Вот что нас расслабляет - жалость. А сталинизм рождает бессердечие и му-
жество.
- Тоже мокрые, - признался Сабуров и прибавил капризно: - Лучше бы у
тебя были мокрые. - Вспомнился попугай на ветке: тоже замерзает среди
оттепели. Среди масс и всегда-то одиноко, но когда они еще и охвачены
единым порывом автоматизма, ненавистного Сабурову, как виноград лиси-
це...
Возле дома навстречу Сабурову - намеком или укором судьбы - в послед-
нее время начал попадаться замызганный старикан, - неизменно веселый,
даже дураковатый и, в отличие от сгоревшего пророка, всегда чисто выбри-
тый. Однажды Сабуров подглядел, как старик прямо на улице, юмористически
морщась, брился всухую, глядясь в магазинную витрину. А вдруг и у не-
го... Старикан проделал обычную свою штуку - прицелился в Сабурова
тростью и крикнул игриво: "Если есть лишние деньги - кладите сюда!" - и
призывно приподнял свой потрепанный полиэтиленовый мешок с залихватской
надписью: "Здравствуй, школа!"
У подъезда стояла "Скорая помощь" - еще чья-то очередь на дыбу подош-
ла. Он ожесточенно шевелил заледеневшими пальцами ног, но - без расслаб-
ляющего сочувствующего зеркала - его души это не затрагивало. Предвыбор-
ное собрание состоится в ЦОК ЖОРД, прочел он на дверях. Неужели снова он
один не знает, что это такое?
Укрепившаяся мания поиска толкнула его к груде книг, сваленных под
лестницей. Брезгуя дотронуться, ногой поворошил залежи человеческого ду-
ха. Все книги назывались одинаково: "Курс лекций по истории Коммунисти-
ческой партии Советского Союза", - только одна для разнообразия именова-
лась "Теорией научного коммунизма". Потягивало мочой. Сик транзит?.. На-
долго ли?.. Ох, как будет неохота погружаться обратно в дерьмо... Но ес-
ли завтра Седых или Корягин прикажут своим витязям перейти к делу - нет
уж, лучше жить на коленях.
Дверь в квартиру была почему-то распахнута. Юродивый опаршивевший
Кристмас поздоровался и ринулся прочь с дороги с пугающей любезностью -
прямо-таки распластался по стене, как пожарный на карнизе. Напрягшись,
Сабуров шагнул в комнату. Первым знаком беды бросился в глаза белый ха-
лат. Потом шприц, всаженный в вену Аркашиной руки. И только потом запро-
кинутое Аркашино лицо, на котором казались живыми только прыщи. На полу
аккуратным кружком - будто в столовой, под коричневым соусом - лежала
выблеванная вермишель. Обрюзглый мужчина в белом халате вынул шприц, ос-
тавив торчать иглу: из ее круглого ротика выкатилась черная капля - буд-
то раздавленная черничка.
Самым прочным, то есть тем, что делалось автоматически, оказалась
корректность - отчасти, впрочем, страусиная: корректным тоном Сабуров
пытался убедить Верховного Судию, что ничего особенного не произошло.
- Что с ним такое?! Алкогольная интоксикация! - с бешеным презрением
выкрикнул мужчина.
- Как же?.. Откуда?.. Не может быть... - залепетал Сабуров, словно у
него не было цели важнее, чем показать белым халатам, что вообще-то они
попали во вполне приличный дом и случившееся недоразумение сейчас же
разъяснится (а вдруг и судьба этому поверит и поведет дело по другому
сценарию - ведь еще ничего, собственно, не объявлено). Сабуров даже ки-
нулся менять декорации - убирать порцию вермишели.
- Его надо везти в стационар, - с ненавистью оборвал эти ужимки муж-
чина.
- Я уберу, уберу, - поспешно заверил его жалобно-испуганный Кристмас,
и у Сабурова мелькнула мысль, что своим хипповским видом, распущенным
серпантином волос Кристмас его компрометирует - и Сабуров рассыпался в
преувеличенных благодарностях, стараясь показать, что благодарит малоз-
накомого человека.
Появились носилки. Сабуров пробирался впереди, из последних сил то
приподнимая готовые выскользнуть рукоятки, то опуская, то наклоняя ту-
да-сюда, более всего опасаясь своей бестолковостью рассердить посланца
небес в белом халате.
В "Скорой помощи" было слишком тесно и низко для чего-нибудь большого
и высокого - поэтому не было никаких гвоздей.
- Аркаша, Аркаша, - то ласково, то строго, но с неизменным приличием
благородного нищего в губернаторской передней взывало скорчившееся у но-
силок существо, но Верховный Режиссер не поддавался: Аркашины глаза ос-
тавались закрытыми. По нечисто-белому, подернутому серым пушком лицу,
где жили только прыщи, пробегали судороги - где, казалось, и дергаться
было нечему: так у собаки, одолеваемой мухами, в самых неожиданных мес-
тах дергается шкура, словно кто-то изнутри хватает ее в кулак.
Родные места: коридор, с прошлого года заляпанный известкой, "желту-
ха", "краснуха", "прозекторская". Тетрадный листок: "В случае укуса кле-
щом..." - им сюда. Сабуров страшился взглянуть в подернутое рябью Арка-
шино лицо и не отводил глаз от его испачканных рвотой школьных брюк и
носков, выглаженных и заштопанных Натальей, и не укладывалось в голове
ни то, что Наталья продолжает где-то существовать, ни то, что носки, как
ни в чем не бывало, сохраняют свой домашний, уютный вид.
Провисающий, выскальзывающий из рук Аркаша был уложен на тускло-оран-
жевую клеенку - такую они с Натальей когда-то подкладывали ему в коляс-
ку, где он и спал - кроватку было некуда поставить. Каждому, кто сейчас
взглянул бы на Сабурова, сразу же стало бы ясно, что все происходящее -
чистая случайность.
Чувство вины за то, что он не переоделся, придя из школы, и не вымыл
за собой посуду, росло с каждой минутой, но Аркаша знал, что вымыть ее и
переодеться так и останется свыше его сил, а избавиться от виновности он
сможет единственным способом - бунтом: надо притвориться, что из принци-
па не делаешь то, чего не делал по безволию. У меня короткий завод, ко-
роткий завод, короткий завод, повторял он, пока слова сначала не изменя-
ли смысл ("завод" превратился в промышленное предприятие), а потом и
вовсе его утрачивали. За-вод, зав-од, заведующий одиночеством... Он при-
нялся твердить на все лады то одно, то другое слово и с каждым разом
одуревал все быстрее. Безволие, лиебезво, вобезлие...
"Волю может заменить автоматизм - автоматам воля не нужна: они все
делают так же незаметно, как я дышу, хожу, почесываюсь..."
Долго слушал стенные часы: хм-так, хм-так, хм-так...
Нащупал языком зуб с острым краешком - все, теперь будет не отвя-
заться, пока не раздерешь язык до болячки. Медленно вытащил из-за пояса
воображаемый пистолет, театрально поднес к виску и спустил курок. Голова
дернулась и упала на грудь. Потом вставил пистолет в рот. Вспомнил фо-
тографию самоубийцы в учебнике криминалистики - выстрелил себе в рот из
ружья: зубы были вывернуты наружу двумя белыми подковками, как бабушкины
вставные челюсти. Содрогнулся. Отправился душить себя перед зеркалом:
смотрел, как набрякают жилы, пучатся глаза...
Вот оно: к зеркалу он поднялся безо всякого усилия, потому что маши-
нально. Есть же счастливцы, которые всю жизнь так живут - не чувствуя
себя.
Слева нос у него довольно прямой, зато справа есть такая деревенская
курносинка... Но если прижать пальцем... Приклеить бы чем-нибудь... Дол-
го ухмылялся сатанинской кривой ухмылкой: так курносинка исчезала. Вот
так бы и ходить.
Он чувствовал, что еще немного - и он, как на привязи, потащится к
кому-нибудь в гости, только бы избавиться от бремени себя самого.
У Игоря Святославовича истерически залилась собака - он вздрогнул до
боли. "К но-ге!" - гаркнул идиот-хозяин, и он снова содрогнулся - уже от
омерзения. Собрав волю в кулак, сел за стол. Написал x+z и изнемог. Плюс
напоминал могильный крестик. Он начал придумывать, как бы разместить на
перекладинке год своего рождения, хотя это было явно невозможно. Поднял
повыше свободно свисающую шариковую ручку и отпустил, целясь в перекрес-
тие. Не попал, но от стука дернулся всем телом и еле перевел дух. Еще
раз не попал, но дернулся уже не с такой болью. А потом вообще уже не
вздрагивал, как обстрелянный солдат, пока до него наконец не дошло, что
он изгадил казенную страницу - формула была как будто обсижена мухами.
Долго и мучительно решал, оставить так или выдрать страницу. Выдрал.
И долго комкал ее, пока не заныли пальцы. Но сил выбросить комок уже не
было - так теперь и будет лежать на столе и нарывать, вместе с посудой и
школьной формой.
Он взглянул на часы и пришел в отчаяние - еще двух часов как не быва-
ло. Хм-так, хм-так, хм-так...
Хватило сил на последнее средство: вообразить, что он - это не он, а
крупный ученый и более того - иностранец. Главное, чтобы не уроки, а
что-то серьезное. Высокое?.. В десять минут он расщелкал домашнее зада-
ние и взялся за задачник повышенной трудности. Талант тоже делает чело-
века автоматом. Хотя папа не похож на счастливого... И хочу быть автома-
том, и презираю...
Могучий, как слон, он ворочал глыбы научных проблем, подхлестывая се-
бя виски. Он принес из холодильника оставшуюся с Нового года едва нача-
тую бутылку и, ожесточенно скребя в густой бороде, сделал смачный гло-
ток. Передернулся, испортил всю сцену. Рассердившись, долго булькал, так
что израненный язык едва не всосался в горлышко. Сморщился уже приемлемо
- как опытный пьяница. Работа пошла еще интереснее. Буквы начинали пла-
вать, но он держал их под контролем. Выражение гадливости, невольно ов-
ладевшее его лицом, лишь помогало вживаться в образ: гениальный ученый
был порядочным брюзгой. Рассердившись на ошибку, он с досады делал еще
пару добрых глотков.
Обнаружив, что бутылка уже пуста, гений - человек дурного нрава -
швырнул ее через плечо, стараясь все же попасть на диван, чтобы не раз-
билась - служанка приберет.
Стул плавал кругами, формулы копошились, как мураши, но работа шла на
лад. Голова его начала раздуваться, как воздушный шар, а прежняя, кро-
шечная головка бессильно болталась внутри, в тугом звоне. Уже ничего не
было, и его не было - только какие-то отдельные части себя он еще ощущал
в разных местах далеко друг от друга...
Внезапно он понял, что сейчас умрет. Его почти не осталось, чтобы
по-настоящему понять это, но он каким-то - автоматическим - образом пос-
тиг, что нужно позвать Кристмаса - раз тот собрался спасать наркоманов.
Ног у него не было, но он все же начал изредка ударяться наружной голо-
вой (внутри стук был едва слышен) и несколько раз узнал обои в коридоре,
хотя так близко никогда их не разглядывал. Телефон каким-то образом ока-
зался в его руках, и даже номер был набран автоматически. "Дверь будет
открыта", - заверял он Кристмаса, не понимая, что тот говорит ему. Долго
ползла перед глазами белая пустыня, а потом заслонила горизонт какая-то
очень индустриальная башня. Ножка холодильника, с трудом опознал он ее.
Но дверь должна быть открыта, напомнил он себе, раз пообещал, надо сде-
лать. Не такой уж он безответственный, сказал он маме.
приличия и кое-что понимать. Страшившая его бледная рябь Аркашиного
лица прекратилась, ему показалось, что прыщи тоже начали угасать. Оран-
жевая клеенка вдруг сделалась зловещей: ружье в первом акте, из которого
совершается смертельный выстрел в последнем. А медицинский персонал сги-
нул безвозвратно.
Тут уже было не до приличий. Сабуров поспешно вышел в коридор, но там
и духу больничного не было - он был изгнан без остатка духом краски и
побелки, хотя ничего не было ни выкрашено, ни побелено, а только заляпа-
но. Кое-где виднелись болотные огоньки. Сабуров поспешил к раз за разом
обманывающему свету, спотыкаясь о какие-то трубы и заглядывая во все
двери, но ничего не находил, кроме разбитых унитазов и раковин. Было
полное впечатление, что он остался один в брошеном здании.
Преодолевая с каждой секундой нараставшее стремление кинуться обратно
и посмотреть, что с Аркашей (но чем помочь?), он уже почти бежал, ка-
ким-то автоматическим чудом удерживаясь на ногах среди обломков, - все
