груди и целовала, обливаясь самыми настоящими слезами,
что Аркаша воспринимал как должное.
Но в школе - в первой в его жизни канцелярии - его ожидало серьезное
потрясение: новая мама не желала его любить только потому, что из-под
его пера выходили слишком кособокие члены будущих букв и цифр. Наталья -
