нас, а плотское - смертное, то, что исчезнет вместе с нами. Дух - это
текст романа, а плоть - бумага, на которой он отпечатан. В конце концов,
он завещал и книги свои переиздавать без его имени на обложке: к чему
гнаться за жалким бессмертием имени, обладая бессмертной мыслью!
Наивно? Кто знает... Может быть, именно то, что он постоянно чувство-
вал в себе бессмертное корневище, проползающее сквозь нас неведомо куда,
- может быть, именно это давало ему ту удивительную силу, позволившую
ему, с младенчества впечатлительному и робкому, с невероятным мужеством
пережить сказочные приключения, застенчивому - сделаться общественным
деятелем и болезненному - долгожителем. Он прямо признавался, что, поче-
му-либо переставая чувствовать предназначение, тянущееся из темной глуби
времен для передачи во тьму будущего, - он немедленно превращался в
сгусточек трепещущей плоти, и только чувство причастности к бессмертно-
му, подобно божественному глаголу, воскрешало в нем разум и мужество.
Потому он иногда и называл бессмертное в нас - божественным.
В те времена наиболее трезвая часть интеллигенции полагала высшей це-
лесообразностью выживание наиболее приспособленных. Но обнаружился пара-
докс: человек, вооружившийся для смертного боя, готовый зубами и когтями
защищать свою собственность от зубов и когтей каждого встречного, вдруг
приходит в отчаяние от ужаса и одиночества среди лязга зубов и когтей и
обращает собственные зубы на самого себя: к вашим услугам созданные пе-
редовой наукой прекрасные яды и револьверы.
Петр Николаевич уже тогда доказывал, что закон взаимопомощи есть
бессмертнейший стереотип всех биологических видов, а в эмиграции он выз-
вал на состязание самого великого Гексли, превратившегося впоследствии в
Хаксли: низвергая водопады своей кошмарной начитанности и несколько
скандалезного опыта каторжника и всесветного бродяги, Сабуров влачил
оторопевшего читателя через моря и пустыни, века и материки, города и
племена, флору и фауну - и всюду находил не борьбу каждого с каждым, а
помощь каждого каждому. Он трогательно живописал самоотверженность и
добросовестность муравьев и воробьев, которые ни за какие блага не
польстятся даже на соломинку из чужого гнезда. Петр Николаевич подроб-
нейшим образом разбирал обычаи взаимной поддержки среди муравьев и му-
равьедов, овец и волков, слонов, страусов, фламинго, песцов, аспидов,
китов, крокодилов и прочих чудовищ, обойдя своим вниманием разве лишь
кентавров и единорогов. Он навсегда запомнил, как два павиана добро-
вольно остались прикрывать стадо от преследований леопарда - и оба пали
в бою, успев переломить преследователю хребет. Сабуров на опыте доказал,
что как кошки, так и мышки начинают отказываться от лакомства, если это
причиняет мучения их сородичу: лишь десятая доля божьих тварей остается
совершенно равнодушной к чужому горю. (И опыты над знакомыми подтверди-
ли, что страх за другого часто оказывается могущественнее, чем страх за
себя. Правда, это могло говорить лишь об умении Сабурова выбирать себе
знакомых.)
Сейчас этот труд Сабурова признан одним из основополагающих в зоопси-
хологии и этологии.
Но Петр Николаевич не ограничился фауной, а провозгласил взаимопомощь
не только главным фактором, но и единственной мерой прогресса. "Сколько
было создано эпических произведений? - вопрошал один историограф. - Два?
Мало! До какого знака была расчислена таблица синусов? До второго? Мало!
Налицо явный регресс". Другой же задается иными вопросами: "А сколько
стоил баран? А сколько в день вырабатывал кузнец? Прогресс бесспорен".
Сабуров же налагал титул "прогрессивной" на самую что ни на есть дикую
или диковинную эпоху или страну, если только видел в ее нравах развитые
отношения взаимопомощи.
В "мрачном Средневековье" он разыскал множество сплоченных общин, на
их счастье, мало зависевших от политического устройства государств и са-
мостоятельно - на добровольной основе! - отправлявших все жизненные
функции без участия централизованной власти, в которой Сабуров усматри-
вал альфу и омегу всяческого зла.
Средневековые города, восхищался Сабуров, пользовались замечательным
благоденствием за свои усилия. Для международных сношений, мореплавания
и географических открытий их самостоятельный почин сделал больше, чем
все централизованные государства за семнадцать веков войн, принуждений и
налогообложений. Добровольное сотрудничество людей, оградивших себя от
хищников-рыцарей, воздвигло в диких, нищих и бестолковых странах гранди-
озно-виртуозные соборы и здания, по сей день собирающие туристов из всех
стран света, произвело во множестве ученых и художников, первоклассных
ремесленников и мореплавателей. Города не позволили Европе дойти до чу-
довищных теократических и деспотических государств-левиафанов образца
древней Азии с их поглощенностью самостоятельной личности правящим меха-
низмом.
Взаимопомощью город возрос, утверждал Сабуров, а ее ограничением был
низвергнут. Община не должна была делиться на "старых" и "новых" членов,
она не должна была отгораживаться от соседствующих с нею деревень, отка-
зываясь распространить начало взаимопомощи с рода на племя, нацию и так
далее до всего человечества. Перестав быть организмом с его взаимо-
действием самостоятельных клеток, община с неизбежностью должна была
впасть в челюсти к централизованным механизмам деспотических государств,
пошедшим в отрицании "сентиментального вздора" неизмеримо дальше и су-
мевших извлечь из централизации все ее преимущества в простом и однооб-
разном: когда нужно только копать, только давить, только глотать...
Весьма значительный отрезок истории Сабуров пытался изобразить как неп-
рекращающуюся борьбу между организмами и механизмами, отхватывающими ку-
сок за куском от живой ткани, стремящейся срастись в единый общечелове-
ческий организм.
Вооружившись римской идеей всемогущего государственного механизма,
низводящего личность до ее предписанной сверху производственной функции,
гремел Сабуров, государства методически истребляли все учреждения, в ко-
торых выражалось стремление людей к взаимному сотрудничеству. Вследствие
этого приходили в запустение целые богатые области, цветущие многолюдные
города превращались в жалкие местечки, среди которых высились громады
готических соборов с невообразимой фантазией и тонкостью каменной
резьбы, и немыслимо было поверить, что их возвели деды и прадеды жалкой
рвани, копошащейся у их подножий: "Разве все это народ сотворил?". Самые
дороги между ними сделались непроходимыми, но это не устрашало властите-
лей: нищая, темная, но послушная страна, все-таки лучше, чем цветущая,
но бесконтрольная.
Учение, что лишь государство и церковь могут служить инициаторами
прогресса и обеспечивать узы единения между подданными, уже не находило
даже идейного противодействия.
Судить о естественном человеке по так называемым цивилизованным людям
так же нелепо, как полагать нормальным строение человеческого тела, ко-
торое удастся изучить в лазарете на театре военных действий. Централизо-
ванный деспотизм, обличал Сабуров, целенаправленно разрушал живые связи
между людьми, ничего не давая взамен, кроме отношения господства-подчи-
нения (даже на отношения купли-продажи деспотизм смотрит с подозрением
как на не вполне ему подвластные). На протяжении веков лишая людей навы-
ков и нужды в сотрудничестве, беря на себя обязанности лиц и союзов, го-
сударственный деспотизм освободил людей и от их обязанностей по отноше-
нию друг к другу. В гильдиях и общинах "братья" должны были по очереди
ухаживать за больным "братом", уклониться было не только небезопасно, но
и стыдно - теперь же достаточно дать соседу адрес госпиталя для бедных.
В варварском обществе тот, кто присутствовал при драке и не вмешался,
считался соучастником дебошира - теперь это дело полицейских чинов - де-
тали механизма ограничиваются раз навсегда предписанными им функциями.
Азиату-кочевнику немыслимо отказать прохожему в ночлеге, у готтентотов
считается неприличным приступить к еде, не прокричав трижды приглашение
всем желающим - у нас же почтенному гражданину достаточно уплатить налог
для бедных, а после этого с полным самоуважением есть сторублевый обед в
десяти саженях от голодающих: тунгус и алеут не могут взять в толк, как
может случиться, что в христианских обществах человек может умереть от
голода, когда рядом есть сытые.
В конце концов, заключал Сабуров, среди людей с атрофировавшимся от
бездействия, как крылья домашних уток, общественным инстинктом торжест-
вует учение, гласящее, что следует добиваться личного благосостояния, не
взирая на нужды других, а все, кто в этом сомневается, объявляются опас-
ными утопистами. Развращающей и уродующей лучшие человеческие побуждения
борьбе всех против всех приписывается прогресс животного и человеческого
мира - лишь религия согласна несколько смягчать ее по воскресеньям, а
экономические учения - всемирное поле битвы представить всемирным толку-
чим рынком. Уцелевшие в этой мировой войне за прогресс проникнутые стра-
хом и злобой человеческие обрубки, пожалуй, уже и не смогли бы поладить
без попечительной руки церкви и полиции...
Но даже их нынешние нравы не столь ужасны, как им кажется. Столкнове-
ния народов и бессердечие властителей во все времена кромсали человечес-
кие души: заставляли убивать, лгать, страшиться друг друга, но - ведь за
целые тысячелетия это не сделалось нормой. Стало быть, хранился же
где-то бессмертный стереотип человечности, проступавший во все новых и
новых поколениях, как только позволяли обстоятельства? Сабуров уверял,
что недоступными дробящей поступи военных и административных механизмов
могут оказаться только самые крошечные сообщества, житейские мелочи,
будничные отношения людей друг с другом: под сапогом будет раздавлен жук
- но не инфузория.
В своих исторических трудах Сабуров призывал историографов изучать
именно житейские мелочи: элементарной клеточкой общественного организма,
сохраняющей наследственное вещество, является дружеский кружок, в кото-
ром люди, добровольно собравшись, оказывают друг другу добровольные ус-
луги - не из страха или алчности, а из симпатии, из стыда, из жалости и
тому подобных сентиментальных пустяков, презираемых и уничтожаемых
стальными механизмами.
Сабуров был убежден, что понять физиологию общественного организма
невозможно, оперируя лишь искусственными структурными единицами, - таки-
ми как дивизия, губерния, государство или фирма. Нет, элементарная кле-
точка, хранящая стереотип, - это добровольно объединившаяся компания,
где людей соединяют душевные связи, посредством которых они воздействуют
на чувства, вкусы, побуждения друг друга.
Душевные связи, восклицал Сабуров, простейшие будничные чувства вза-
имной симпатии, одобрения и неодобрения, гордости и стыда, уважения,
любви, ревности - вот что обеспечивает добру бессмертие, а вовсе не хра-
мы, прописи и полиция. Распадутся душевные связи, сделаются люди равно-
душными к мнениям, чувствам друг друга - исчезнет и всякая преемствен-
ность каких бы то ни было моральных правил. И произойти это может совсем
не обязательно среди зверств и лишений - нежные нити душевной отзывчи-
вости могут разложиться и незаметно перепреть в самых мирных и благопо-
лучных обстоятельствах. Человеку, привыкшему искать причины всех удач и
неудач в достоинствах и пороках административных и экономических меха-
низмов, невозможно поверить, чтобы сколько-нибудь серьезные последствия
могли проистечь из такого сентиментального вздора, как человеческие
чувства, отношения между людьми. Точно так, профану не верится, что ги-
гантские слоны живут на свете лишь благодаря незримому кишению мириадов
