В упоении сделал такой глоток, что едва не подавился, а потом икнул и
критически прислушался:
- У нас в классе лучше всех рыгает Бобовский, особенно после школьных
котлет с пепси-колой.
- Пощади, ради христа!
- Да ну тебя, как баба!
Телефонный звонок. Шурку. Как обычно, ни здравствуйте, ни до свида-
ния.
- Угу. Угу. В кайф! Папа, я к Бобовскому!
Еще звонок. Эра Николаевна интересовалась болезнью Саши, - ведь целый
месяц не был в школе бедняжка. Целый месяц, значит, врет...
Явилась Наталья под грузом картошки и капусты. Сабуров решил до выяс-
нения ничего Наталье не говорить, но его разбирала злость, что она, из-
бавленная от тревоги за Шурку, не испытывает к нему никакой благодарнос-
ти за это, а - бледная с желтым и синим, с припудренными пятнами экземы
(судьба пометила ее уже семипалой когтистой лапой), - лепечет все о
службе:
- Меня Сережа провожал до троллейбуса - сумищи мои волок - и вдруг
так серьезно-серьезно сказал: благодаря вам мы все эти годы прожили как
будто в другом государстве.
"А я вот - в этом". Вдруг Сабуров вспомнил павиана, и внутри похоло-
дело: до того зловещим показалось Шуркино отсутствие.Он едва удержал
злой порыв рассказать обо всем раздражающе благодушной Наталье. А она
проглотила свою таблетку - закинулась, как выражается Шурка - и, нежно
распрощавшись, защемилась в комнате, зажав дверью изученную (измученную)
газету.
- Когда только этого Суржика посадят, - безнадежно покачал головой
Аркаша, и сабуровская тревога превратилась в нешуточный страх. Он позво-
нил Бобовскому - поздновато, но сейчас не до приличий. Бобовский Шурку
сегодня не видел. Положив трубку (утратив последнего свидетеля), Сабуров
вздрогнул: перед ним стоял Аркаша, глядя на него, как обреченный на об-
реченного. И немедленно откуда-то взялись силы натянуть поспешно маску
ровной угрюмости и даже не схватиться за телефон как ужаленный, когда
тот взорвался звоном (только болью по всей коже отдалось). Шурка еле
слышно сообщил, что засиделся у товарища, а троллейбусы уже не ходят, но
с самым первым же он немедленно прибудет.
Сабуров постарался перевести дух незаметно. Но осунувшийся Аркаша
смотрел без облегчения.
Сабуров занимался тем, что разглядывал свои пальцы - чужие и такие
маленькие, словно он смотрел на них с горы.
В седьмом часу появилась Наталья - измученная, опухшая, как будто сон
был тягчайшей работой; идет, пошатываясь, в длинной рубахе - в самый раз
взойти на костер (и пятна экземы готовыми ожогами алеют на утренней за-
ре). Сабурова кольнула монотонность, с которой она произнесла: "Ты так и
не ложился? Что же делать с твоим сном", - ставя на огонь кастрюлю для
каши и убегая в туалет. А потом принялась перебегать от ванной к плите и
обратно. Не польза, а стереотип: главная обязанность женщины - кормить
мужиков (у прежних-то мужиков и в самом деле не было почти ничего, кроме
желудка).
Сабурова все сильнее раздражало, что она не спрашивает о Шурке, и он,
в последний миг подавив соблазн расцветить событие подраматичнее, сооб-
щил ей:
- Александр так и не приходил, - и, слегка устыдившись, добавил: -
Звонил во втором часу. Остался у товарища ночевать.
- Шалопай, - мимоходом негодует она. - Пора наконец за него взяться,
дождя, кажется, не будет - до того надоел!
Зато Аркаша, едва расклеив глаза, сразу же расширил их и спросил ис-
пуганно: "Этот пришел?"
Зато и Адольф Павлович тоже виделся будто с высокой горы. А если еще
зажать уши, то голос его проступает сквозь ровный гул уютным визгом доб-
рой и человечной циркулярной пилы. Когда от гула в сдавленных ушах го-
ловная боль приобретала новый оттенок, Сабуров давал им роздых и получал
очередную порцию яда.
- Даже Черчилль сказал: Хрущев добился чуда - он заставил Россию вво-
зить хлеб. При Сталине-то хлеб вывозили!
- А сами с голоду подыхали, - это Люда.
- Хрущев же сам из кулаков - он и поклялся отомстить за свой класс.
- Мы пойдем другим путем, - как бы от имени Хрущева пробормотал Сабу-
ров и, ускользнув от Людиного взгляда, погрузился в сладостный гул, про-
резаемый милой честной циркуляркой.
- У капиталистов все направлено на прибыль! У них все время министров
под суд отдают! А у нас никогда!
- И плохо, что не...
- А как они первый советский спутник грязью поливали!
Вот кто был действительно бессмертен. Сабуров лишь из подлой трусости
цеплялся за этот мир, где хозяйничают Адольфы. Он не осмеливался даже на
резкое движение, от которого гвоздь, торчащий в его сердце, наверняка
разодрал бы его пополам.
Гвоздь отлично знал свое дело: он выскочил лишь тогда, когда Сабуров
понял, что Шурка его обманул.
Шурка притащился через сутки еле живой и попытался улечься спать оде-
тым. Аркаша бросился на него разъяренным зайцем:
- А ну покажи трубы!
Шурка попытался изобразить презрительный взгляд из-под закрывающихся
век ("Под мента косишь?"), но с подчеркнутой медлительностью закатил ру-
кав, и Сабуров, чувствуя ирреальность происходящего, увидел на раздвоен-
ной вене у локтевого сгиба пять припухших воспаленных укусов какого-то
ядовитого насекомого, автоматически отметив, что укусы образуют почти
правильный пятиугольник: в детстве он многие часы провел в бесплодных
усилиях нарисовать идеальным образом эту прекраснейшую в мире фигуру -
красную звезду, призывно распахнувшую руки для всемирного объятия.
Или распятия.
В ожидании чего-то окончательно ужасного Сабуров не заметил ни жесто-
чайшей зимы, ни новой оттепели. Он перестал отчетливо различать сон и
явь: увиденное во сне доставало тенью до следующей ночи. Тот день тоже
начался под гнетом нового видения: он пытался выкроить лоскут кожи из
послушного человеческого лица, спокойно подставляющего то лоб, то свежую
щеку, то такой же свежий подбородок. Но кожа, чуть он протыкал ее ножни-
цами, расползалась, а плоть под нею растекалась гноем. Он торопливо
кромсал, соглашаясь на все более и более узкий островок, но в конце кон-
цов не оставалось ничего - а обкорнанная голова, истекая гноем, ждала,
терпеливо моргая. Однако надо было что-то делать с тортом, который он
испек - уже руки затекли держать его перед собой, шоколадный готический
собор, - придется сдавать в пирожковую. Стол Колдунова, просторный, как
стадион, был свободен, и Сабуров бережно опустил шоколадное чудо на его
зеркальную поверхность. Рядом стоял колдуновский диван, тоже пугающе ог-
ромный (как всегда бывает во сне - все чувства, кроме удивления), а воз-
ле дивана - молодящаяся, буффонски вырядившаяся бабенка в ярко-зеленом
платье с буфами во всех мыслимых и немыслимых местах, и Сабуров с неудо-
вольствием вспомнил, что когда-то имел с нею интимные контакты на этом
самом диване, и сейчас снова придется отрабатывать выданные авансы. Нуж-
но хотя бы отвернуть лицо... И с такой не защищенной ни самолюбием, ни
расчетливостью тоской воззвала душа: если бы это была Лида - прижаться
бы и замереть... Но это и была Лида. Он недоверчиво посмотрел, на месте
ли ее зуб, выказывавший легкое намерение сделаться пропеллером - зуб был
на месте, очень крупный, закрученный буквально винтом, и он успокоился,
и старался все теснее прижаться щекой к ее неудобной ключице, а она
упорно отстраняла его, повторяя: "Но я должна тебе рассказать, я должна
рассказать, рассказать", - и он со страхом увидел, что у нее искусанные
губы. "Тебя изнасиловали?.." - догадался он и по охватившему его отчая-
нию понял, что это правда.
Сидорова лишь на днях благополучно завершила многомесячные интриги,
чтобы получить медаль "Ветеран труда", и теперь разнюхивала, какие копе-
ечные льготы положены ветеранам. "Я ведь ничего не знаю, другие как-то
всегда все знают", - умиленно восклицала она. Ей ничего было не стыдно,
поскольку все, что имели другие, было украдено у нее.
Люда рассказывала про режиссера местного телевидения, который облил
себя бензином и поджег перед зданием телецентра (не такой паршивый трус,
как Сабуров). На физиономиях колдуновского племени обозначилось недо-
вольство: теперь еще сжигаться вздумали! Но лишь Адольф самодовольно
прочел отходную: "Нервы слабые".
"Жив-отное..." - чуть не простонал Сабуров и зажал уши изо всех сла-
бых сил. Голова наполнилась гулом, как пустой ангар, перед глазами
предстали искусанные, вздувшиеся Лидины губы...
Поспешно вынырнул на поверхность. Оба исчадия продолжали извергать
нечистоты. Хруцкая была еще переносимее, оттого что ненавидела свободу и
доброту лишь из трогательного и такого человечного страха за собственные
кишки. Супругу же ее, в отличие от простодушной свиньи, было небезраз-
лично, где гадить - он любил именно в неохраняемом (вернее, охраняемом
государством) храме Духа в каждом уголке оставить свой уютно свернувший-
ся кал.
- Каждый человек может написать картину или роман, и мы не против -
пожалуйста! Только ты должен помнить, какому классу это выгодно.
- А лирическое стихотворение кому выгодно?
Гул в ушах, искусанные Лидины губы. А на поверхности визг циркулярной
пилы:
- Мне свобода, свобода нужна!
Адольфу - свобода?.. Сабуров окончательно разучился расслабляться, и
потому с ним едва не случился детский конфуз.
- Чего прибалты сделали для социализма?! Я хочу свободно ходить и по
Эстонии, и по Литве, и по Грузии!
Сидоров-Тифлисский (Сидоров-Виленский, Сидоров-Ревельский)...
- В Прибалтике русских не любят, - наябедничала Хруцкая. - Увидят,
что русский, и два часа не обслуживают.
А вот Сабурова и в России по два часа не обслуживают. В России не лю-
бят русских.
- Теперь уже и русские заныли, - Адольф заскулил, как на паперти: -
Ах, наш регион столько всего производит, а мы ничего... Запомни: нигде
ничего твоего нет - есть государственное!
В Сабурове снова все подобралось, и несколько жалких капель, которые
ему удалось выдавить из себя, не принесли удовлетворения. И гвоздь мешал
корчиться с должным усердием.
В библиотеке Сабуров перелистал пяток последних номеров журнала,
возглавляемого Крайним. Статьи по теме, открытой Сабуровым, двинули ко-
сяком. Но ссылались лишь на Крайнего.
Люда ждала его у выхода под каблуком Ньютона. Из-за крайне неприятно-
го ощущения в мочевом пузыре любезность требовала от Сабурова огромных
усилий. Поэтому Люде пришлось принять оправдывающийся тон: "надо что-то
менять", "по принципу личной преданности", "перевыборы", путалась она в
типовой прогрессивной фразеологии.
- Они выберут Колдунова, - сказал Сабуров. - Они всегда будут выби-
рать ему подобных.
- Так а зачем тогда демократия?..
- Демократия не может превратить дурака в умного, а жулика в честного
- дай бог, чтоб можно было хотя бы жить, не спрашивая у них дозволения.
Он едва скрывал досаду - мочевой пузырь не тетка.
- Я ведь не о деньгах, не о ставках, - принялась оправдываться Люда.
- Мне нравится работать с талантливыми людьми - вот с вами я готова ра-
ботать хоть сутками.
Сабурову хотелось одного: свернуться где-нибудь в укромном уголке,
как издыхающий пес. Но почему она готова работать "с утками"? Он восста-
новил в памяти ее слова, и что-то расслабилось внутри: еще крупинка лас-
ки - и он сможет.
Таяло небывалым для марта образом, но он не выбирал где посуше. Чем
хорошо отчаяние - не нужно заботиться о навязанном тебе теле: мокнет оно
или сохнет - тебе-то что за дело.
Среди асфальтовой проплешины валялись клочья мокрой драной шубы: два
года назад здесь задавили собаку. На черном от влаги нагом дереве, среди
по-свойски расположившихся гомонящих воробьев озадаченно восседал, слов-
но сам смущенный своей диковинностью, зеленый попугай, крючковатым носом
напоминающий товарища Сталина в исполнении артиста Закариадзе.
- Он же погибнет! - жалобно охнула Люда и, подобрав сломанную ветку,
