смотреть на жующего человека, когда каждый ребенок знает, что в этих
случаях необходимо отвернуться! А невоспитанность - после самой обильной
трапезы даже не рыгнуть в знак благодарности! А неразвитость ее вкуса -
она не находила удовольствия даже в мясе жареных собак и ящериц, не го-
воря уже о пауках, жуках и червях самых деликатесных сортов. Она удивля-
лась, что женщина убивается над издохшим поросенком, которого она вскор-
мила своей грудью, - кто еще был бы способен на такое бессердечие? Она
так ни разу и не собралась поискать насекомых в волосах у мужа (правда,
может быть, потому, что их не ела). Она ежедневно мылась - из-за этой
отвратительной привычки от нее совсем "не пахло женщиной". В довершение
она натиралась столь мерзкими снадобьями, что у него не хватало духу к
ней даже приблизиться.
Один лишь патриотический долг не мог оживить его чувств, подавленных
гадливостью. Он тщетно просил новобрачную, раз уж она не в силах сделать
расплющенным свой нос, хотя бы натереться прогоркшим свиным жиром и выб-
рить с затылка эти скользкие волосы, отвратительно прямые, а не курча-
вые, - а ведь он предлагал ей для бритья не какую-нибудь обугленную щеп-
ку бамбука, а великолепный бутылочный осколок!
Бедный супруг-патриот был в ужасном затруднении, но желание получить
доступ к новейшим видам вооружения заставило его найти выход: каждый ве-
чер он отправлялся в хижину одной из своих испытанных жен - по-настояще-
му привлекательных женщин, которые ожидали его в полной любовной роско-
ши, натерши свои пышные бедра мочой и тщательно выбрив прокаленной плас-
тинкой бамбука наиболее возбуждающую мужчин часть тела - курчавый заты-
лок, для верности еще и намазав его прогоркшим свиным жиром. При появле-
нии мужа старая верная супруга поворачивалась к нему задом и приподнима-
ла плетенку с затылка. Новобрачный в течение нескольких минут обозревал
его, изнемогая от страсти, а затем срывался с места и стремглав летел к
новому брачному ложу, пока его пыл не успел угаснуть, и там, зажав нос и
зажмурив глаза, успевал-таки кое-что свершить для отечества.
Вконец расшатав нервную систему, стойкий боец упорно и тщетно дожи-
дался, что и другая сторона окажется столь же щепетильной в соблюдении
договора, и Сабуров не стал его разочаровывать, хотя и знал, что амери-
канка была немедленно выслана с острова без права обратного въезда:
местной администрации и без того хватало беспокойства со стороны не в
меру воинственного населения - недоставало только железных топоров!
Сабуров при помощи многочисленных - даже чрезмерно многочисленных -
примеров убеждал своих читателей, что и внутри нас нам лично принадлежат
лишь осклизлые внутренности, а то, что мы в себе считаем наиболее личным
- оно-то и есть наиболее чужое: наши этические и эстетические вкусы, да-
же наша собственная внутренняя речь: попробуйте мысленно произнести -
про себя! - что-нибудь такое, чего вы стыдитесь, и увидите, что выгово-
рить это - про себя! - очень нелегко - явиться в наготе в гостиную.
Даже наше мнение о себе есть отражение чьих-то чужих мнений: мы ста-
новимся тем, что о нас думают. В своих странствиях Сабуров столкнулся с
обычаем добавлять к имени родившегося ребенка прозвище - день недели, в
который ребенок появился на свет: у нас это были бы "Витька Понедельник"
и "Светка Среда". Считалось, будто люди, родившиеся в понедельник, смелы
и жестоки, а родившиеся в среду, наоборот, робки и податливы. И что же?
Среди преступников, совершивших какое-либо насилие над личностью, доля
"Понедельников" оказалась утроенной, а "Сред" практически совсем не уда-
лось отыскать.
Сабуров создавал добро ожиданием добра, как другие рождают зло ожида-
нием зла. Я тоже, по примеру Петра Николаевича, своими немощными душев-
ными силенками стараюсь внушить каждому встречному ребенку: мир добр!
Детям победнее я стараюсь хотя бы подарить какую-нибудь мелочь, вроде
хоккейной клюшки - вполне еще приличной, но уже выброшенной теми, кто
побогаче. Наши чувства тянутся навстречу ожиданиям, как деревца к солн-
цу. Потому-то, говаривал Сабуров, в нашей душе нет почти ничего прирож-
денного, "естественного". Сабурову встречался народ воинов, у которого
достойным делом почиталось одно: с мрачным видом завернувшись в рваный
плащ, отрешенно сидеть у скудеющего фонтана, в то время как редкие люди,
склонные работать и зарабатывать, трусливо беспокоясь о завтрашнем дне,
всеми презирались, несмотря на их относительный достаток. Видел Сабуров
и народ торговцев: сытые ремесленники там считались людьми второго сор-
та, а люди высшего сорта целые дни проводили в тщетных ухищрениях
что-нибудь приобрести подешевле и сбыть подороже, вовсе не собираясь
продать свое голодное торговое первородство за чечевичную похлебку мас-
терового. Сабуров некоторое время жил среди народа чиновников, где все
от мала до велика друг друга контролировали. Сабурову попадался даже на-
род слуг, а главу о народе воришек просто-таки должен прочесть каждый.
Это истинный шедевр.
Сколько мудрецов и поныне убеждено, что честность рождается из выго-
ды. Но слуги были уверены, что выгоднее всего прислуживать, а воришки -
красть.
Отправившись добровольцем на русско-турецкую войну в качестве санита-
ра (под чужим именем - он к тому времени уже находился на нелегальном
положении), Сабуров испросил дозволения обследовать содержащихся под
арестом дезертиров; к его удивлению, доля робких и слабонервных среди
них оказалась ничуть не выше обычного уровня. Единственным отличием была
слабая душевная управляемость: их чувства не были связаны с чувствами
какой-нибудь общности - даже такой, как рота, взвод или дружеская компа-
ния: мы бываем храбрыми или великодушными, только повинуясь чужой воле -
ты моей, я твоей. Не прячется ли за множеством самых разнообразных ано-
малий общая проблема-родоначальница: ПРОБЛЕМА ОДИНОЧЕСТВА, душевной изо-
ляции? Эта догадка легла в основу его классического труда "Психопатоло-
гия одиночества".
Все, что в нас есть человеческого, не ленился повторять Сабуров, -
это бессмертная печать, которую общество вдавило в воск нашей души, раз-
мягчив его токами душевных связей - без них воск становится сталью. Че-
ловека, которому удалось "остаться самим собой", Сабуров видел
единственный раз - в Индии, в католической миссии: это была девочка, в
младенчестве похищенная волчицей и ею же вскормленная, на четвереньках
она носилась с непостижимой быстротой, и пальцы ее ног торчали под пря-
мым углом к ступне. Лакала она только из блюдца, и при попытке прикрыть
ее греховную плоть выла и царапалась как бешеная.
И наипростейшие наши инстинкты не сохранились в их первозданном виде:
даже страх смерти в нас - это вовсе не инстинкт самосохранения, который
побуждается к действию непосредственной, зримой опасностью. Но ужас
смерти, который внезапно посещает нас именно в покое и безопасности, -
этот ужас есть нечто совсем иное: он есть расплата за нашу гуманистичес-
кую веру в высшую ценность человеческой жизни. Все мы считаем, что мно-
гомиллионное, скажем, судно - ничто в сравнении с жизнью, может быть,
даже дрянного человека. А у многих народов каждого оценивают "строго по
личному вкладу", и - что еще важнее - каждый и сам, по закону внутренне-
го отражения, оценивает себя тою же меркой!
Какие рудименты Сабуров отыскивал в нравах тех районов Африки, где
веками процветала работорговля: каждый видел в каждом (и в себе!) лишь
выгодный объект для захвата и продажи. Зато никто там не видел в своей
смерти всемирной беды. Где-то - не то на Новой Гвинее, не то на Соломо-
новых островах - Сабурову в знак доверия было позволено участвовать в
боевом походе. Утомленный отряд под палящим солнцем поднимался в гору,
когда один немолодой воин внезапно потерял сознание. Сын престарелого
бойца тут же, не моргнув глазом, проломил папе голову каменным топором -
оказал последнюю сыновнюю услугу, - и отряд двинулся дальше. На привале
сын выглядел хмурым, и его старались не беспокоить, но никаких трагедий
никто не устраивал: каждый здесь был готов к тому, что и с его черепом
проделают ту же манипуляцию, когда он из полезной боевой единицы превра-
тится в обузу.
Сабурову впоследствии удалось весьма оригинально объяснить удиви-
тельно высокий уровень самоубийств среди унтер-офицеров: они более дру-
гих привыкли чувствовать себя деталями, подлежащими замене. Унтер-офицер
имеет относительно слабо развитое чувство неповторимости, незаменимости
своей личности - оттого ему гораздо легче и примириться с ее исчезнове-
нием.
Самоубийство представлялось Сабурову высшим конфликтом бессмертного и
смертного начала в человеке: полученная извне печать бессмертного в нас
начинает относиться к нашему телу как к чему-то постороннему - доходя до
стремления его уничтожить.
Обретенной нами извне, душе нашей назначено быть извне и управляемой.
Но если единственные вожжи для нее - душевные связи - перепреют, то, ли-
шенная всякого регулятора, душа слишком часто приводит нас на край про-
пасти. Утроившееся, учетверившееся, усемерившееся количество самоубийств
среди лиц свободных профессий показало, по мнению Сабурова, что вожжи
для интеллигентных душ начинают подгнивать. В самом деле, общество заря-
жает нас душой для того, чтобы мы ему служили, сознаем мы это или не
сознаем. Если мы всерьез задаемся вопросом: "А зачем мне для кого-то
стараться?" - следующим вопросом будет: "А зачем мне жить?". На первый
взгляд человек низко оценивает не себя, но общество; однако, тем самым
он назначает низкую цену себе самому, потому что у него нет иных мерок,
кроме тех, которые он почерпнул у презираемой им толпы.
Но самая большая доля самоуничтожений падает не на умников, а на де-
ляг: лишенные узды душевных связей, они становятся жертвами собственной
алчности, которая переходит все мыслимые границы, обесценивая то, что
имеется в наличии, во имя того, чем они еще не успели завладеть. Неуме-
ние дорожить тем, что у них есть, толкает их на неоправданный риск, и
первая же неудача представляется непереносимой: не стоит жить при дохо-
де, который осчастливил бы крестьянина. Сабуров однажды слышал, как чук-
ча упрекал русского купца: "Вы никогда не насыщаетесь, как чайки на ре-
ке".
Да, заключал Сабуров свой трактат о самоубийствах, какая это глу-
пость, что "душа должна быть свободной" - душа должна служить тому, кто
ее создал. Общество, создавшее человеческую душу, должно ею управлять:
личностям заурядным очерчивать разумные рамки для их вожделений, а лич-
ностям творческим указывать цель их творческой энергии. В распаде душев-
ных связей начало всех концов!
И однако, лучшие люди человечества делятся на два рода. Одни, люди
материнского склада, любят преходящую плоть человечества: принимают
близко к сердцу заботы и радости близких и ближних, готовы помогать,
хлопотать, сочувствовать - и тем плести серебристую паутину душевных
связей между живущими. Но есть также - их еще меньше! - люди духа: им
дороже всего на свете бессмертное в человечестве - печатная доска, а не
оттиски с нее. Поскольку люди духа часто не питают очень уж нежных
чувств к плоти окружающих, постольку их ждет высокое одиночество. Но вот
вопрос: сумеют ли эти благородные мизантропы передать свое благородство
наследникам, если души их не размягчить теплом людей материнского скла-
да?
Люди плоти размягчают - люди духа куют. А я всю жизнь пытался ковать,
не разогрев...
Каких-нибудь сто лет назад каждое сословие имело практически
единственный неизменный стереотип для продолжения рода. А на сегодняшних
детях пытаются оттиснуться тысячи клише со всех концов света, сегодняш-
ним детям приходится делать выбор из тысяч социальных ролей, ни одну из
