ми-башнями и каналом на севере, по которому скользят баржи.
Все начало усложняться в те осенние дни в Вене, частью из-за истории
с фрау Мартой и девушкой-англичанкой, но особенно из-за куклы месье Окса
и способности Телль устраивать бури в стакане воды, что обычно очень ве-
селило дикарей, когда по возвращении из поездок и приключений об этом
говорили в "зоне". Первый знак безумная датчанка, сама-то не часто отп-
равлявшаяся в город, подала, когда вдруг удивила Хуана описанием улиц с
высокими тротуарами, по которым, мол, гуляла, удивила родной, ни с чем
не схожей топографией, Николь или мой сосед были бы потрясены, слыша,
как она звучит в насмешливых устах Телль в какой-нибудь из вечеров в
"Клюни". Телль была уверена, что видела там издали Николь и, возможно,
Марраста, они бродили по торговому кварталу, и похоже было, что Николь
ищет (но не находит, и это было ужасно грустно) ожерелье из больших го-
лубых камней, такие продают на улицах Тегерана. Пока она рассказывала
это Хуану, лежа в постели и внимательно разглядывая пальцы на своих но-
гах, - причем к рассказу примешивалось содержание открытки Поланко из
Лондона, сообщавшей о совершенно непонятной деятельности Марраста в свя-
зи с какой-то глыбой и какой-то картиной, - Хуан вспомнил - но вспоми-
нать, когда это касалось города, означало мгновенно возвратиться оттуда,
- что и он как-то побывал в торговом квартале и, переходя через площадь
с трамваями, как будто узнал издали силуэт Элен. Он сказал это Телль, он
всегда говорил ей обо всем, что касалось Элен, и Телль игриво поцеловала
его и стала насмешливо утешать, рассказывая о фрау Марте и о случайно
подслушанном разговоре за завтраком. Так, с самого начала, все стало
смешиваться: кукла и Дом с василиском, фрау Марта, площадь с трамваями в
городе и Телль, которая до тех пор вроде бы благосклонно наблюдала за
игрой и вдруг, будто имея на это право, вышла на улицу с высокими троту-
арами, кстати, еще и потому, что со спокойным своим цинизмом подслушала
разговор между фрау Мартой и юной англичанкой в ресторане "Козерог".
В эти дни, в минуту отдыха посреди напряженной работы, я задумался
над шаловливым вторжением Телль и с горечью отметил, что оно меня трево-
жит, что ее более активное вмешательство в область города и случайное
открытие насчет фрау Марты могут нарушить чувство отрешенности и отдыха,
которое она умела вселять в меня все годы, что мы были знакомы и спали
вместе. Без всяких драм, с кошачьей независимостью, за которую я всегда
был ей благодарен, Телль умела быть приятным спутником в любой рабочей
поездке и в любом отеле, чтобы дать мне отдых от Парижа и от всего, чем
тогда Париж для меня был (всего, чем тогда Париж для меня не был), эта-
кие нейтральные междуцарствия, когда можно жить, и пить, и любить, как
бы в отпуске, не нарушая клятвы верности, хотя никаких клятв я не давал.
Разве не мог я, работая ради денег и играя в любовь, эти две-три недели
на ничейной земле рассматривать как паузу, в которую так удачно вписы-
вался тонкий стан Телль? Любительница баров и таможен, технических нов-
шеств и постелей, в которых не затаились воспоминания и унылый запах
времени, Телль для меня была Римом, Лугано, Винья-дель-Мар, Тегераном,
Лондоном, Токио, и почему бы ей теперь не быть Веной с уютными венскими
кафе, с шестнадцатью венскими полотнами Брейгеля, струнными квартетами и
ветреными перекрестками! Все должно было быть как всегда - открытки с
весточками от Николь, которую Телль опекала, и от дикарей, над послания-
ми которых она хохотала, катаясь по кровати; но теперь она тоже побывала
в городе, впервые увидела улицу с высокими тротуарами и одновременно
познакомилась в Вене с фрау Мартой и юной англичанкой. Ей-то невдомек,
что она как бы перешла на мою сторону, оказалась сама причастна к тому,
что своей непринужденной и легкой нежностью до сих пор помогала мне пе-
реносить; теперь она была вроде сообщницы, я чувствовал, что уже не смо-
гу, как прежде, говорить с ней о Элен, поверять ей свою тоску по Элен. Я
высказал ей это, бреясь у окна, а она смотрела на меня с кровати, голая
и такая красивая, какой может быть только Телль в девять часов утра.
- Я понимаю, Хуан, но это не имеет никакого значения. Кажется, ты по-
резал себе щеку. Город же принадлежит всем, правда? Когда-то должна была
прийти и моя очередь познакомиться с ним не только по твоим рассказам,
вестям от моего соседа или беглым прогулкам. Не пойму, почему это должно
на нас отразиться? Нет, ты по-прежнему можешь говорить о Элен, своей
пылкой северянке.
- Да, но ты - это нечто другое, что-то вроде убежища или аптечки с
бинтами для первой помощи, если разрешишь мне такое сравнение ("Я в вос-
торге", - сказала Телль), и вдруг ты очутилась так близко, ты ходила по
городу тогда же, когда и я, и, пусть моя мысль кажется нелепой, это тебя
отдаляет, делает тебя активной стороной, ты уже в ряду раны, а не пере-
вязки.
- Очень жаль, - сказала Телль, - но город так устроен, в него входишь
и из него выходишь, не спрашивая разрешения, и у тебя его не спрашивают.
Если не ошибаюсь, всегда было так. А аптечка с бинтами тебе и впрямь
нужна, сейчас испачкаешь пижаму.
- О да, дорогая! Но видишь, что получается, я там искал Элен, а ты
видела Николь.
- А, - сказала Телль, - и ты думаешь, я видела Николь, потому что хо-
тела бы, чтобы ты искал ее, а не Элен.
- Клянусь богом, нет, - сказал Хуан, вытирая лицо и манипулируя ват-
ками и спиртом. - Но видишь, ты сама чувствуешь разницу, ты придаешь на-
шему совместному пребыванию в городе какой-то моральный смысл, говоришь
о каких-то предпочтениях. Между тем ты и я - мы существуем в другом пла-
не, вот в этом.
Его вытянутая рука обвела кровать, комнату, окно, день. Новый Дели,
Буэнос-Айрес, Женеву.
Телль поднялась, подошла к Хуану. Все еще вытянутая его рука косну-
лась ее грудей, медленно и ласково очертила ее бок и, опустившись до ко-
лена, не спеша возвратилась наверх, огладив бедро. Телль прижалась к не-
му и поцеловала в голову.
- Может и так случиться, что я когда-нибудь встречу ее в городе, -
сказала она. - Ты же знаешь, если смогу, я приведу ее к тебе, дурачина
ты этакий.
- О, - сказал Хуан, снимая ватку, - увидишь, это невозможно. Но мне
хотелось бы знать, как ты туда попала, как ты поняла, что очутилась в
городе. Раньше ты, бывало, рассказывала что-то туманное, это могли быть
просто сны или безотчетное подражание вестям от моего соседа. Но теперь
другое, это совершенно очевидно. Расскажи, Телль.
Что всех нас спасает, так это потаенная жизнь, имеющая мало общего с
повседневной и астрономической, подспудный мощный поток, не дающий нам
разбрасываться в попытках конформизма или заурядного бунта, это как бы
непрерывная лавина черепах, чье противостояние быту никогда не прекраща-
ется, потому что движется она в запаздывающем темпе, едва ли сохраняя
какую-то связь с нашими удостоверениями личности, фото в три четверти на
белом фоне, отпечатком большого пальца правой руки, с жизнью как с
чем-то чужим, но о чем все равно надо заботиться, как о ребенке, которо-
го оставили на вас, пока мать занимается по хозяйству, как о бегонии в
горшке, которую надо поливать два раза в неделю, только, пожалуйста,
лейте воды не больше, чем один кувшинчик, а то бедняжка у меня чахнет.
Бывает, что Марраст или Калак смотрят на меня, как бы спрашивая, что я
тут делаю, почему не освобождаю пространство, которое занимает мое тело;
а иногда так смотрю на них я, а иногда Телль или Хуан, и почти никогда
Элен, но иной раз и Элен, и в таких случаях мы, на которых смотрят, от-
вечаем на такой взгляд индивидуально или коллективно, словно желая уз-
нать, до каких пор будут на нас так смотреть, и тогда мы ужасно благо-
дарны Сухому Листику, на которую никогда не смотрят, и тем паче она не
смотрит, наивно дающей знак, что пора на переменку и за игру.
- Бисбис, бисбис, - говорит Сухой Листик, восхищенная тем, что может
говорить.
Людям, вроде г-жи Корицы, никогда не понять приступов ребячливости,
которые обычно вызываются подобными взглядами. Почти всегда, после реп-
лики Сухого Листика, игру затевает мой сосед. "Ути, ути, ути", - говорит
мой сосед. "Ата-та по попке", - говорит Телль. Больше всех горячится По-
ланко. "Топ, топ, ножки, побежали по дорожке", - говорит Поланко. Так
как все это обычно происходит за столиком в "Клюни", некоторые посетите-
ли явно начинают нервничать. Маррасту становится досадно, что люди так
негибки, и он немедленно повышает голос. "Вот я вам зададу", - говорит
Марраст, грозясь пальцем. "Бисбис, бисбис", - говорит Сухой Листик.
"Ути, ути", - говорит мой сосед. "Бу-бух", - говорит Калак. "Топ, топ,
ножки", - говорит Поланко. "Бу-бух", - настаивает Калак. "Тюк, тюк,
тюк", - говорит Николь. "Ути, ути", - говорит мой сосед. "Гоп, гоп,
гоп", - с восторгом говорит Марраст. "Бисбис, бисбис", - говорит Сухой
Листик. "Гоп, гоп", - настаивает Марраст, который всегда стремится затк-
нуть нам рот. "Ути, ути", - говорит мой сосед. "Ата-та по попке", - го-
ворит Телль. "Бу-бух", - говорит Калак. "Гоп, гоп", - говорит Марраст.
"Агу-агусеньки", - говорит Николь. На этой стадии беседы часто случает-
ся, что мой сосед вынимает из кармана клеточку с улиткой Освальдом, по-
явление еще одной персоны встречают бурными изъявлениями радости. Доста-
точно поднять проволочную дверцу, и Освальд предстает во всей своей
влажной невинной наготе и начинает прогулку по галетам и кусочкам саха-
ра, разбросанным на столе. "Ути, ути", - говорит мой сосед, поглаживая
ему рожки, что Освальду совершенно не по вкусу. "Бисбис, бисбис!" - вык-
рикивает Сухой Листик, для которой Освальд вроде сыночка. "Тюк, тюк,
тюк", - говорит Телль, изо всех сил стараясь приманить Освальда к себе.
"Бисбис, бисбис!" - кричит Сухой Листик, протестуя против такого иска-
тельства.
Поскольку движения Освальда нимало не напоминают прыжки леопарда, мой
сосед и прочие быстро теряют к нему интерес и углубляются в более
серьезные материи; между тем Телль и Сухой Листик продолжают шепотом
гипнотизировать его и приручать. "Бяка ты", - говорит Поланко. "Сам ты
бяка", - говорит Калак, всегда готовый ему возразить. "Финтихлюпик", -
ворчит Поланко. "Из всех, кого я знаю, вы самый большой бурдак", - гово-
рит Калак. Тогда мой сосед спешит убрать Освальда со стола, потому что
его огорчает любая напряженность в нашем кружке, а кроме того, уже дваж-
ды приходил Курро с предупреждением; что, если мы не уберем с глаз этого
слизняка, он вызовет полицию, - эта подробность тоже не лишена значения.
- Ты, Курро, - говорит мой сосед, - поступил бы куда умнее, кабы ос-
тался в Асторге, а то здесь, в Париже, ты вовсе не ко двору, красавчик.
Нет, дон, вы и впрямь тот безумный галисиец, о котором говорит фрай Луис
де Леон, хотя некоторые считают, что он имел в виду ветер.
- Уберите-ка слизняка, или я позову жандарма, - говорит Курро, подми-
гивая нам одним глазом и одновременно повышая голос, чтобы успокоить
госпожу Корицу, расплывшуюся за четвертым столиком слева, со стороны
бульвара Сен-Жермен.
- Ладно, сделаем, - говорит Хуан, - можете идти.
- Бисбис, бисбис, - говорит Сухой Листик. Все это, разумеется, кажет-
ся невероятно глупым госпоже Корице, так как, прямо надо сказать, теперь
даме, очевидно, уже нельзя прийти в кафе, чтобы пристойно провести вре-
мя.
- Говорю тебе, Лила, вот увидишь, они кончат тюрьмой, с виду сумас-
шедшие, вытаскивают все время из карманов какие-то странные вещи и бол-
тают бог весть что.
- Не огорчайтесь, тетя, - говорит мне Лила.
- Как я могу не огорчаться, - отвечаю я. - У меня от всего этого
компрессия, клянусь тебе.
