Николь, без рассуждений и чрезмерного интереса подозревая, что все это
по-своему сплетает и расплетает то, что на уровне здравого смысла выра-
зилось бы в объяснениях, письмах, телефонных звонках, а может, и в по-
пытках самоубийства или во внезапных отъездах на политические акции либо
на тихоокеанские острова. Мой сосед однажды, кажется, изрек, что мы го-
раздо больше основываемся на общем множественном минимуме, чем на общем
разделяющем максимуме, - правда, не совсем ясно, что он этим хотел ска-
зать. Странное дело, несмотря на пятую рюмку можжевеловой, у которой в
этот вечер был непонятный привкус мыла, за всем, о чем я думал, притаи-
лось что-то похожее на радость, на почти ликующее приятие того, что не-
довольная наконец заполнит одну из пустот, собственно даже не она сама,
а понятие "недовольная", смысл этого слова, явившегося в конце концов,
чтобы заткнуть слишком долго зияющую дыру. Я ей сегодня сказал: "Недо-
вольная" - и она потупила голову, приводя в порядок кисточки. Кое-как,
но мы сумели ликвидировать дыры в наших отношениях последних месяцев:
сомнение - вот одна дыра, надежда - дыра еще больше, неприязнь - ды-
ра-дырища, словом, все разновидности великой дыры, того, с чем я всю
свою жизнь боролся молотком и резцом, любовью к нескольким женщинам и
тоннами испорченной глины. Теперь не остается ничего, территория расчи-
щена, почва выравнена, и можно уверенно ступать после многих пустых не-
дель, с того самого дня, когда мы остановились на дороге из Венеции в
Мантую и я, заметив, что Николь грустит, в первый раз отчетливо по-
чувствовал, что теперь она - недовольная. Все остальное - придумывание
всяческих дыр, сперва отрицание с оттенком надежды, нет, это невозможно,
нет, попробуем еще немного, а затем попытки временно заполнять дыры,
например стеблем hermodactylus tuberosis и анонимными невротиками. Зачем
мы приехали в Лондон? Зачем продолжать быть вместе? Из них двоих у Мар-
раста по крайней мере были какие-то заслуги (это он так думал), он все
же пытался что-то делать, чтобы заполнить эту дыру, придумал себе нечто
вроде параллельного действия, посещая Институт Куртолда, проверяя ре-
зультаты своего вмешательства и реакцию Гарольда Гарольдсона, между тем
как Николь все сидела над своими гномами, иногда слушая транзистор и
равнодушно соглашаясь на все, что предлагали Калак, и Поланко, и Мар-
раст, отправляясь в кино или на мюзиклы и обсуждая вести от Телль, кото-
рая стала писать ужасно загадочно и весьма в стиле Шеридана Ле Фаню. О
да, у Марраста премного заслуг, думал Марраст, потягивая шестую рюмку
можжевеловой, которую ему принесли не без колебаний, хотя подлинной зас-
лугой было бы послать все к черту и посвятить себя исключительно глыбе
антрацита, заполнить до конца проклятую дыру, швырнув в нее глыбу антра-
цита, которую м-р Уитлоу ищет в шахтах Нортумберленда, кинуться на нее с
молотком и резцом, как Гамлет кинулся в дыру по имени Офелия, высечь фи-
гуру Верцингеторига в самой толще прежней дыры, отрицая ее и уничтожая
ударами молотка, и трудом, и обильным потом, и красным вином, открыть,
черт возьми, период, исключительно заполненный антрацитом и древними ге-
роями, без красных домов, без любезно подаренных головоломок, без сохну-
щих на столе гномов. А тем временем она, что она? Ты, наверно, плачешь
обо мне, ну конечно, обо мне, а не о себе, бедняжка, ведь ты тоже нена-
видишь дыры, и любое чувство жалости к себе показалось бы тебе самой во-
нючей дырой, и вся твоя любовь к Хуану (дарившему тебе конфеты и голово-
ломки и уезжавшему) была как бы приглушена с бог весть какого времени из
боязни причинить мне боль, из боязни, что я ее обнаружу и приду в отчая-
ние, не имея сил бросить тебя, как завершенную статую, и идти дальше. И
я длил эти терзания, сам терзаемый надеждой, и вот я еще раз ушел, хлоп-
нув дверью (о, иногда я закрывал ее с бесконечной осторожностью, чтобы
не разбудить Николь или не помешать ей), начав новый этап скитаний, и
анонимных невротиков, и пьянства, вместо того чтобы еще раз навсегда ки-
нуться на глыбу антрацита и вернуть недовольную к ее энциклопедии и гря-
дущим коробкам конфет. "Но теперь другое дело, - подумал он, - теперь
надежды больше .нет, мы уже произнесли слова заклятия. Теперь есть недо-
вольная, и это слово окончательно закупоривает дыру надежды, вот она,
настоящая глыба антрацита. Мне остается одно - уехать, потому что я
знаю: если вернусь, мы поцелуемся, будем заниматься любовью, еще одна
отсрочка, опять бесконечное натягивание лука, еще одно перемирие, укра-
шенное прогулками, и вежливостью, и нежностью, гномы и разные новости и
даже проекты, эх, дерьмо дерьмовое, когда все кончилось на том, что моя
левая нога однажды во вторник под вечер затормозила возле красных до-
мов". Когда он вышел из паба, ему показалось, что улицы идут в гору, бы-
ло почему-то трудней шагать, чем прежде. Понятно, почему они шли в гору,
ведь они снова, еще раз, вели его обратно в отель.
Бывает, что без Хуана день ужасно тянется. О чем могут там спорить
эти бирманцы, эти турки, все эти народы, которые бедный мой дурачок дол-
жен заставить говорить по-испански и из-за которых он приходит опусто-
шенный и усталый? Не будь тут меня, его ожидающей, - скажем это без лож-
ной скромности, - он, наверно, выпил бы бутылку сливовицы, и на следую-
щий день его синхронные или диахронные переводы открыли бы новую эру в
международных отношениях, уж это верней верного. По сути говоря, я для
него изобретаю ночь, и не только в обычном смысле, который вызвал бы
смешок Поланко, нет, я отмываю его от слов, от работы ради денег, от не-
достатка мужества бросить то, к чему душа не лежит, от того, что это я,
а не Элен, буду медленно раздеваться под его горьким и лихорадочным взо-
ром.
Да, Телль, так оно и есть, напрасно ты глядишь на меня из зеркала с
такой миной (кстати, надо бы удалить волосы под мышками, до прихода Хуа-
на еще есть время, а он терпеть не может запаха депилятория вопреки
красноречивым утверждениям госпожи Элизабет Арден). Раз нет будущего,
заслуживающего усилий, то есть будущего с Элен, надо изобретать его и
смотреть, что будет, забрасывать в него бумажные змеи, воздушные зонды,
засылать почтовых голубей, лучи лазеров и радаров, письма с неопределен-
ным адресом. Ну, как если бы я послала Элен куклу, которую мне подарил
мой дурачок. Во второй рюмке "кампари" (я это проверила уже не раз,
строго научно, детка) есть капелька надежды, без сомнения, алкоголь
sends me25, как говорил Лерой, помогает изобретать более интересное бу-
дущее с фрау Мартой, и юными туристками, и этим траченным молью, приз-
рачным отелем, где, я уверена, что-то произойдет. Yes, it sends me,
сколько раз повторял это Лерой, когда мы слушали пластинки, и курили всю
ночь, и задумывали путешествия, которых так и не совершили, бедный
Лерой, снимок в кливлендской газете, носилки, в которых его несли в
больницу, красная машина, врезавшаяся в ствол дерева. Бедный Лерой, в
любви он был всегда один и тот же, в отличие от Хуана, который вечно
будто ждет, что я придумаю ему новый способ упираться коленями, гладить
мне талию, называть меня по-новому. Бедный Лерой, мне почему-то кажется,
что мертвый негр дважды мертв. Copenhague Blues26, если это он. Еще рюм-
ку "кампари", от второй рюмки, ей-богу, никакого толку не было, одни
датские воспоминания, прошлое, лежащее навзничь с открытыми глазами, все
эти мертвецы, что иногда посылают открытки или вспоминают о моем дне
рождения, дорогая мамочка, папа-инженер, братья, которые мне бесцеремон-
но дарят каждый год по новому племяннику, damn the dirty bunch27. Нас-
колько лучше, да-да, лучше, милая девушка в зеркале (а вот здесь еще ос-
тались волоски), наша выдумка с этим идиотским, но забавным будущим, ко-
торое мы с моим дурачком создаем, используя фрау Марту с ее плиссирован-
ными юбками и миллиметровой линейкой, похожую утром на грязную крысу,
точно она спала одетая. Разумеется, ничего особенного не произойдет, но
все равно это очень хорошо, чего уж лучше - спровоцировать то, что хо-
чется обнаружить, хотя на душе уже страшновато и чуть противно (мне
больше, чем Хуану, который готов принять или выдумать что угодно, лишь
бы не принять то, другое, будущее без Элен), как бывает часто, когда
они, мужчины, возвращаясь из города с раскисшими губами и смутными ноч-
ными страхами, начинают подозревать, что за этими мерзкими, грязными
прогулками кроется нечто иное, исполнение желаний, и что, быть может,
именно в городе с ними произойдет то, что здесь кажется им чудовищным,
или невозможным, или nevermore28. О да, вы правы, сказал бы Зигмунд из
Вены. Безумная датчанка, сказал бы Хуан. Это третья или четвертая рюмка?
Сохраним хоть капельку благоразумия к тому времени, когда вернется дура-
чок, весь измаранный словами и уставами на четырех языках. Но я уверена,
вполне уверена, что, если в двух шагах от Блютгассе, где она мучила де-
вушек и умывалась кровью доставленных ее подручными, мы упорно ждем, что
начнется столько раз повторявшееся действо, это не может быть чистой иг-
рой, я чувствую, что многое в наших выдумках уже было выдумано до нас.
Послать Элен куклу? Бедный мой дурачок, какая будет у него физиономия,
когда он узнает, разве что в глубине души позабавится - с ним все воз-
можно. А она, о, конечно, такая серьезная, отчужденная, ну прямо вижу
ее, damn it29, Телль, ты пьяна. Вся атмосфера этого отеля, и подумать,
что тут рядом бедный Моцарт... Tiens30, я сейчас вспомнила, что вчера
вечером спросила у Хуана: а может быть, мы, сами того не зная, являемся
пособниками фрау Марты? Он не ответил, был слишком утомлен работой и
слишком много выпил, был мрачен, как обычно, когда в него вселяется
призрак Элен. А его самого выселяет. Однако, если будет так продол-
жаться, я заскучаю, что-то в этот вечер даже "кампари" не помогает. О,
если бы здесь были Николь и Марраст, чтобы я могла себя почувствовать
хоть относительно веселой (но ведь мне весело, виновата эта проклятая
четвертая рюмка, четные числа всегда мне приносят несчастье), ну еще на
два пальца, перейдем в счастливую клеточку, easy does it31, о мои два
аргентинца, ангелы-хранители моей жизни с их узкими костюмами и широкими
душами. А этот Остин, Остин! Просто какая-то наглость есть в том, как
все они пишут об Остине в открытках с лондонским Тауэром или гигантской
пандой, мне что-то подумалось, что с Остином я бы потрясающе позабави-
лась, хотя, надо признаться, представить себе Остина и его лютню в этом
отеле, где полно моли и привидений, довольно трудно. Если верить Полан-
ко, в этом юном англичанине есть что-то от Парсифаля, этакое воплощение
девственности в паже-лютнисте, Остин der Reine, der Tor32, но я-то чер-
товски мало похожа на Кундри, уж это точно. Не кажется ли тебе, Хуан,
что я блистаю остроумием, что я вполне достойная девка переводчика ВОЗ и
МОТ?33 Телль, безумная, безумная датчанка, ты пьяна; когда из тебя брыз-
жут разные языки, это значит, что ты пьяна и даже готова вообразить Ос-
тина в постели. Остин еще немножко ребенок со своей лютней и больной ма-
мой (Поланко dixit34). А ну, Остин, положи руку сюда, на всех языках это
пупочка, которая твердеет, ох, как удивится маленький Остин. Было бы за-
бавно встретить его когда-нибудь в городе, если дикари его этим заразят,
он в конце концов тоже окажется там, но, право, я совсем опьянела, если
воображаю, будто в городе может произойти что-то забавное, - а почему бы
нет, черт возьми, - в каком-нибудь из этих номеров с верандами, там ведь
жарко, и вполне естественно было бы раздеться. Иди к своей безумной дат-
чанке, она тебя научит, как не осрамиться в постели. Не кусай меня, ма-
лыш, ты, видно, перепутал руководства, в руководствах для моряков этого
