бока чем вздумается. От многочисленных побелок фантастические орнаменты
сгладились, и кажется, что церковь обложена белыми сосисками. Под ста-
ринными (значит, не дыра) сводами Гостиного Двора Сабуров вздрогнул от
истерического женского вопля: "Не подходите!!! Милиционер, куда вы смот-
рите?!" С трудом удержавшись, чтобы не шарахнуться, Сабуров уже довольно
стойко выдержал радиофицированный громовый глас из "матюгальника":
"Гражданин! Прошу отойти в сторону!"
Милиционер стерег очередь, в которой волки по-овечьи жались к стене -
хоть с одного боку заслониться от чужаков. Головка этой полуверстовой
глисты одного за другим извергала удачников, ронявших тугие прыгучие ру-
лончики туалетной бумаги. После грызни за то, чем набить рот, начинают
грызться из-за, можно сказать, противоположного, хотя не то оскверняет,
что исходит из задних уст, а то, что из передних, и газета для глаз бы-
вает оскорбительнее, чем для задницы.
Но эта давка, эта злоба свидетельствует не о распаде, а о сплоченнос-
ти: пока все единодушно считают делом чести повесить у себя в сортире
бублик промокашки - еще не все потеряно. Вот когда каждый возлюбит
что-то свое, не интересуясь вкусом соседа...
Сегодня можно было не опасаться ни павианов, ни бабуинов (Сабуров
унижения боялся больше, чем красивой смерти).
- А ты держи в кармане опаску, - посоветовал Шурка. - Он от тебя не
ждет, а ты как писанешь его по роже!
Вырастил сыночка...
Но вчера после некоего телефонного звонка Шурка воспрял:
- Суржика посадили! - завопил он, и Аркаша, сбросив десяток годков,
пустился в пляс - неумело, будто на раскаленной сковороде.
- Статья двести двадцать четвертая - хранение, изготовление и сбыт
наркотиков, - захлебывался Шурка, - двести двадцать шестая - предостав-
ление жилья в качестве притона и до кучи сто сорок шестая - разбойное
нападение: дал кому-то по репе и часы снял. Я давно заметил, у него дома
часы везде валяются! Всех заложил - свидетелей было как в Палермо!
- А тебя? - у Сабурова екнуло сердце.
- Он бы еще одну статью схлопотал за вовлечение малолеток.
И Сабуров впервые за много лет с теплым чувством подумал о госу-
дарстве и его тюремно-милицейских службах.
- Все так друг друга закладывают!.. Я думал, у наркоманов братские
отношения: сначала все тебе откраивают, зато когда подсядешь - еще и за
старое бабки начнут требовать. Такое крысятничество! Все кидают друг
друга: деньги возьмут, а не принесут, пообещают - не сделают... Никто
даже не обижается, все такие!
Такая говорливость - видно, что-то страшное миновало.
- Приходишь в аптеку с поддельным рецептом, а она спрашивает: это кто
выписал, Петренко? А вот мы сейчас позвоним ему и спросим. Или безо вся-
ких: Танечка, позвони, пожалуйста, в милицию. И ты - бу-бу-бух! - с гро-
хотом несешься!
Сабуров вновь почувствовал раздражение против Натальи, избавленной от
этих откровений. Притащится с сумой на плечах, включит радио, обольется
слезами над какой-нибудь идиотской песней - и давай наполнять кухню ча-
дом, бульканьем, скворчаньем и урывками охать над газетой. А потом отп-
равится пудрить воспалившуюся от сладкого горя и жары экзему. А потом
закинется и... Чего ей!..
- Там вообще жизнь - как на фронте! - восторженно ужасался Шурка. -
Все время кто-нибудь кидается. Или передозняк, или сварят неправильно...
На новой марганцовке сколько народу кинулось! Выпустили новую марганцов-
ку и хоть бы предупредили...
- Надо было написать: Минздрав предупреждает?..
- Но джеферисты все равно долго не живут, - с горьким самодовольством
провозгласил Шурка. - У Кристмаса весь организм разрушен, - с уважением
припомнил он. - Он весь прыщами покрылся, как звездная туманность. На
три ступеньки поднимется - и уже надо отдыхать. Он бы теперь все равно
не смог мясником работать.
- Его выгнали уже?
- Ну. Обэхээсники потребовали вырезку, а он сказал: идите станьте в
очередь. Они говорят: ладно. Директор по-хорошему сказал: лучше
увольняйся, в любом случае тебе придется вешать до грамма, а какой тогда
смысл? Кристмас знаешь какой хороший - всегда откроит. А когда вмажется
- сразу хватает ручку и начинает стихи писать. Когда в Армении было зем-
летрясение, он сразу сто рублей отправил. Он сейчас пошел сдаваться в
психушку, но там еще хуже, чем на воле: и двигаются, и торгуют - через
медсестер, через передачи... Бесполезняк.
- Больница... - с ненавистью фыркнул Аркаша. - Наркоманам желания на-
до лечить... - Усвоил.
- Джеф именно желания уничтожает. Я когда начал джеферить - такой
подъем духа испытал, сразу брался читать, мечтать про что-то... Думал,
захочу - брошу. А через две недели уже не могу захотеть. Уже и подъема
никакого нет - просто становишься такой, как всегда - но и бросать не
для чего.
- Захотеть вообще не в нашей власти, - пожал плечиками Аркаша. - Это
другие нас заводят, как будильник. - И закончил, будто себе на ухо: - У
меня очень короткий завод. Я не могу стараться, когда это никому не нуж-
но...
- А я за это время так к химии прикололся, - вдруг застенчиво приз-
нался Шурка. - То был солутан - а то стал джеф. Самые видные нобелевские
лауреаты последнего времени - химики и биологи. Я решил - только наука!
И спорт. А то начнешь искусство всерьез воспринимать... Вон Аркашка -
одни депрессняки.
- Искусство помогает любить то, что никому не нужно.
- Ученые, я проверял, дольше всех живут.
- Сейчас и в политике стало меньше лжи, - с сомнением произнес Сабу-
ров. - Вот твой Бобовский...
- Сейчас стало в десять раз больше лжи, - торопливо перебил Аркаша и
побледнел - только прыщи засветились. - Вернее, раньше, если угодно, ни-
чего, кроме лжи, и не было, но мне и в голову не приходило воспринимать
ее всерьез. А сейчас начинаешь уже прислушиваться - и тут тебе ляп! "Не
нужно все очернять", "нужно мыслить на пользу социализму..." Истина нас-
только никого не интересует - из-за копейки готовы врать! Перестройка
эта нам еще отрыгнется: стереотип по всем швам ползет, а никакой совести
взамен не видать. Я слово "национальное" уже слышать не могу - только
этой приставки к социализму нам и не хватало.
- Оттепель, - уныло развел руками Сабуров. - Все помойки оттаивают...
Плюрализм - это все запахи сразу: и роза, и...
- Значит, запах розы мы скоро вообще позабудем.
- Вот они, искусства, - Шурка указал на Аркашу жестом лектора в ана-
томическом театре и засел составлять список книг по химии - двести
семьдесят три наименования на четырех языках.
У гостиницы "Советская" холеная девка в дубленке и пыжиковой шапке
(униформа-то у них общая...) продавала с лотка польскую пудру, куплен-
ную, разумеется, в магазине и перепродаваемую с тройной наценкой. Если
уж ему, которому на все это начхать, оскорбительно, что его держат за
дурака... Впрочем, современный кодекс прогрессиста чувство справедливос-
ти и брезгливость непреклонно именует завистью.
Пляжные кабинки свободы, в которых всю зиму гадят...
Ультрасовременное здание гостиницы, нагло улегшееся рядом с прелест-
ной - индивидуальной - узорчатой кадушкой, своей типичностью неопровер-
жимо свидетельствовало, что он проживает все-таки в дыре. Зато на рос-
кошной помойке кипела жизнь: мальчишки карабкались на могучие мусорные
цистерны, складывали баррикады из пустых ящиков, по очереди прыгали на
мокром пружинном матраце...
- Папа, чего он меня трогает! - притворно-жалобно крикнул Сабурову
пацан, которого за ногу тащили с цистерны.
- Это не твой папа, - полувопросительно возразил тащивший, однако но-
гу выпустил.
- Мой, - ну и хитрющие, смеющиеся глаза.
Нет ничего радостней любви к людям... Если бы не проклятый талант...
Мальчишки обжили, очеловечили помойку и счастливы на ней не хуже, чем на
каком-нибудь Лазурном берегу, потому что именно люди - главная наша ок-
ружающая среда, а не так называемая природа. Но он не настолько безумен,
чтобы проповедовать это вслух.
Оттепель достигла несусветных размеров: пруд в парке был покрыт льди-
нами, истончившимися до прозрачности растекающегося по воде плевка. Лишь
несколько угрюмых реликтов сибирского мороза, угрюмо сбившихся в углу,
были спасены от солнца наросшими на них стихийными помойными кучами, на
которых восседали вороны. А среди тающих льдинок плавала трогательная
уточка.
Мороженые нечистоты - лучшая защита от апрельских веяний.
Микрофон в ротонде теперь торчал на никелированной журавлиной ноге, и
динамики уже не превращали ораторов в сифилитиков. Руководил дискуссией
стройный молодой человек, девически миловидный, как Ален Делон, но глав-
ной компонентой его обаяния была очевидная расположенность к публике.
Дискуссия была все та же: из чего растут добродетель и справедливость -
из богатства или из бедности, из казенного порядка или из рыночной сво-
боды, - неуловимую Психею по-прежнему пытались взнуздать какими-то меха-
низмами, лежащими вне человеческой души.
Здесь было много болельщиков, готовых аплодировать каждому, кто лов-
чей подденет противника. Были энтузиасты, упоение своим энтузиазмом при-
нимавшие за упоение делом. Люди спорили, чтобы чего-нибудь не узнать,
перебивали, чтобы даже не услышать, - кто-нибудь стал бы перебивать вра-
ча, ожидая услышать свой приговор? Но сюда приходили не узнавать, а
объединяться вокруг чего-то бесспорного - бесспорными же бывают только
эмблемы: Рынок, Россия, Социализм, Права Человека, Демократия, Привати-
зация...
Недалеко от Сабурова несколько энтузиастов горячились, чтобы случайно
не услышать возражений. Интерес к Истине непрестанно рождает новые воп-
росы, а лидер должен нести в массы несомненность. Ученый - сомнения, а
лидер - уверенность.
- Не надо разрушать у людей веру!.. - спасала последнее свое имущест-
во бедная женщина с адресованной стоящим сзади волосяной фигой на затыл-
ке. - ...евания социализма...ренность в завт...сплатной медицин...сплат-
ном жилье...
Благодарить за бесплатное жилье Сабурова обучили еще в первом классе,
когда он жил в землянке, вырытой его родителями, - какой-нибудь барсук с
тем же основанием мог бы благодарить за свою бесплатную нору. Как это
мудро - наделять людей исключительно уверенностью: ничто не стоит так
дешево и не ценится так дорого. За сохранность автоматизма люди готовы
платить жизнью - чаще чужой, но иногда и своей. Но какую бы дурь они ни
придумали - ему, Сабурову, все равно придется расплачиваться с ними на
равных. Чем глупее было выступление, тем большую терпимость выказывал
председательствующий, - прямо дом терпимости какой-то. Кристальным идио-
там он оказывал поистине королевские почести. Это и есть демократия? И
ждать теперь уже нечего?..
- Я приношу пожелание: зачем спорить? - недоумевала круглая тетушка с
круглым лицом, круглым ртом и круглыми глазами. - Просто надо, чтобы в
магазинах были продукты!
Аплодисменты.
В толпе было много бдительных блюстителей простоты: если только в
ораторе им мерещилась некая глубина, они немедленно кричали: "Хватит
болтать! Демагогия!" Им тоже аплодировали. Аплодировали и призывам к де-
мократии, и призывам покончить со всяческой демократией, это, - стало
быть, и есть плюрализм.
На ступеньках ротонды, открыв багровую грудь, в легкой рубашке грозно
прохаживался Морж, учивший сабуровских сослуживцев кормиться биополем.
Слов "энергия" и "поле" Сабуров слышать уже не мог - на свое несчастье,
знал, что они означают.
Единомышленники, теснившиеся в ротонде слева от председателя, выказы-
вали друг другу особое уважение людей, занятых достойным делом, на кото-
рое решаются немногие. Хорошие интеллигентные лица... Но Сабуров умеет
служить только собственному делу - Красоте - и любить только тех, кто ее
ценит. Тоска одиночества удесятерялась завистью к чужой сплоченности,
