невидимых бактерий, денно и нощно занятых кругообращением веществ на ма-
тушке-земле. Да и каждому из нас трудно представить, что какая-то там
радиация, лишенная цвета, запаха, вкуса, способна изуродовать потомство
человека на все предбудущие времена, разрушив его наследственное вещест-
во, которое не затронули ни голод, ни раны, ни ожоги, ни...
Чувства наши - их мы ценим дороже всего на свете. Именно поэтому нам
так важно, чтобы их разделяли. Но для наследников наших они еще гораздо
важнее: через их посредство отпечатывается в наших детях наш стереотип.
"Получил квартиру", "премию", "продвинулся", "повысился", "ответствен-
ный", "заведующий" - что для ребенка сей звук пустой! Все, что ценится
взрослыми, не имеет в глазах малых сих ни малейшей цены: они реагируют
исключительно на чувства. И если папаша-приобретатель без конца брюзжит
в заботах о своих приобретениях - пусть не удивляется - "В кого он уро-
дился!" - если у него вырастет бессребреник или расточитель. А трудолю-
бивый крот, породивший легкомысленного разгильдяя, пускай сопоставит
пресную добродетель своих речей с многоголосым воплем:
"Го-о-о-о-о-л!!!!!!...".
Государственная мудрость гласит: неважно, что ты чувствуешь, - важно,
что ты делаешь. Но если думать о сохранении наследственного вещества,
ближе к истине окажется обратная крайность: неважно, что ты делаешь, -
важно, что ты чувствуешь. Ибо дитя человеческое наследует не дела, но
чувства отцов. Для сохранения не смертной, но бессмертной нашей части
мечта может оказаться важнее поступка. Ни скучный хапуга, ни послушный
"винтик" не сумеют породить себе подобных. Если вы не испытываете
сильных чувств, самостоятельных стремлений - значит вы не несете в себе
никакого стереотипа, который можно было бы отпечатать в ваших потомках,
и никому не угадать, породите вы корову или змею, волка или шакала. И не
охайте тогда: "В кого они уродились?!" - им не в кого было урождаться,
потому что вы - никто.
Да, да, да, тысячу раз да: стереотип может храниться не только в
практических делах, но и в мечтах, в чувствах! Иначе - что мне остает-
ся...
Правда, в том страшном интервью Сабуров обмолвился: нравственным мо-
жет быть только автоматическое, безотчетное, а то, в чем мы способны
усомниться, тем самым уже обречено на гибель. Нерассуждающие табу -
единственная надежная форма морали: в Полинезии Сабуров видел, как люди
умирали из-за того, что съели неположенное блюдо в неположенном месте.
Чур меня, чур! Табу уже не воскресить - сегодня человеческое начало в
нас сохраняется не косностью, а включенностью в сеть душевных связей.
Блажен, кто родился в эпоху, подобную футбольному матчу, когда весь
стадион охвачен единым чувством, когда каждый с неизбежностью захватыва-
ется незамысловатым, но необоримым тралом общих устремлений, который
влачит за собой и дельфина, и селедку, и краба, и медузу.
Куда сложнее запутаться в паутину человеческих чувств тому, кто уро-
дился в многоквартирном доме, в каждой ячейке которого и свои заботы, и
свои тараканы. Поэтому еще вчера искусство могло быть только средством
приятного досуга - но сегодня, в многомиллионном ячеистом обществе, где
душевные связи не завязываются сами собой, оно жизненно необходимо своей
способностью связывать нас личными отношениями с лично не знакомыми нам,
давно умершими или даже придуманными людьми. Сегодня не косность и неве-
жество, но единение в чувствах, в культуре охраняют наш стереотип - наше
бессмертное наследственное вещество.
Паутина-хранительница... Этот образ пришел Сабурову в голову, когда
он на лодке приближался к острову, на котором сохранилась община раннех-
ристианского типа: с общим имуществом, взаимопомощью, братством и всем
остальным, о чем мечталось Сабурову. Дело происходило в Эфиопии: неопи-
суемой лазурности озеро, неописуемой изумрудности трава и при всем том -
Африка: в бархатной траве ютятся скорпионы, а в лазурной влаге клацают
челюстями крокодилы. Подплывая к острову, Сабуров увидел, что прибрежные
кусты оплетены бесконечной серебристой паутиной, опоясывающей остров без
единого изъяна: с острова много лет никто не выезжал - община ни в ком
не нуждалась. Боже, как изодрана государством паутина наших душевных
связей!.. Образ затянутого паутиной острова, возмущался известный фило-
соф и общественный деятель сэр Чарльз Брукс, это лучшая критика воззре-
ний Сабурова: он восхваляет людей, не имеющих выхода наружу, к чему-то
более высокому, - святому, в конце концов! - но погрязших в обслуживании
друг друга, то есть самих себя! "А для чего нужны все эти божества, свя-
тыни? - возражал Сабуров. - Для чего человеку сохранять этот пережиток
рабства: потребность непременно смотреть на что-то снизу вверх?".
Кстати, лет через тридцать-сорок об этой же паутине небрежно обмол-
вился один европейский писатель, в течение нескольких лет считавший себя
очень знаменитым: поклонницы именовали его не иначе как Стилист. Стилист
обронил, что серебристая паутина - единственное место в записках Сабуро-
ва, обращенное к эстетическому чувству. Стилист высокомерно удивлялся,
что Сабуров, повидавший своими глазами все чудеса света, никак не упомя-
нул ни о сверкании солончаковых пустынь, ни о грандиозной вычурности
скал, ни о диковинных расцветках зверей и птиц, одни имена которых в по-
эте вызывают трепет: заметил лишь то, что он называл человеческими отно-
шениями грязных невежественных существ, лишенных человеческого облика.
Любопытно, как воспринял бы этот упрек в мещанстве столбовой дворянин
Сабуров? Но рецензия известного врача и путешественника Гаспара Курне
подействовала на все существо Сабурова потрясающим образом. Курне в тща-
тельно отобранных выражениях высказывал удивление, что автор "Записок
Сабурова" не произнес ни слова об ужасающих болезнях, являющихся подлин-
ным бичом обитателей первозданных островов и материков, - о чудовищных
незаживающих язвах, целых гроздьях слепых глаз, раздутых животах, разры-
ваемых клубками шевелящихся паразитов?
Прочитав эти строки, Петр Николаевич выронил газету и закрыл лицо ру-
ками, повторяя: "Он прав! Какой стыд! Какой стыд!". Здесь будет уместно
вспомнить, что самого Петра Николаевича тропическая лихорадка дважды
приводила к самому краю могилы, но смертная часть человека, даже П. Н.
Сабурова, не могла всерьез занять его ум.
Сабуров очень любил сказку, услышанную им от каких-то кочевников: ут-
ка-праматерь плавала по бескрайнему океану, не находя ни крупицы тверди,
чтобы свить гнездо. Тогда она нарвала пуха из собственной груди - с не-
го-то и началась земля. Так было во все времена: вся твердь, на которой
мы стоим, была когда-то кем-то вырвана из собственной груди.
Поразительное душевное здоровье и душевная щедрость Сабурова опира-
лась, я уверен, еще и на то, что ничего на свете он не считал своим. Вы
владеете домом в центре Парижа, соглашался Сабуров, но задумайтесь: ведь
тысячи писателей, артистов, художников, ученых должны были потрудиться в
течение веков, чтобы Париж стал тем центром мировой культуры, куда стре-
мятся тысячи людей со всех концов земли, - так что, сдавая квартиру вна-
ем, вы отчасти торгуете славой Мольера.
Кем бы вы ни были и чем бы вы ни обладали, будьте уверены: в течение
веков массы никому теперь не ведомых людей осушали болота, вырубали ле-
са, прокладывали дороги к тому месту, где вы живете: уберите все это,
останьтесь сидеть исключительно на своей собственности - и вы увидите,
как все ваше золото обратится в золу.
Хорошо, вы не вульгарный хозяйчик, вы благородный обладатель таланта:
вы написали гениальную поэму, вы сделали выдающееся изобретение... А
скажите: язык, которым вы пользовались, открытые до вас законы природы,
научные приборы, наконец, - и они тоже ваши создания? Да в простейшем
гвозде, который вы вбиваете в стену, сосредоточена вековая металлурги-
ческая цивилизация!
А вы, маэстро - были бы вы скрипачом-виртуозом, если бы не была изоб-
ретена скрипка?
А вы, благородный поэт? Вы сами создали ту поэтическую культуру, отп-
рыском коей вам посчастливилось стать? Может быть, это вы обучили грамо-
те ваших читателей, вы развили в ваших почитателях художественный вкус,
без которого ваши творения остались бы унылой белибердой?
Не только вокруг вас, но и в вас самих все наиболее ценное не принад-
лежит вам - даже ваш точеный мраморный нос, которым вы так гордитесь, он
красив лишь до тех пор, пока окружающие согласны считать его таковым.
Странствуя по свету, Сабуров, кажется, не встречал такого уродства, ко-
торое где-либо не считалось красотой. Чего стоят одни только уши до плеч
или полумертвая шея, которая может держать голову не иначе, как при пос-
редстве нескольких десятков вплотную нанизанных металлических колец!
В семидесятых годах прошлого века наделала шуму брошюрка, выпущенная
в свет под безвкусным псевдонимом одной эксцентрической американкой,
подвизавшейся в журналистике. Брошюрка носила на редкость изобрета-
тельное название - "В объятиях людоеда": кровожадный чернокожий каннибал
похищает с элегантной яхты золотоволосую красавицу. Вначале людоед-гур-
ман предполагает ею полакомиться, но, уже намазав горчицей, вдруг засты-
вает, пораженный как громом ее небесной красотой. Сердце прекрасной
блондинки тоже было тронуто этой наивной бескорыстной страстью, особенно
после того как богатырь сложил к ее ногам весь свой наличный запас суше-
ных человеческих голов.
Описание любви среди мангровых зарослей, кокосов и бананов ни одна
домохозяйка не могла читать без восхищения и зависти. Супруг-людоед ис-
полнял малейшие прихоти своей прекрасной повелительницы, предоставив в
ее распоряжение семнадцать обломков фарфоровых тарелок, ожерелье из
гильз от винчестера и множество других сокровищ. Из любви к ней он за
несколько дней изучил английский язык, чтобы объясняться ей в любви на
ее родном языке, причем его милый акцент напоминал почему-то ирландский.
Добродушный великан уверял ее с ирландским акцентом, что его покорили ее
красота и чистоплотность, а также двенадцать разновидностей ее духов и
лосьонов. Когда же златовласая повелительница начала тосковать по родным
редакционным коридорам и стрекоту "Ундервудов", мужественный воин покор-
но сказал ей: "...как дай вам бог любимой быть другим" - и самолично
снес ее на собственных могучих плечах к резиденции американского консу-
ла, где она произвела подлинный фурор своим загаром и травяной юбочкой,
исключительно выгодно подчеркивающей ее прелестные формы.
Великодушный влюбленный провожал увозивший ее пароход, простирая к
ней могучие руки с вершины вулкана, но когда она в последний раз огляну-
лась, его уже не было. Мораль отсюда вытекала, впрочем, довольно антира-
систская: любовь всюду любовь, красота всюду красота, чистоплотность
всюду чистоплотность.
Сабурову тоже удалось проникнуть вглубь этого гористого острова, из-
резанного долинами, каждая из которых была заселена особым племенем. Он
сумел завоевать доверие дикарей, и более того: ему удалось побеседовать
с покинутым супругом отчаянной американки. Закаленный воин с содроганием
признался, что его брак был одним из самых тяжких испытаний в его жизни,
исполненный трудов и опасностей, и вступить в этот союз его мог заста-
вить лишь патриотический долг: невеста обещала принести в приданое пол-
сотни железных топоров вместо здешних каменных, а с железными топорами
его родное племя могло рассчитывать на полное истребление всех вражеских
племен, то есть всех остальных племен острова.
Прежде всего, новая жена навлекла на него позор своей упорствующей
нечистоплотностью, никак не соглашаясь заворачивать свои испражнения в
листья и закапывать в специально отведенном месте. А ее бестактность -
