Элен, на брошь, которую Элен надевала лишь изредка, по ее словам, васи-
лиск чувствителен к краскам (и когда она это говорила - а она всегда так
отвечала Селии или Николь, если те спрашивали у нее про брошку, - мой
сосед и я примечали, как она улыбалась, слушая наши объяснения, что это
свойство хамелеона, а не василиска), точно так же как маленький василиск
Элен сильно отличался от того, который был у месье Окса на его серебря-
ном перстне, от зеленого василиска, непонятно как поджигавшего себе
хвост. Вот так в ту ночь венские улицы привели мне василисков, иными
словами - Элен, подобно тому как в древнем, затхлом воздухе, словно ис-
ходившем из каменных порталов, всегда ощущалась Блютгассе, и в таком
случае мое воспоминание о месье Оксе, возможно, было навеяно не столько
Домом с василиском, перенесшим меня к нему через брошь Элен, но куклами,
поскольку куклы были одним из знаков графини, когда-то обитавшей на
Блютгассе, - ведь все куклы месье Окса кончали тем, что их терзали и
рвали на части после истории на улице Шерш-Миди. Эту историю я рассказал
Телль в поезде, шедшем в Кале, и тогда-то случилось происшествие с рыжей
пассажиркой, этакое любопытное совпадение, но теперь, в старой Вене, у
Дома с василиском, все эти знаки возвращали меня к графине, приближали
ее, как никогда раньше, к местам, где скрытно пульсировал страх, и когда
Телль рассказала мне про фрау Марту, то на следующий день или дня через
два стало казаться, что фрау Марта явилась из прошлого, обосновалась, и
расположилась, и определилась после встречи с неясными знаками, у Дома с
василиском, в синем сумраке, в отсутствие Элен.
Хуан уже не помнил, почему они с Телль сели на поезд, идущий в Кале,
было это, видимо, в те дни, когда Калак и Поланко предприняли колониза-
цию Лондона и звали их почтовыми открытками и всяческими посулами, одна-
ко еще до того, как Марраст и Николь решили присоединиться к аргентинцам
и у всех у них начались приключения, довольно туманно описываемые ими в
частых письмах, приходивших в эти дни на имя Телль, - кажется, в поездку
тогда отправились из-за того, что их друг, попав в историю, просил помо-
щи из какого-то отеля вблизи Британского музея, такая уж мания у арген-
тинцев и французов - обязательно селиться возле Британского музея, и не
потому, что там гостиницы дешевле, а потому, что Британский музей для
них - это пуп Лондона, дорожный столб, от которого можно без труда доб-
раться куда захочешь. Итак, Телль и Хуан ехали в поезде по направлению к
Кале, беседуя о буревестниках и других гиперборейских тварях - любимая
тема безумной датчанки, - и в какую-то минуту Хуан начал ей рассказывать
историю с куклами, тогда Телль, выбросив буревестников в окно, стала
слушать историю о куклах и о месье Оксе, изготовлявшем их в подвале воз-
ле Бютт-Шомон 44.
- Месье Оксу шестьдесят лет, он холостяк, - пояснил Хуан, чтобы Телль
лучше поняла историю с набивкой кукол, но Телль не слишком интересова-
лась биографиями и требовала, чтобы Хуан растолковал ей, почему мадам
Дениз отправилась в комиссариат седьмого округа с разбитой куклой в
пластиковой сумке. Хуану нравилось рассказывать в некотором художествен-
ном беспорядке, тогда как Телль, видимо, не терпелось сразу прийти к
развязке - возможно, чтобы вернуться к экологии буревестников. Потерпев
неудачу со своим самым эффективным приемом, Хуан смирился и рассказал,
что первой нашла предмет, спрятанный в набивке куклы, дочка мадам Дениз,
а он, Хуан, жил тогда возле Тупика Астролябии - хотя бы потому, что, ес-
ли существует место с таким названием, ни в каком другом месте жить
нельзя, - и что он познакомился с мадам Дениз, по профессии консьержкой,
в зеленной лавке Роже, любившего поговорить с покупателями о водородной
бомбе, словно кто-то из них что-нибудь в этом смыслил, включая его само-
го.
И вот однажды утром Хуан узнал о том, что мадам Дениз ходила в окруж-
ной комиссариат с куклой, и о том, что нашла ее дочка внутри куклы, уж
не говоря о сценах в комиссариате, которые Роже, получивший сведения из
первоисточника, от самой мадам Дениз и одного из инспекторов, покупавше-
го у него свеклу, воспроизвел в назидание Хуану и нескольким покупа-
тельницам, стоявшим с раскрытыми ртами.
- Сам комиссар лично принял мадам Дениз, - рассказывал Роже. - Разу-
меется, после того как она положила эту штуку на барьер в комиссариате.
О кукле как таковой я ничего не могу сказать, хотя, по словам инспекто-
ра, кукла тоже была уликой. Ну, скажите на милость, разве не позор, что-
бы невинная девочка шести с половиной лет, играя со своей куклой, вдруг
являлась к маме, держа в руках такое...
Дамы стыдливо отвели глаза, потому что Роже, в своем стремлении к ре-
ализму, поставил стоймя некий овощ и показал его публике с великолепным,
по мнению Хуана, жестом. Комиссар, естественно, повел мадам Дениз в свой
кабинет, меж тем как один из полицейских с известным смущением занялся
сломанной куклой и предметом. Из показания жалобщицы можно было заклю-
чить, что во время игр с вышеупомянутой куклой младшая Эвелин Рипалье, в
порыве преждевременного материнского чувства, с чрезмерным усердием со-
вершала гигиенические процедуры, в результате чего часть корпуса упомя-
нутой куклы растворилась в воде, ибо эта игрушка невысокого качества, и
обнаружилось большое количество пакли, каковая стала объектом естествен-
ного любопытства ребенка, и девочка вытащила вскоре раскрашенный пред-
мет, явившийся причиной жалобы мадам Дениз Рипалье, урожденной Гюдюлон.
Все вышеизложенное дало окружному комиссару основание предпринять расс-
ледование - с целью найти гнусного виновника столь непристойного покуше-
ния на мораль и добрые нравы.
- Ты думаешь, девочка поняла, что у нее в руке? - спросила Телль.
- Ну конечно, нет, бедный ангелочек, - сказал Хуан, - но неистовые
вопли ее матери должны были травмировать ее на всю жизнь. Когда я позна-
комился с месье Оксом, я понял, что он человек слишком тонкий, чтобы
тратить время на невинных деточек, он метил выше и, как сказал бы Роже,
запускал трехступенчатые ракеты. Первая ступень взрывалась, когда малыш-
ка ломала куклу, и, кстати сказать, он тут помогал ее садистским инс-
тинктам; второй ступенью, которая больше интересовала месье Окса, было
впечатление, произведенное открытием девочки на ее мать и других близ-
ких; третьей ступенью, выводившей боеголовку на орбиту, было заявление в
полицию и возмущение публики, должным образом использованное газетами.
Телль хотела узнать, чем закончилось происшествие, но Хуан уже отв-
лекся, задумавшись о лотереях Гелиога-бала, о том, как другие девочки,
вскрывавшие животы своим куклам, находили использованную зубную щетку,
или перчатку на левую руку, или тысячефранковый билет, потому что месье
Оке неоднократно клал бумажки в тысячу франков в свои куклы, стоившие
едва ли пятнадцать, и кто-то на процессе подтвердил это, и это стало од-
ним из самых поразительных смягчающих обстоятельств, возможных в капита-
листическом обществе. Когда Хуан снова увидел месье Окса (было это в
Лар-шан-ле-Роше, в тот день, когда Поланко повез Хуана на мотоцикле,
чтобы доказать ему, что и сельская местность имеет свою прелесть, но по-
терпел неудачу), они поговорили об этом деле, и месье Оке рассказал, что
штраф на него наложили умеренный и что несколько проведенных в тюрьме
недель оказались для него полезны, так как его товарищ по камере был
знатоком tierce45 и топологической теории лабиринтов; но самым замеча-
тельным результатом процесса - и тут Хуан и Поланко горячо согласились с
ним - было то, что во всей Франции, в стране, славящейся почти суеверным
почтением к самым ненужным предметам, толпы растрепанных матерей клещами
и ножницами потрошили животы куклам своих дочек, невзирая на судороги
ужаса у малышек, и делали это не из вполне понятного зуда христианской
нравственности, но потому, что в вечерних газетах была должным образом
освещена история с тысячефранковыми билетами. У месье Окса глаза увлаж-
нялись при мысли о воплях сотен девочек, у которых грубо отнимали их ку-
кол, и лотерея Гелиогабала вдруг приобрела для Хуана значение, вовсе ей
не свойственное в те времена, когда он неохотно листал хронику Элиана
Спартанского, или теперь, много спустя, хронику, повествующую о графине,
другой изящной потрошительнице; не настал еще миг, когда ему скажут о
ком-то на него похожем, что лежал на операционном столе голый и вскры-
тый, похожий на куклу, вскрытую на углу Тупика Астролябии.
Бывает момент, когда начинаешь спускаться по лестнице на станцию па-
рижского метро и в то же время глаза еще видят улицу с фигурами людей, и
солнцем, и деревьями, и тут возникает ощущение, будто, по мере того как
спускаешься, твои глаза перемещаются, будто в какой-то миг ты смотришь с
уровня талии, потом с бедер и почти сразу - с колен, пока все не закан-
чивается после того, как видишь на уровне туфель, и вот последняя секун-
да, когда ты точно вровень с тротуаром и с обувью прохожих, и все туфли
как будто переглядываются, и изразцовый свод перехода становится проме-
жуточным слоем между улицей, увиденной на уровне туфель, и ее оборотной,
ночной стороной, внезапно поглощающей твой взгляд, чтобы погрузить его в
теплую тьму застоявшегося воздуха. Всякий раз, когда Элен спускалась на
станцию "Малерб", она до последнего мгновения упорно смотрела на улицу,
рискуя споткнуться и потерять равновесие, продлевая невыразимое удо-
вольствие, таившее в себе также нечто жуткое, постепенного, ступенька за
ступенькой, погружения, - как бы созерцая добровольную метаморфозу, ког-
да свет и простор дневного бытия исчезают и ее, будничную Ифигению, пог-
лощает царство нелепых светильников, отдающая сыростью круговерть сумок
и развернутых газет. Теперь она снова, как обычно, спускалась на станцию
"Малерб", но в этот день, чтобы не терять времени, отказалась от своей
игры - она вышла из клиники, не решив, куда идти, не думая ни о чем
ином, как о том, чтобы уйти подальше и побыть одной. Наверху светили
последние лучи солнца, от которых ей было больно, июньский свет будто
приглашал ее, как прежде, сесть в автобус или долго-долго идти до Ла-
тинского Квартала. Ее коллега проводила Элен до первого угла, болтая о
чем-то, что Элен сразу же забыла, едва девушка простилась с ней; в воз-
духе еще секунду держалось обычное "до свиданья", приветствие, которое
таило в себе обещание и которое обычай превратил в два пустых слова, в
знак, который можно заменить движением руки или улыбкой, но теперь эти
два слова возвращали ее к другому прощанью, к последним словам того, кто
уже ни для кого не повторит их. Вероятно, поэтому Элен все же спустилась
еще раз на станцию "Малерб", не в силах терпеть солнце и листву деревьев
на бульваре, предпочитая полумрак, который по крайней мере намечал ее
определенные маршруты, направлял ее ум к неизбежным решениям:
"Порт-де-Лила" или "Левалуа-Перре", "Нейи" или "Венсенн", направо или
налево, север или юг, и уже внутри этого общего решения вынуждал ее выб-
рать станцию, где она выйдет, а очутившись на станции, ей предстояло
выбрать, по какой лестнице удобнее подняться, чтобы попасть на сторону с
четными или нечетными номерами домов. Весь этот церемониал совершался
так, как если бы кто-то вел ее под руку, слегка поддерживая и указывая
дорогу, она спустилась по лестницам, повернула в нужном направлении,
протянула билет контролерше на платформе, прошла на место, где должен
был остановиться вагон первого класса. Все это время смутно Думалось о
городе, где в твоих путях-дорогах есть что-то пассивное, ибо они неиз-
бежны и предопределены, есть что-то роковое, если дозволено употребить
это роскошное слово. То, что могло случиться с нею в городе, всегда тре-
