зультате чего его было и не за что любить, и, может быть, именно поэтому
с его черной кооперативной майки взывала умоляющая надпись: "Kiss me!".
Личность нагло вгляделась в Шурку и с похабной ухмылочкой поинтересова-
лась:
- Слушай, тебя как звать-то?
- Зови меня просто: Хозяин, - приостановился Шурка. - Как здоровьишко
после вчерашнего?
- Что-то живот прихватило, - с шутовской ужимкой.
- Резину не надо было глотать. Ничего, клизму вставишь.
- Смотри, как бы тебе клизму не вставили! - злобно предостерег рыжий,
и Сабуров покосился назад, не собирается ли этот ублюдок запустить
чем-нибудь им в спину, однако тот уже брел восвояси. На его стриженом
наголо затылке завитком пламени подрагивал переехавший к самой шее осе-
ледец. Зад испакощенных школьных штанов был украшен фирменной джинсовой
нашлепкой. Шурка же оглядывался только на оджинсованных девиц и, окинув
их самую интересную часть взглядом знатока, выносил приговор: "Вранглер.
Монтана лучше". Элитарный осел - даже в таком случайном и кривом рыжем
зеркале хочет отразиться достойным образом. "А я-то далеко ли ушел? Но и
мне, кроме Сидоровых, не в ком больше отпечатать свою личность, каждый
новый поклон чину, а не таланту - новый приговор моему волоконцу".
Обретя на несколько часов достижимую цель и притом стремясь к ней не
ради себя (управляясь извне), Сабуров повеселел, умиляясь, на Натальин
манер, встречным кошкам с котятами или курам с цыплятами, а подсозна-
тельно - в животном образе - собой и Шуркой. Шурка тоже не пропускал ни
одной божьей твари:
- Как можно животных убивать для красоты - даже крокодилов. Для кро-
кодиловой кожи. Баранов стригут - это ладно: ну, походит лысый. Но уби-
вать!..
От ночного ливня на асфальте уже остались только пересохшие потеки,
как на заплаканной немытой физиономии. Жарища и пылища - сущие пустяки,
когда управляешься извне. Но скоро им преградила путь элегантная сетча-
тая ограда "Дом отдыха". "Махнем?" Как, с сабуровской лысиной и траги-
ческим изможденным профилем?.. "Хм, профессор!" Сабуров заколебался;
кличка "академик" окончательно сломила его: он, преувеличенно кряхтя,
перебрался за этим проворным чертенком и оказался в тенистом раю, где
плиточные дорожки и чужеземного вида светящиеся белизной коттеджики были
чисты от любых заплаканностей: судя по лицам прогуливающихся, среди
здешней ботанической роскоши древу познания места не нашлось. Зато кан-
целярии - впервые на сабуровском веку - было отведено самое скромное, а
не самое роскошное здание. "Заказанные билеты можно получить..." -
скромно приглашал корректный плакатик.
Почему-то попадались все больше женщины - мусульманский рай с немоло-
дыми холеными гуриями из руководящих амазонок. Дух, как доказала передо-
вая наука, растет из сосисок, но увы - он рождался лишь из человеческого
общения и преемственности (общения с умершими). Дух из паюсной икры,
равно как и Дух из пригорелой каши, диктовал своим подданным все ту же
зависть к тем, кто устроился еще лучше - за границей, например, - все ту
же бесконечную преданность собственным кишкам. Благоговение на лицах
встретилось только на физкультурной площадке, где отбивались поклоны
здоровью. "Вдыхайте аромат цветов", - вкрадчиво командовала англизиро-
ванная инструкторша, и ей отвечал звонкий сип, словно надували сотню ре-
зиновых матрацев. Одна номенклатурная гурия с набожным выражением подс-
тавляла трепещущие телеса искусственному водопаду, не замечая в благо-
честивом экстазе, что теряет трусы, уступающие напору целебных струй.
- Пошли отсюда, - загудел Шурка. - Во мне уже адреналин закипел.
Сабуров тоже уже начинал задыхаться в этой прохладе под сенью струй,
вдыхая аромат цветов. Друг за другом вышли к обрывчику. "Мы идем
гуськом?" - оглянулся Шурка. Раньше он думал, что гуськом - это в разва-
лочку: "Бобовский вышел из класса гуськом". И тут же не позволил Сабуро-
ву пройти под телеграфной буквой "А": "Плохая примета. В ментуру зале-
тишь".
У ручья, над которым они уже не шли, а пробирались, с обезьяньей хло-
потливостью возился с костерком возле палатки заросший по плечи тщедуш-
ный субъект в едва голубых джинсах, панцирных от многочисленных запла-
ток.
- Хайрастый... - не веря своему счастью, протянул Шурка. - Сливается
с природой... Как на Верхней Мае...
Но тут из палатки выкарабкалась на четвереньках жутко беременная неп-
ропеченая девица (разумеется, в расширительном понимании этого слова) в
узеньких кокетливых трусиках, через край которых вспучивалось угловатое,
трескающееся по швам пузо, тоже голубеющее на особо обтянутых местах, а
за палаткой открылась совершенно голая гурия, раскинувшаяся на гальке во
всей своей рыжей кучерявой красе. Шуркины щеки из-за затылка засветились
алым - "Неужели и на Верхней Мае такие же?.."
Они поднимались вверх по толстому слою здоровенных сосновых игл, пру-
жинивших и скользивших, как шелк по шелку. Из-за деревьев Утюг открылся
внезапно - желтый бастион, изрытый ложбинами, впадинами, уступами, - и
Сабуров снова ощутил прилив бодрости: донкихотство поступка, друг мой
Санчо, неизмеримо приятнее, чем донкихотство мысли! Когда видишь не
дальше метра перед собой, каждый уступ представляется последним и реши-
тельным. Намешать водки с перцем! Уничтожить частную собственность!
Уничтожить государственную собственность! Все должно делаться по прика-
зу! Все должно делаться по заказу! Это не мельницы, мой верный Санчо, а
чудовищные великаны, и я намерен перебить их всех до единого!
Вождь подбадривал, подсаживал, командирски пошучивая. А рядовой бол-
тал без умолку:
- А ты мог бы за миллион отсюда спрыгнуть? А за миллиард? А за милли-
ард миллиардов миллиардов?
- Мог бы. Только не хочу.
- В кайф! Обязательно расскажу Бобовскому.
Сабуров и не заметил, когда трещиной между массой и вождем у него
впервые мелькнуло сомнение, является ли очередной уступ последним и ре-
шительным, но он вдруг почувствовал едкость пота, удушливость пыли, а
главное - полсотни метров за спиной: кое-где будет почти невозможно
спуститься, шаря внизу слепыми ногами, словно копыта, лишенными цепких
пальцев. Шуркина болтовня тоже сделалась неуместной и раздражающей.
- Ты ел сушеную дыню? Бобовский ел - ему не понравилось, и там еще
сидел сушеный кузнечик. А мы, когда маленькие были, ели жареных кузнечи-
ков - задние ноги. Во дураки были, да?
Попробовал бы ты с уверенным видом указывать путь, когда понятия не
имеешь, куда он тебя заведет! Наконец настал миг, когда двинуться было
уже некуда - начались метания в предсмертной агонии. Сабуров, стараясь
снизу поддерживать Шурку, хотя это часто было невозможно, сползал, не
щадя живота своего, уже с отчаянным риском, чтобы только скорее узнать,
чем это кончится. Руки у него тряслись, что значительно увеличивало
опасность. Дон Кишот Ламанхский, переводили встарь... Взмахнув крылом,
мельница сбросила идальго на землю... Проклятое безумство храбрых...
Вести за собой ребенка, не зная броду!.. А Шурка сохранял полное хлад-
нокровие: уж непогрешимый папа знает, куда ползти. А у Сабурова не было
Отца - ни земного, ни небесного, и когда раз за разом после многих тру-
дов и опасностей они оказывались над отвесным обрывом...
Остановиться и покричать?.. Кто здесь услышит... Ну и дикий же народ,
дети гор... И черт с... Но трясучая лихорадка требовала - с любым риском
- поскорее узнать, чем это кончится.
Они забрались уже черт-те куда вдоль крепостной стены Утюга, и однаж-
ды небесный Отец смилостивился - они сползли к ручью, который вел, похо-
же, к Хайрастому.
Нет музыки слаще, чем эта мальчишеская болтовня - ведь Шурка так и не
почувствовал ни малейшей тревоги! "И все будут счастливы, все миллионы
существ, кроме Верховного Главнокомандующего, и они, охраняя свое
счастье, разорвут каждого, кто посмеет им сказать, что Отец их такой же
болван, как они сами".
Сердце стало колотиться на своем месте, а не в горле и в висках (но
гвоздь реагировал только на унижения и ложь). Сабуров с наслаждением
ощутил, как щиплет от пота многочисленные ссадины, а в довершение увидел
поразительную красоту каменной щели, по дну которой они прыгали с камня
на камень, управляемые извне - ручьем. (Шурка считал, что "гуськом" оз-
начает "в развалочку": "Бобовский вышел из класса гуськом".) Красота
есть всюду, где нет людей, но здесь - здесь было что-то невероятное: бе-
лые стены, белые от извести камни, выглядывающие из воды, - просто ка-
кая-то долина призраков. Потом ручей разлился по белому каменному полу
без единой трещинки, а по бокам высились причудливые белые уступы -
словно отломленный край гигантского слоеного пирожного.
И тут вождь-ручей свернулся узкой округлой струей и юркнул в белую
полированную воронку, - Сабуров не сумел даже увидеть дно новой пропас-
ти. Стены ее уходили в бездну белыми осыпями. Призрачная долина оказа-
лась долиной смерти.
Не в силах более выносить муку неведения, чем все это кончится, Сабу-
ров, бросив Шурке: "Стой здесь, пока я не вернусь", словно в бреду, сту-
пил на осыпь, состоявшую как будто из толченой штукатурки, и принялся
сосредоточенно, как автомат, выбивать носком лунку чтобы стать. Штука-
турка сыпалась и дышала под ногой, но автоматы страха не испытывают: Са-
буров даже халтурил, выбивая лунки абы как - лишь бы побыстрее. Вообра-
жение - главный творец страха - не представляло бездну въяве: незачем,
сорвешься - узнаешь.
Осыпь кончилась, он ступил на лесистый склон, покрытый пружинистым
слоем здешних нечеловеческих игл. Усевшись и отталкиваясь руками, Сабу-
ров заскользил вниз, чтобы поскорее добраться до нового обрыва - но Отец
на этот раз смилостивился окончательно: за последними деревьями Сабуров
увидел шоссе, дома, услышал человеческие голоса - поистине ангельскую
музыку.
На карачках, задыхаясь уже от радости, он вскарабкался обратно, без
малейшего страха, как, опять же, автомат, перебрался над пропастью к
Шурке, но тот - до чего некстати! - сидел и держался за сердце. Пришлось
прикрикнуть и перевести его по тем же лункам, придерживая за пояс, что
приносило, вероятно, лишь удовлетворение, но не пользу. Пережидая Шуркин
приступ, вождь испытывал лишь досаду, что Шурка не до конца подчинен его
руководящей воле.
- Надо спешить, тебя там уже Адочка заждалась, - командирски пошутил
Сабуров.
- А тебя Валечка! Адочка... Она же светская - ме-э-э!.. - Шурка даже
заблеял от омерзения. - Я теперь Ремарка и Хемингуэя ненавижу - они мне
жизнь разбили! У них такие герлы клевые!.. Теперь-то я уже понял, что
все бабы дуры, кривляки - а ловлюсь, как малолетка, из-за...
С затравленной агрессивностью попытался заглянуть Сабурову в глаза.
Сабуров ответил с командирским благодушием:
- Дар идеализации, друг мой Санчо, источник не только огорчений, но и
величайших благ - все мы становимся лучше оттого, что стараемся оправ-
дать чьи-то ожидания.
- Клевая телега...
- Не забудь рассказать Бобовскому.
- Приткнись, вошь пехотная!
- Что такое?..
- Она сказала, что я красавец.
Встречная девчонка вроде бы и впрямь что-то сказала.
- Ты что - базарная торговка?!
Шурка тревожно заглянул ему в лицо и пробормотал расстроенно:
- Ну вот, как рассердился... Не морщи лоб, пожалуйста!
Хочет отражаться в любящем зеркале, а если это станет ему безразлично
- не помогут и тюремные стены.
Шурка уже тянул прядь волос в рот, а снизу пытался дотянуться до нее
языком. Потом прошептал еле слышно с мечтательной гордостью: "Краса-
вец!.."
Страх, точнее - ужас за Шурку Сабуров почувствовал только ночью и
долго и отчаянно зарывался в подушку. В кошмарном видении долина призра-
ков светилась, как расселина в айсберге. Однако наутро он уже подзабыл,
