(они продолжают почитать звания, раздаваемые презренным басурманским го-
сударством).
В чопорной академической манере, особенно убедительной после предыду-
щих выкликаний, Гегель говорил о том, что нужно вернуть угнетенному
русскому народу достойное его место, восстановив пропорциональное предс-
тавительство среди поэтов, математиков и скрипачей. Он не сомневался,
что их можно изготавливать принудительным путем. Его единомышленники с
красной "Памятью" среди белой пустоты завлекательно-восторженно аплоди-
ровали, простирая аплодирующие руки к вождю. Но он их не замечал. Во
всех своих интервью он неизменно подчеркивал, что об обществе "Память"
ему ничего не известно.
Поскольку само же еврейство любит раздувать свои проблемы, он вынуж-
ден подвергнуть анализу его цели. Его не смущало, что цели эти исключали
друг друга: 1) евреи хотят закрепиться в России у власти; 2) евреи хотят
бросить Россию на произвол судьбы; 3) евреи устраиваются получше; 4) ев-
реи устраиваются похуже, чтобы получить повод для отъезда; 5) своим
отъездом они хотят укрепить Израиль; 6) они провоцируют погромы, чтобы
вместо Израиля попасть в США в качестве беженцев...
И это глумление над логикой никого не приводило в отчаяние - кое-кто
оскорблялся лишь за бренные принципы интернационализма. А сибирский Ге-
гель, потрафляя сразу и Молоткову, и Корягину (что за гибрид - социалис-
тический роялизм! - или каждый хочет использовать другого в качестве ду-
бины?), спокойно излагал программу, сшитую из отрицающих друг друга Ле-
нина, Пуришкевича и Глеба Успенского, и снова один лишь Сабуров готов
был биться головой о подтаявший лед от издевательства - нет, не над
справедливостью, это мелочи, но - над Истиной!
Михальский принялся сыпать цифрами, сколько евреев пострадало от ре-
волюции и репрессий, сколько их было в буржуазно-демократических партиях
- получалось вполне неприлично: евреев-шинкарей в таких-то и сяких-то
губерниях почти не было, а пили столько-то и столько-то, во времена Ра-
зинщины и Пугачевщины о евреях-управляющих и слыхом не слыхивали, - сло-
вом, говорил он доказательно, а значит - скучно. Разнообразили его речь
только выкрики и свистки людей с белоснежной памятью на месте сердца.
И снова раздался квазинатальин голос.
- Костя, зачем ты рассказываешь, где полтора еврея, а где семнадцать
и две десятых?!
Квазинаталья подбежала к микрофону. Это была Наталья.
- Товарищи дорогие! - отчаянно воззвала она, поправляя тесемку от
шапки, врезавшуюся между шеей и подбородком. - Да опомнитесь же! Каждому
человеку нужно давать столько, сколько он, лично он заслужил! А уж если
хотите подсчитывать, так давайте подсчитаем, сколько евреев каждый год
попадает в вытрезвитель, сколько еврейских детей стоит на учете в мили-
ции, сколько их брошено матерями в детских домах... Давайте сначала отс-
танем от них в этих цифрах - может быть, тогда само собой все выровняет-
ся!
Пауза. И - аплодисменты. И пара неумелых свистков.
- Она что, жидовка? - настороженно спросил сосед-трезвенник, всматри-
ваясь в сугубо славянскую Натальину физиономию.
- По мужу, - другим причинам они не поверят.
- А-а... - успокоился сосед. - Привыкли толитаризмом заниматься с
семнадцатого года... Бухарин, Рыков - это же все были жиды. Четыреста
жидов в одном только Совнаркоме!
"И Бухарина с Рыковым в евреи разжаловали... В Совнаркоме всего-то
было ли хоть двадцать человек?.. Брехня брехней, но они верят искренне,
что убить одного еврея... или поляка... за дела другого, трехсотлетней
давности... Принцип кровной мести, за одного отвечает весь род..."
- Человек еще с обезьяньих времен устроен так, - умоляла Наталья, -
что реагировать он умеет не на класс, не на нацию, а на выражение лица
другого человека. Кому не жалко чужих - не будет жалеть и своих!
Наталья чесала прямо по Сабурову, и он съежился, видя не только свою
жену, но и полусвои-полустариковские полумечты-полудогадки выставленными
на посмеяние. Однако - о чудо! - ее слушали. Страсть, Любовь, а не их
хроменькая служанка Логика, готовая угождать любому хозяину!
Наталья с невыразимой нежностью уверяла, что ругательствами любовь к
народной культуре создать невозможно, что она жива лишь до тех пор, пока
ее любят, а посему следует делиться любовью, а не злобой. Как будто им
нужны были кокошники и заплачки, а не священный - неотразимый - повод
для вражды - надежнейшего средства сделаться автоматом, ибо Дон Кихотам
борьбы живется несравненно легче, чем Дон Кихотам мысли.
- Она же поддерживает Лобачева, одномандатного партократа!..
- А надо снова ставить матроса на место буржуйского инженера?!
Внезапно Наталья встретилась с ним взглядом и сбежала с эстрады. Пе-
ред ней расступались. "Все слышали? - обличил ее в спину сибирский Ге-
гель. - Они называют нацистами народ, спасший мир от фашизма!" Но На-
талья не слышала.
- Что с тобой, ты бледный как смерть?.. - она была так перепугана,
что он почувствовал некоторое удовлетворение.
- Скучна мне оттепель - вонь, грязь... В политических битвах вместо
пуль швыряются нечистотами.
Суровый сосед пытался понять, какие узы их связывают.
- Я обрезанный, - с трудом заверил Сабуров. - Могу показать.
Сосед оскорбленно отвернулся и потрясающе национально, как бывает
только в операх, сплюнул. Сабурову почему-то вспомнилось не вполне по-
нятно что означающее слово "прасол".
- Ты заметил, какие у них у всех рожи противные? - вполголоса спроси-
ла Наталья, приблизив к нему свои отметины.
- Нет, - во имя истины делая над собой усилие, выговорил Сабуров. - К
сожалению, я не выделил бы их из толпы. Вот только совсем нет интелли-
гентных лиц - прямо наш Ученый совет.
Наталья ласково-тревожно поманила Сабурова в свою компанию. Ах, какие
дивные люди здесь собрались! Один находился под следствием, другой, нао-
борот, отказался вести следствие, третий с кандидатским дипломом работал
токарем, но кое-какие городские новости в его изложении попали в "Мос-
ковские", - словом, подвигам их не было числа. И вот такие-то титаны не
брезговали черновой работой по устройству - о счастье! - первых свобод-
ных выборов. Было слегка завидно, так что он понимал чувства Набыкова,
который прямо-таки спал с лица, прослышав, что в городе водятся какие-то
честные и не трусливые люди: "Все дерьмо наверх всплывает", - дрожащим
голосом повторял он. То-то уютно жилось внизу, когда наверху плавало не-
изменное дерьмо!
Но если отбросить зависть, Сабурову не понравилась только одна их
черта: уж очень они были неуязвимы для тех экскрементов, которыми здесь
начинялись патроны. Впрочем, бойцы и не должны быть очень уж ранимыми.
Потому-то ему и не найдется места среди них.
Они не в состоянии были даже пересказать речи своих оппонентов - еще
вслушиваться во всякие бредовые мерзости! В отличие от их противников, у
них не было необходимости лгать, поскольку их эмблемы представлялись им
и в самом деле реальными и единственно полезными предметами. Они верили
в Приватизацию - общегосударственного бронтозавра можно нарезать на мил-
лион частных коров, они верили в Рынок - миллион болванов с кошельками
назначат правильную цену Ван Гогу и Сабурову, они верили в Демократию -
миллион болванов с избирательными бюллетенями решат то, в чем еще ни ра-
зу не сошлись мудрецы, они верили в Гласность, в целебность Правды - хо-
тя человек ничуть не меньше нуждается и в льстящем зеркале... Левые гу-
манисты были уверены, что все должно служить человеку, не догадываясь,
что человек сам нуждается в служении чему-то бесспорному. Зато они не
сомневались, что человеку необходима свобода, хотя ему желанна лишь сво-
бода поступков, а свобода желаний для него гибельна. Не потому ли они
более снисходительны, чем их противники, что они уже сделались автомата-
ми, а те еще только борются за это? Ведь именно левые чувствуют себя
правыми, все им ясно: духовное из материального, доброта из выгоды, щед-
рость из богатства, храбрость из защищенности... И еще они презирали
предрассудки - единственный фундамент, на котором можно строить что-то
прочное. Твердость духа и сохранить-то нелегко среди разноголосицы сво-
бодомыслия, а передать по наследству так и вовсе невозможно...
В Михальском было столько расположения к публике, что Сабурову каза-
лось: супруга своей соратницы он заласкает до полусмерти. Но, видимо,
отдельные лица его не возбуждали - только масса заряжала его энергией и
дружелюбием. (Каковы сегодня друг с другом вы, такими завтра станут все,
предупреждал революционеров Сабуров-утопист.)
И вдруг первым порывом надвигающейся бури по толпе прошелестело и
отозвалось в ротонде: "Седых, Седых..." Головой выше всех, рассекал тол-
пу мужчина в расстегнутом полушубке с грубовато-красивым лицом гидрост-
роителя или геолога, привыкшего иметь под своим началом иной раз и уго-
ловников.
Раскатом грома прокатился неумолимый баритон:
- ...Снова потерпеть!.. Привилегии!.. Пусть побудут в нашей шкуре!..
Постоят в очередях!..
Слова "в едином порыве", оказывается, могут что-то и означать. И оз-
начали они, что Седых не человек, а эмблема. Значит, завтра он будет
объявлен предателем, когда обнаружится, что он человек, а не символ.
Мыслитель, сунувшийся из ясности универсальности в неразбериху неповто-
римостей, тоже обречен обманываться и обманывать, губить и погибать.
"Как я".
- Ну что же это!.. - расстроенно вскрикивала Наталья. - Снова "от-
нять" вместо "сделать"!.. Костя, ты обязательно должен... - ее, как
Франческу да Римини, уже уносила необорная служебная вьюга.
Им пришлось спуститься с задних ступенек.
- Коррупция!.. - накатывалось следом. - Мафия!..
- Ты за кого будешь голосовать? - ждет гласа Истины.
- За военного коммуниста - у него же академия за плечами.
- Я тоже. Я как узнала, что он сирота, воспитывался в детдоме... А
кому из сегодняшних лидеров ты по-настоящему веришь?
- Тебе. И папе с мамой. Когда у входа в магазин сразу десять личнос-
тей, одна другой благородней, запляшут перед тобой: мне, нет, мне отдай
свои деньги, для твоего же блага - ты по диплому или по сиротству будешь
определять, кому поверить?
- Ага. Ага. Поняла. Надо верить не в личности, а в...
- В демократию, в Россию? Ты замечаешь, что чем вещь ближе нас каса-
ется, тем больше мы сомневаемся, дрожим. А чем дальше, туманней - тем
тверже в нее верим. Что Шурка завтра выкинет, мы не знаем, а что демок-
ратия ведет в рай...
- Ой, Серая Шейка! - Наталья увидела уточку в пруду.
- А почему курица стоит рубль семьдесят пять килограмм, а утка два
двадцать? - гвоздь начал укорачиваться.
- Это импортная. А советская - рубль девяносто, - доверчивость надеж-
но охраняет от насмешек.
Сабуров попробовал, не осталось ли от гвоздя отверстия.
- Болит? - встревожилась Наталья. - Лучше бы у меня болело!
- Конечно, лучше, - сердито пожал плечами Сабуров.
- Ничего, мне обещали гомеопатические таблетки.
- И что - от этого исчезнут ложь, тупость?
У выхода из парка два пацана толкали по рублю маленькую газетенку, -
про Хаимовичей, по инерции подумал Сабуров, но разглядел на дрянной бу-
маге жирно обведенный силуэт голой женщины, упрощенный, будто в сортире,
и густо утыканный кружочками, как пропагандистская карта американскими
военными базами. "640 эрогенных зон!" - призывал заголовок. Глубокие,
пленительные тайны освобождала оттепель из-подо льда. "А хотите про
Ельцина и Раису Горбачеву?" - сутенерски склонился к ним пацан помладше.
Тоже растет само собой.
- Сколько теперь для них соблазнов... - с тревогой и горечью пробор-
мотала Наталья. - У обоих ноги мокрые... А у тебя?
И Сабуров почувствовал, что они не просто мокрые, но прямо ледяные.
