- Нет, я не из гордости, - сказала Николь. - В душе я себя не
чувствую ни в чем виноватой, я ничего не Делала для того, чтобы это со
мной случилось. Зачем мне было сохранять заданный тобою облик, тот, ко-
торый ты придумал? Я такая, какая есть, раньше ты меня считал другой, а
теперь я недовольная, но по сути я все та же, я люблю тебя, как всегда,
Map.
- Дело не в том, кто виноват, - сказал Марраст, - Хуан тоже не вино-
ват, что его адамово яблоко тебе так полюбилось; бедняга, я полагаю,
весьма далек от всего этого. Ну, ладно, вернемся в Париж вместе, ведь
правда, бессмысленно оставаться мне здесь одному, когда в этом отеле так
плохо топят, а кроме того, что сказали бы Калак, и Поланко, и мой сосед.
В общем, постарайся хорошо уснуть, по крайней мере это у нас остается.
- Да, Map.
- А мне наверняка всю ночь будет сниться глыба антрацита. Если я ста-
ну слишком сильно ворочаться или храпеть, дай мне пинка. Выключатель на
твоей стороне, в этом отеле никогда ничего не меняется.
В темноте василиск на портале был почти неразличим, но, если присмот-
ришься, был виден, или так казалось, вроде бы венчик из шипов. У васи-
лисков месье Окса и Элен венчиков не было, правда, василиск Элен бьы та-
кой маленький, что, может, венчик там и был, а василиск месье Окса, по-
хоже, был слишком поглощен тем, чтобы поджечь свой хвост. Было ли в гер-
бе графини какое-нибудь сказочное животное, саламандра например? Позже,
сидя с Телль за бутылкой сливовицы в комнате Владислава Болеславского и
по очереди поглядывая в глазок двухстворчатой исторической двери, когда
им слышался шум в коридоре, они говорили о куклах и вспомнили о рыжей
женщине, о том, как в самом конце рассказа о месье Оксе - поезд, шедший
в Кале, отправлялся от какой-то скрытой туманом станции - уютное одино-
чество их купе эта рыжая женщина нарушила уже тем, что вошла с сигаретой
во рту, и, почти не глядя на них, села ближе к коридору, и положила ря-
дом с собой сумку, откуда торчали журналы, соответствующие ее полу, при-
ческе и сигарете, и еще коробку, вроде обувной, для самого большого раз-
мера, из которой пять минут спустя (Телль уже снова заводила речь о бу-
ревестниках, особенно об одном, совсем ручном, который когда-то был у
них в Клегберге) появилась кукла-брюнетка, одетая по моде Сен-Жер-
мен-де-Пре, и женщина принялась с величайшим вниманием разглядывать ее,
она явно только что ее купила. Позабыв о буревестнике, Телль посмотрела
на Хуана тем взглядом, который всегда предвещал поток красноречия, и Ху-
ан, ощущая ползущий по спине холодок, положил ей руку на колено, пытаясь
удержать от слов, чтобы не испортить красоту момента, - что-то тут замы-
калось или раскрывалось: после долгого разговора о месье Оксе они увиде-
ли, как женщина, не вынимая изо рта сигареты, тщательно осматривала кук-
лу, вертела ее и так и этак, приподнимала ей юбку и спускала крошечные
розовые трусики, чтобы с холодным бесстыдством, выставляя все напоказ,
проверить икры и бедра, выпуклости ягодиц, невинный пах, затем снова на-
тянула трусики и стала щупать кукле руки и парик, пока, видимо, не убе-
дилась, что покупка удачная, и не уложила ее обратно в коробку, после
чего, как бы возвращаясь к привычному в поезде занятию, закурила другую
сигарету и раскрыла журнал "Эль" на 32 - 33 страницах, в которые погру-
зилась на три следующих пролета.
Конечно, то не была кукла месье Окса, месье Оксу после процесса было
запрещено изготовлять куклы, и он служил ночным сторожем на стройке в
Сен-Уэне, куда Хуан и Поланко время от времени наезжали, чтобы привезти
ему бутылку вина и несколько франков. В то время месье Оке Совершил
странный поступок: однажды вечером, когда Хуан посетил его один, месье
Оке намекнул ему, что Поланко, мол, не заслуживает особого доверия, по-
тому что у Поланко научный склад ума и он кончит тем, что будет изготов-
лять атомное оружие, затем, выпив полбутылки "медока", привезенного Хуа-
ном, месье Оке вытащил из чемоданчика сверток и преподнес его Хуану. Ху-
ану хотелось узнать о содержимом куклы, не портя ее, но он понял, что
спрашивать об этом у месье Окса было бы неудобно, все равно что выказать
сомнение в этом знаке доверия и благодарности. Затем настали времена ма-
леньких василисков, стеблей редких растений, конференций министров прос-
вещения, грустных друзей и ресторанов с зеркалами; кукла между тем спала
среди сорочек и перчаток, в самом подходящем месте для сна кукол, а сей-
час она, наверное, едет в Вену в заказной бандероли, потому что после
всех этих историй с куклами в поездах Хуан решил подарить ее Телль и в
последние дни пребь1вания в Париже поручил моему соседу отправить банде-
роль в отель "Козерог", откуда ее, естественно, перешлют в "Гостиницу
Венгерского Короля". Кукла придет, когда оба они меньше всего будут ее
ожидать, особенно Телль, не подозревающая о подарке; однажды вечером,
возвращаясь с конференции, он застанет Телль с куклой в руках, вспомина-
ющей о вечере в поезде, и до чего забавно будет открыть ей происхождение
куклы, если только безумная датчанка уже не поработала ножницами и пил-
кой для ногтей. Невозможно угадать, что сделает Телль, которая теперь
смотрит в глазок двери и вдруг поворачивает голову, подзывая Хуана между
двумя глотками сливовицы и воспоминаниями; но сигнал тревоги дан, прихо-
дится нехотя расстаться со старым историческим диваном и подойти к две-
ри, хотя ты так устал после целого дня пленарных заседаний и блужданий
по старинному кварталу, - подойти и слушать шепот Телль, ее сообщение,
которое, конечно, завершится фрау Мартой, и коридором, и лестницей, ве-
дущей на верхний этаж, где находится комната юной англичанки.
На платформе станции метро людей было немного, людей, напоминавших
серые пятна на скамейках вдоль вогнутой стены с изразцами и рекламными
плакатами. Элен прошла до конца платформы, где по небольшой лестнице
можно было - но почему-то было воспрещено - войти в туннель; пожав пле-
чами, недоуменно проведя тыльной стороной ладони по глазам, она возвра-
тилась на освещенную часть платформы. Вот так, сперва будто и не видя,
начинаешь рассматривать одну за другой эти огромные рекламы, нарушающие
твою отрешенность и ищущие путей в твою память, - сперва суп, потом оч-
ки, потом новая марка телевизора, гигантские фотоснимки, на которых каж-
дый зуб ребенка, любящего супы "Норр", величиной со спичечный коробок, а
ногти мужчины, глядящего на экран телевизора, похожи на ложки (например,
такие, чтобы есть суп с соседней рекламы), но единственное из всего это-
го, что может меня привлечь, - это левый глаз девочки, любящей сыр "бе-
бибел", глаз, похожий на вход в туннель, несколько концентрических кру-
гов и в середине конус туннеля, смыкающийся в глубине, как тот другой
туннель, в который мне хотелось бы войти, спустившись по запретной лест-
нице, и который теперь начинает вибрировать, стонать, наполняться огнями
и скрипом, пока двери поезда не откроются; и вот я вхожу и сажусь на
скамью для инвалидов, или стариков, или беременных женщин, напротив дру-
гих скамей, где сидят жалкие пигмеи с микроскопическими зубами и нераз-
личимыми ногтями, вот их застывшие и недоверчивые лица парижан, прико-
ванных к скудному жалованью и к серийно производимой гадости вроде супов
"Норр". Пять или шесть остановок еду с нелепым желанием сойти с ума,
уверить себя в невероятном, в том, что стоит захотеть, сделать некий
мысленный шаг, ринуться в туннель на рекламе, чтобы она обернулась ре-
альностью, подлинным масштабом жизни, и этих до смешного измельчавших
людишек в вагоне стало бы на один глоток девочке, любящей сыр "бебибел",
на одну пригоршню гиганту у телевизора. Там, у самого начала лестницы в
запретный туннель, словно что-то манящее и жуткое, эта реклама... Пожать
плечами, еще раз отвернуться от искушений; ты же здесь, Элен, и горький
урожай нынешнего дня при тебе; день еще не кончился, надо выйти на стан-
ции "Сен-Ми-шель", люди все нормальных размеров, на рекламах все увели-
чено, голый человек мал, хрупок, ни у кого нет ни ногтей с ложку величи-
ной, ни глаз-туннелей. Нет, никакими играми ты не обретешь забвение:
твоя душа - бесчувственная машина, четкая запись. Ты никогда ничего не
забудешь в вихре, сметающем и большое и малое и бросающем в другое нас-
тоящее; даже бродя по городу, ты - это ты, неотвратимо. Но ты сумеешь
забыть, применив свой метод, расставив "до" и "после", не спеши, день
еще не кончился. Ага, вот оно кафе.
Еще с порога она узнала прядь волос Селии, склонившейся над чашкой с
чем-то темным, не похожим на кофе. Народу в "Клюни" было немного, и лю-
бимый столик моего соседа был свободен; Селия сидела за другим, как если
бы ее огорчало отсутствие дикарей и она хотела бы это показать. "Навер-
няка ее больше всего восхищает улитка Освальд", - сказала себе Элен,
склонная видеть Селию в возрасте игрушек и мороженого. Взмахом руки она
приветствовала Курро, и два зеркала вернули ей жест толстой руки Курро,
указывающего на столик дикарей; два отражения плюс сама рука предлагали
три различных направления. Элен подумала, что в эту минуту никто не смог
бы ее направить более удачно, и подошла к Селии, которая как раз уронила
слезу в самую середину чашки бульона, сваренного из кубиков.
- Зачем ты это ешь, - сказала Элен. - Воняет конским потом.
- В такое время дня нет ничего лучше, - пробормотала Селия, прядь во-
лос свешивалась ей на лицо, и она походила на девочку, любящую сыр "бе-
бибел". - В него замечательно макать галеты, он заменяет и суп, и вто-
рое. Может, его готовят из конины, но все равно вкусно.
- Макать галеты, - сказала Элен, садясь рядом на табурет и, не глядя,
раскрывая "Нувель Обсерватёр". - С такими вкусами тебе бы надо уже час
тому назад лежать в кроватке, твой психологический возраст - между де-
вятью и одиннадцатью годами: макать галеты в суп, пять кусков сахару в
любой напиток, космы по всему лицу... И в довершение слезы над этой ды-
мящейся гадостью. А ты еще говоришь, будто тебе семнадцать лет и ты
учишься в Сорбонне.
Селия приподняла голову и рассмеялась, еще несколько слезинок скати-
лось по ее лицу, и она стерла их рукой, прихватив свисающую прядь.
- Да, доктор. Слушаюсь, доктор. Знаешь, я ушла из дому. Навсегда, те-
перь уж навсегда.
- А, - сказала Элен, - я думаю, что "навсегда" означает "до после-
завтра".
- Говорю тебе, навсегда. Наш дом - это ад, это клетка со сколопендра-
ми.
- Никогда не видала сколопендр в клетке.
- Я тоже не видала и даже не очень хорошо знаю, что такое сколопенд-
ра, но Поланко говорит, что они сидят в клетках.
- Ну и как же ты намерена жить?
- Я все подсчитала. Два месяца я могу прожить на те деньги, что у ме-
ня есть, около пятисот франков. Если продам книги и меховое пальто, это
будет, скажем, еще тысяча франков...
- Выходит, ты всерьез, - сказала Элен, закрывая журнал. Она заказала
коньяк и выпила рюмку залпом. Селия опять склонилась над бульоном, и
Курро, подавая Элен вторую рюмку коньяку, состроил вопросительную мину,
которая ее растрогала до смешного. Обе долго сидели, не глядя друг на
друга и не разговаривая. Селия посасывала мокрую галету, подперев щеку
кулаком и облокотясь на угол столика. Безотчетным движением Элен легко
провела рукою по свисающей пряди волос на лице Селии. И только когда от-
вела руку, эта ласка вызвала воспоминание о бессмысленном, глупом жесте
(он не был лаской, ничего похожего на ласку, но почему же тогда был тот
самый жест, что сейчас), и она увидела, как ее рука мимолетно касается
пряди волос голого юноши, увидела, как быстро отдернула тогда руку,
словно окружающие - этот нелепый кордебалет людей в белом, попусту суе-
тившихся вокруг койки, которая уже была моргом, катафалком, - могли осу-
