ное время Николай Павлович справился лишь о цене за урок.
Так для Петруши и даже Николеньки внезапно открылось, что наука - не
просто неизбежное (в минимальном объеме) средство для получения чинов,
увлеченность которым в лучшем случае может почесться чудачеством, - нет,
наука - величайшая и возвышеннейшая сила, обещающая в скором будущем со-
вершенно преобразить весь мир. Мальчикам открылись имена (и страницы)
Гоголя, Грибоедова, рукописный Пушкин: "Лемносский бог тебя сковал!..".
Шепотом произносилось имя Герцена, вполголоса - Чернышевского. И вскоре
с будущей военной карьерой Петрушу могло примирить лишь то обстоя-
тельство, что Пажеский корпус, как по секрету сообщил ему Сидоров, в
свое время окончил знаменитый государственный престепник Пестель, чей
суровый профиль Петруша благоговейно разглядывал на обложке "Полярной
Звезды".
Нет, любимейший мой и боготворимейший Петр Николаевич: не только лич-
ные отношения со смертными, но и прямые связи с бессмертным формировали
Вашу бессмертную душу!
Пажеский Его Императорского Величества корпус являлся учебным заведе-
нием, привилегированным до такой степени, что даже право просить о за-
числении туда было даровано исключительно лицам первых трех классов. Вы-
пускники корпуса по их собственному выбору зачислялись в любой гвардейс-
кий полк, а первые шестнадцать учеников назначались камер-пажами к лицам
императорской фамилии.
В залах были развешены поколения императорских портретов, в церкви -
мраморные доски с именами выпускников, нашедших геройскую смерть в деле
против Польских мятежников либо противу Горцев, - но юный паж был уже
напитан бессмертием иного рода.
Он сразу же отказался вертеть карусель, на которой традиционно ката-
лись камер-пажи, - и победил: этого дружелюбного мальчугана оказалось
невозможным застращать обычными дубовыми линейками, а исколотить до по-
лусмерти было опасно. Несколько позднее Сабурова ради его живого, общи-
тельного нрава отвезли в Зимний дверец поучаствовать в игре с кем-то из
великих князьков, и когда тот вздумал жулить, Петруша, не раздумывая
долго, так накостылял ему по шее, что бедный великий князек даже разре-
велся.
Это, подчеркиваю, был, вероятно, первый случай, когда Сабуров поднял
руку на человека - и сразу на особу царской фамилии! И никто не придал
должного внимания этим задаткам будущего динамитчика...
Расположенный ко всем, Петруша прекрасно ладил с товарищами, правда,
совершенно несоразмерно огорчаясь малейшими проявлениями неприязни. Он
словно бы даже сострадал тем, кто его недолюбливал: тайная неприязнь к
добру была в его глазах подобна мучительной тайной болезни: этой бо-
лезнью был страх собственной ущербности, оборачивающийся любовью к чи-
нам. Сабуров же не обратил ни малейшего внимания на то, что его сделали
камер-пажем позже, чем он на то имел право как первый ученик, и приста-
вили не к особе государя императора, а всего лишь к одному из великих
князей: руководство уже догадалось, что этот приветливый, неизменно жиз-
нерадостный баловень природы иногда способен на неожиданные выходки.
Именно собственный опыт подсказывал Сабурову, что административные
механизмы не имеют средств воздействия на человеческие чувства: они мо-
гут лишь повесить на тело человека орденскую ленту или кандалы, но будут
эти знаки возбуждать уважение, зависть, сочувствие, презрение или гнев -
это от механизмов уже не зависит. Точно так, химик может лишь соединять
вещества, а вступают в реакцию между собой они уже по собственным зако-
нам.
Я полагаю, новоиспеченный паж с его чрезмерным чувством справедливос-
ти не угодил в солдаты за какую-нибудь провинность лишь потому, что и в
Пажеский корпус начала проникать "эпоха великих реформ". Репетируя уме-
ние изящно гнуться на дворцовых церемониях, пажи с некоторых пор начали
кривляться, а самое главное, - в корпус проникло почти общее желание
учиться или, что гораздо важнее, уважать того, кто это делает.
Общее одобрение дарованиям юного Сабурова прочно обеспечило ему пер-
вое место на все будущие годы обучения. Сабуров с полной убежденностью
заявлял, что скучными бывают лишь те профессии, которые не уважаются
людьми.
Петруше представлялись увлекательными даже маневры - именно там он
впервые открыл: армия не выйдет вовремя к нужному рубежу, если на то не
будет ее доброй воли.
А пока - преподаватель математики пророчил ему блестящую будущность,
преподаватель физики просил его сделать обзор новейших достижений по
иностранным источникам. В химии они с приятелями предпринимали столь
рискованные опыты, что в конце семидесятых их непременно приняли бы за
"динамитчиков". Самостоятельные занятия зоологией позволили ему сформу-
лировать гипотезу "О роли ублюдков в эволюции животного мира", с интере-
сом встреченную миром ученым.
Но самое сильное впечатление в зоологии на него произвели не Левиафа-
ны, вроде китов или слонов, а - губки. Оказалось, что самостоятельность
их клеток делает губки практически бессмертными: если их даже протереть
сквозь сито, а полученную кашицу опустить в морскую воду - из нее вскоре
взрастет новая губка. Вот как! Слон, имеющий единственный центр управле-
ния, может быть поражен единственной пулей, а губка, образованная сот-
рудничеством самостоятельных клеток, оказывается бессмертной!
Сабуров удивлялся, почему в солиднейших исторических трудах имеются
мельчайшие подробности о сменах династий, о территориальных приобретени-
ях, о каждом черепке и надписи на каждой гробнице - но нет ничего о жиз-
ни миллионов безвестных людей, которые корчевали леса, прокладывали до-
роги, обтесывали камни. А главное - о чем они мечтали, что чувствовали,
как относились друг к другу?
Сабуров уже начинал понимать, что без этого никогда не разрешить ве-
личайшую загадку истории: закон наследования нравов, похожий на закон
наследования биологических форм: корова родит корову, а тигр тигра.
Вкусы, положим, передаются подражанием; но почему одним мы подражаем,
видя их лишь издали, а других не замечаем и в упор? Почему крестьянин
подражает соседу и не подражает (за редким исключением) барину или цыга-
ну? А цыган не подражает мужику, веками общаясь с ним? Почему сам Петр
Сабуров подражает Феклуше и не подражает Николаю Павловичу?
А литература!.. В России не было ни одного сколько-нибудь заметного
деятеля, который первым толчком не был бы обязан учителю словесности.
Снова смертные взращивают бессмертных - в этом Вы правы, Петр Никола-
евич. Но ведь с помощью бессмертных же! Не к смертным же Вы причислите
шиллеровского Вильгельма Телля и тургеневского Инсарова? Ведь именно на
уроке литературы Вы отчетливо ощутили, что они, выдуманные, Ваша дружес-
кая компания, а не рыжий Васильчиков или черный Клюгенау. Ведь именно
читая "Накануне", Вы почувствовали, что даже собственное Ваше тело - это
еще не Вы: у Вас нарывал палец, и вдруг Вы сказали себе: "Да пусть он
себе болит - мне-то какое до него дело?" - это ведь бессмертное начало
почувствовало свою отдельность от бренной плоти!
А Некрасов! Но и в самые пылкие минуты Вы мечтали только о кандалах и
казематах (и в конце концов сумели-таки их обресть!).
Но слаще всего на свете было упоение горячечной юношеской дружбой с
двумя-тремя единомышленниками - дружбой, особенно упоительной оттенком
заговорщичества, замешенным на приобщении к тайнам "Колокола" и "Поляр-
ной Звезды".
Может быть, именно вспоминая свои юные годы, Сабуров и писал, что ве-
личайшие общественные движения одушевляет надежда, и не отчаяние.
Но давайте спросим себя: а не является ли надежда сама по себе драго-
ценным ферментом? Давайте сочтем ученых, путешественников, литераторов,
не говоря уже о множестве деятельных, порядочных людей, без которых све-
ту не стоять, сочтем деятелей, чья молодость пришлась на эпоху великих
надежд, и диву дадимся: не она ли - эпоха великих иллюзий - взвела в их
душах эту невиданную дотоле силу стремления?
Что вам больше нравится: душа-пружина, рожденная надеждой, или ду-
ша-кисель, рожденная безвременьем? Еще неизвестно, что плодотворнее и
даже безопаснее: обманчивая заря на горизонте, породившая легион земских
деятелей, или безобманная пасмурность под нескончаемое "Вале-вале-ва-
ле-вале...".
Эпохи, как и людей, следует судить не только по делам, но и по
чувствам, не только по плодам, но и по надеждам: аукнувшись сегодня, они
могут откликнуться плодами через десятки лет.
Великие надежды не обманывают до конца - просто они приносят не то,
чего мы ждали.
Лекарства для спасения России были очевидны всем: европейские учреж-
дения, просвещение и благодетельная гласность: даже такой консерватор,
как историк Погодин, пишет в листках, которые друзья тайно передают друг
другу, что "без гласности (разумеется, в пределах благоразумной осторож-
ности) всякая ложь, неправда, обман получают право гражданства в госу-
дарстве". Правда, гораздо больше, нежели из собственной жизни, Петруша
узнавал о злодеяниях властей в общественно-политическом и литератур-
но-художественном салоне своей двоюродной тетушки Варвары Петровны Ар-
сеньевой, составленном, как и все подобные салоны, умнейшими и образо-
ваннейшими людьми России: бесспорное свое право на это звание они могли
подтвердить дипломами, выданными им умнейшими и образованнейшими людьми
России, составляющими салон Варвары Петровны. В этом же салоне Сабуров и
усвоил скорые и несомненные рецепты спасения Отечества.
Но неужели, думалось ему, одни лишь названия европейских учреждений
будут так благодетельны? Ему трудно было представить Феклушу, размышляю-
щую над курсом акций Ост-Вятской компании, а Николая Павловича осу-
ществляющим право депутатского запроса кабинету министров.
И просвещение: сосчитал ли кто-нибудь наличный состав и качество учи-
телей, которых правительство разошлет в будущие массовые школы? Не прис-
тупят ли массовые школы к массовому распространению невежества, которое
уже будет считать себя образованным, а потому сделается вместо жалкого
отвратительным - и окончательно безнадежным? И когда масса "образован-
ной" дикости устроит массовый спрос на вожделенном свободном рынке сво-
бодной печати, не схватятся ли в салоне Варвары Петровны за голову и не
завопят ли о благодетельной цензуре (которая, как немедленно выяснится,
иногда впадает в крайности, но Белинского и Гоголя пропускала же все-та-
ки, хотя и не без потерь) и о благодетельном невежестве, ограждавшем
простой народ от особенно утонченных мерзостей?
Петруша изо всех сил стремился подавить в себе подобные обскурантские
и ренегатские мысли, но на месте одной отрубленной ядовитой головы вы-
растало десять новых.
Даже в размышления о гласности вкрадывались какие-то еретические по-
мыслы. Гласность уже давала первые побеги, уже разошлись в публике ле-
гендарные слова знаменитого журналиста: "Мне все равно: два дома ложью
нажил - другие два дома буду правдой наживать". Те, кто успел достаточно
накрасть, возмущались неуважением печати к священному праву собственнос-
ти, мастера палочных дел оскорблялись неуважением начал гуманности, про-
фессиональные лжецы негодовали на тенденциозные толкования, а люди, еще
недавно одни имевшие возможность ездить за рубеж и достаточно посрамив-
шие там русское имя, волновались о том, что скажут о нас за границей.
Но недовольства этого рода при всей их бессовестности были вполне
объяснимыми. Гораздо удивительнее были откровенности людей, которые от
расширения гласности могли разве лишь приобрести. Самые простодушные (а
их выявилось несметное множество), повторяли: "Вот раньше был порядок!",
убежденные, что все безобразия и создаются теми, кто их обнародует. Их
не тревожили ни военный конфуз, ни промышленная хилость Отечества, ни
