вали, тряся курдюками и стараясь каждая забиться в середину.
Содрогнулась земля, мимо Сабурова неуклюже протопала лошадь, страшно
ударяя передними ногами, закованными в наручники. Проектировщики, возна-
мерившиеся создать сибирский Гарвард или там Оксфорд, даже опередили За-
пад по части слияния с природой - Сабуров почувствовал, как кто-то ты-
чется в левую ногу. Это была собака, изготовленная под овчарку, с траур-
ными тенями вокруг глаз, но в целом попроще, повислоушистее. Сабурова
поразило, с каким цинизмом она прилаживалась поудобнее, натягивая свою
пасть на его икру. Стиснутые зубы соскользнули - чересчур толсто, однако
псина отбежала к хозяину-цыганенку с удовлетворением - выслужилась.
- Чего она у тебя без поводка бегает?..
- Это ты без поводка бегаешь! - резонно возразил цыганенок.
Сабуров задрал штанину, полюбовался двумя фиолетовыми бороздами. Хоть
единственные брюки остались целы, только в слюне.
Наконец дочавкал до института - эталона элегантности начала шестиде-
сятых, когда здание замышлялось: ленточные окна в рамах серебристого ме-
талла (рамы, разумеется, перекосило - в жару не открыть, зато зимой си-
бирский ветер гуляет невозбранно), плиточная отделка (плитка осыпается,
обнажая кирпичные болячки). Когда-то у фасада стояли лиственницы, пропе-
чатанные во всех газетах, но под отеческим попечением Колдунова листвен-
ницы высохли и стали символизировать не то что нужно - вот и пошли под
топор.
На гранитных ступенях уборщица утирала ночные слезы бронзовому бюсту
академика Лимонова. Над Лимоновым в полгектара размахнулось мозаичное
панно: Исаак Ньютон в буклях разглядывал на свет ньютоново яблоко, года
два назад осыпавшееся на лысину завлабу небесной механики, нисколько не
помогши ему продвинуть закон всемирного тяготения. Сейчас на месте ябло-
ка зияла бетонная плешь, но мало ли у сэра Айзека тяжеловесных деталей -
одни башмаки с пряжками... Сабуров невольно втянул шею.
Как всегда после ночного дождя, Сабуров обнаружил у своего стола лу-
жицу, словно здесь ночевала невоспитанная собачонка. Из-за проклятого
уважения ко всякому слову Сабуров невольно укорачивал шею и за рабочим
столом: апрельская оттепель коснулась многих застывших убеждений, и те-
перь таким тяжелым духом от них шибает, словно начинает оттаивать выг-
ребная яма. Насколько милее были так раздражавшие его когда-то несконча-
емые беседы о всевозможных кишках...
Напоминая механическую пилу, всех прорезал голос Адольфа Павловича
Сидорова: он обладал еще и правом на визг, столько лет доставляя полити-
ческую информацию не только сверху вниз, но и снизу вверх. Прежде Сабу-
ров был уверен, что Адольф, вечный троечник, готов примкнуть к любой си-
ле - уважать себя в отдельности ему решительно не за что. Но оказалось,
что и у него есть принципы: он готов служить только силе жестокой и бес-
совестной: нынешней властью он крайне недоволен.
- Землю в аренду раздать, промышленность в аренду - так они о своем
кармане начнут заботиться, а не о государстве!
Поперек его пиле становится лишь молоденькая Люда - тоже Лида с не-
большими поправками: даже чуточку кривой, словно намеревавшийся сде-
латься пропеллером, зубик виднелся у нее на прежнем месте. Люда, как во-
дится, была уже почти влюблена в него, и Сабуров тщательно избегал ее
взгляда - не хотел давать даже копеечных обещаний.
- В стране должен быть один Хозяин! - на самых высоких оборотах виз-
жала пила. - Писатели хотят писать что хотят - это чья тогда культура
будет - государственная или?! Развелось - Платонов великий писатель, Ба-
бель великий писатель... Почему я их не слышал?!
Все кругом выводит его из себя, и всюду он становится на сторону силы
и злобы - однако для хулиганов он требует смертной казни ("Поднял руку
на человека - к стенке!"): для жестокости без могущества у него нет оп-
равданий, хотя он и презирает могущество без жестокости.
Когда Люда упоминает о Катынском расстреле, он одобрительно кивает:
"Полякам давно пора отомстить за шестьсот двенадцатый год". Крымские та-
тары - те столько раз Москву жгли! Якуты до нас и письменности своей не
имели!.. Адольф Павлович в лицах изображает поляков, татар, якутов, при-
балтов - они воют, лают, мяукают, визжат.
А Люда все ловит его взгляд... Какие-то добродетельные папа с мамой
учили дочку поклоняться Духу - и тем самым готовили ее для его, Сабуро-
ва, когтей - он ведь прямое воплощение Духа: сутулость, красные от бес-
сонницы, словно заплаканные, глаза, жидкие пряди волос небрежно обсели
лысину, в груди при дыхании пищит словно выводок мышей, выражение лица
кислое от повышенной кислотности и отвращения к миру...
- Сталин правильно учил: чужой земли не отдадим ни пяди...
- Сталин ваш... Перед войной столько военных расстрелял...
- Ну и что! Какой бы еще народ за такой исторически короткий срок
столько новых маршалов вырастил!
Для Адольфа присвоенное звание исчерпывает всю суть.
- А крестьян!.. это ведь тоже солдаты!..
- Я не знаю, чего с этими крестьянами привязались - в любой развитой
стране они составляют меньшинство. На днях зашел в музей посмотреть наг-
лядную агитацию - гляжу: что такое?! Искусство мюнхенских пивных!! -
Адольф, бедняжка, и не подозревает, что вкусы мюнхенских пивных являет
именно он: рреализьм, кровь с молоком. А лучше без молока.
- Но в живописи надо еще и разбираться!
- Народ сразу отличит антиискусство!
От слова "народ" Сабуров, кажется, скоро будет блевать. Да ведь имен-
но успехи народовластия и сделали его человеконенавистником: он бы впол-
не снес равнодушие Сидоровых к тому, чем он дорожит больше всего на све-
те, если бы ему не вдолбили с младенчества, что именно они и есть высшие
судьи его дел и помыслов. Да, да, в них ненавидит он не просто профанов,
но победителей и судей!
Гвоздь уже торчал как штык. У Сабурова окончательно разладилась ду-
шевная иммунная система - каждая словесная царапина нарывает целый ме-
сяц. И спать все время что-нибудь мешает, то комары, навеки вкисшие в
подвальную слизь, то наволочка, то нос...
Все же Сабуров не удержался от маленького эксперимента: словно о
чем-то интимном, спросил, касаясь губами ее ушка: где бы можно разжиться
таблицами случайных чисел? Люда замерла, чувствуя не полную приличность
происходящего, но сил отодвинуться не было. Наживка, стало быть, прогло-
чена, остается умеючи выводить. Пригласить, например, в музей, куда он
выводил Лиду... Но с него уже довольно.
В соседней комнате Сабурова с порога встретило веселое имя Пушкин.
Гвоздь мигом отправился обратно в калильную печь - национальная святыня
светит и в колдуновском болоте. Но Пушкина здесь обсуждали точно так,
как любого сослуживца с неуживчивым характером: "Тебе понравилось бы,
если бы на тебя эпиграммы писали?" Это воспринималось как вполне доста-
точная причина убить великого поэта. И они же ищут еще какие-то тайные
силы, истребляющие их гениев!
Эрудированный Набыков сыпал именами подлинных и мнимых пушкинских лю-
бовниц, но тема не встретила поддержки: мужчины завидовали, а женщины
опасались дурного примера для мужей (в племени Колдунова почти исключены
браки с иноверцами). Гордые внучки славян отчитывали Пушкина за то, что
он не помогал жене - этак-то всякий бы писал стихи! Или статьи - это уже
камешек Сидоровой-Хруцкой в сабуровский огород. Сейчас Сабуров был ей не
нужен, но она еще в младенчестве ненавидела мать-кормилицу за то, что та
при желании могла бы лишить ее молока.
Основное чувство, испытываемое ею в жизни, - это страх. Она не может
чувствовать себя спокойной, пока хоть один человек на земле не посажен
на цепь: ведь каждый может плюнуть сзади на пальто или не заплатить в
магазине, снизив покупательную способность ее рубля.
Замелькавшие в печати слова о гуманизации вызывают в ней надрывный
гнев: "До гуманизации надо дорасти!" Душевнобольных будут забирать в
психушки только по суду - "ну, теперь на улицах будут резать!"; адвока-
тов допустят к следствию - "преступников защищают от общества"; погово-
рят об ужасах в тюрьмах - "курорт хотят устроить для бандитов!"
Впрочем, ее возмущают и курорты для простых трудящихся, которые и без
того всем миром сидят на ее с ее семейством шее. Если проникнуть в мечты
какой-нибудь скромной Сидоровой, увидишь антиутопию, какая и Оруэллу не
приснится - прогульщиков бы там варили живьем, а шутникам вырезали язык.
Хотя любовь к кому-то помимо Колдунова здесь почиталась греховной,
все-таки почти у каждого находилась пара-тройка приятелей - лишь ее, на-
ивную простушку, недолюбливали все - уж очень кривым зеркалом она отра-
жала окружающих, и без того не красавцев.
Разговоры о "жертвах культа" она ненавидела как попытку, во-первых,
выманить у нее сочувствие к кому-то (словно ей живется не хуже всех!), а
во-вторых, ослабить власть начальства, которая только и могла защитить
от окружавших ее акул и шакалов, кем она считала всех людей на земле.
Выдумали "кризис", когда благоденствие в стране достигло апогея, - Хруц-
кая наконец получила ставку сэнээса. У нее вздувались жилы в самых нео-
жиданных местах: нет, она не спорит, и с продуктами становилось все ху-
же, и с культтоварами, но ведь против этого всегда имелось испытанное
средство - кнут. Для недобросовестных, конечно. А тут она столько лет
честнейшим образом переписывала куски колдуновских монографий - зрения
лишилась, давление от страха начало скакать, - и после этого ей заявля-
ют, что нужно платить не за ученую степень, а за работу!
Терзаемая страхом, что ее понизят либо (о, кошмар!) сократят, она не-
делями осаждала Колдунова - и наконец вымаливала ответственную тему, с
той же минуты начиная терзаться от ужаса провалить ее. Вот тогда-то она
и начинала лебезить перед Сабуровым. Тот, чтобы только прекратить исте-
чение сиропа, соглашался - с нерастраченным азартом и тайной надеждой, -
и только его наброски всегда и вызывали интерес.
- Как-то Андрюша умеет угодить, - корчась от ненависти, восхищалась
Хруцкая: его способность понимать других представлялась ей изворотли-
востью.
Преступность в высших сферах не вызывала у нее ни малейшего интереса
- "Кто из нас без пятнышка?" - ласково вздыхала она. Но вот для порока
без могущества она не знала снисхождения. Скоро будут на улицах насило-
вать, насиловать, насиловать, насиловать, твердила она с подозрительным
упорством, хотя понадобился бы океанский лот, чтобы измерить глубину
этой сверхчеловеческой плоти, причудливостью форм напоминавшей нарост на
дереве. Как только управляется с этим делом Адольф Павлович?.. А в ос-
тальном они подходят друг другу, хотя Адольф вдохновляется, похоже, иде-
ей величия, а она любит государство лишь ради всеобщей запуганности.
Пенсионеры, беженцы - паразиты и рвачи: "Опять с государства требуют
- а если у него нет!" - нежность пробуждают в ней только сильные и опас-
ные. А Дон Кишот обречен разбирать и эти утробные извержения. "Но почему
от них прежде не было такой вони? Не ворошили их, не таяло... И я меньше
вслушивался - механизм все равно шествовал путем своим железным".
По пути в библиотеку он заглянул в туалет по маленькой, но неотложной
нужде. Но после общения с коллегами все в нем было до того напряжено,
что он лишь напрасно корчился перед писсуаром. Кто-то вошел, и Сабуров,
не желая обрести свидетеля своих бесплодных родовых мук, в бешенстве ук-
рылся в кабине - но тщетно.
По межбиблиотечному абонементу Сабурову приходили целые груды книг, в
названии которых ему чудился намек на разгадку человеческой способности
заражаться чужими чувствами. Сначала он взялся за философические сочине-
ния, но прочитавши раз двести, что бытие определяет сознание, а иде-
альное есть материальное, пересаженное в человеческую голову, он это де-
