ориентацию, снова разваливалось на части в ежегодном кораблекрушении,
вместо этого они избили его до полусмерти, так что он не мог разог-
нуться, вот тогда-то он и сказал себе, брызжа от ярости слюной, хорошо,
я им докажу, но своего решения не выдал ничем, и одна мысль целый год,
хорошо, я им докажу, он ждал новой ночи привидений, чтобы сделать то,
что он сделал, и вот наконец пришло это время, он сел в чью-то лодку,
переплыл в ней бухту и в ожидании своего звездного часа провел конец дня
на крутых и узких улочках бывшего работоргового порта, погрузился в ко-
тел, где варились люди со всего Карибского побережья, но был настолько
поглощен своим замыслом, что не останавливался, как прежде, перед лавка-
ми индусов посмотреть на слоновьи бивни, украшенные резьбой в виде ман-
даринов, не насмехался над говорящими по-голландски неграми в инвалидных
колясках, не шарахался в ужасе, как бывало, от малайцев с кожей кобры,
которых увлекла в кругосветное путешествие химерическая мечта найти тай-
ную харчевню, где подают жареное на вертеле филе бразильянок, не замечал
ничего, пока не легла на него всей тяжестью своих звезд ночь и не дохну-
ла сельва нежным ароматом гардений и разлагающихся саламандр, и вот уже
он плывет, работая веслами, в чужой лодке к выходу из бухты, не зажигая,
чтобы не привлечь внимания береговой охраны, фонарь, становясь через
каждые пятнадцать секунд, когда его осеняло зеленое крыло света с маяка,
нечеловечески прекрасным и затем обретая во мраке снова обычное челове-
ческое обличье, и сейчас он знал, что плывет около буев, указывающих
фарватер, знал не только потому, что все ярче становился их грустный
свет, но и потому, что теперь печальней дышала вода, и так он греб, нас-
только погруженный в самого себя, что его застали врасплох, и леденящее
душу акулье дыханье, которым пахнуло вдруг неизвестно откуда, и то, что
мрак ночи вдруг сгустился, как если бы внезапно погасли звезды, а случи-
лось так потому, что трансокеанский лайнер был уже здесь, совсем рядом,
немыслимо огромный, мама родная, огромней всего огромного, что только
есть на свете, и темней всего темного, что скрыто в земле или под водой,
триста тысяч тонн акульего запаха проплыли так близко, что он увидел
уходящие вверх по стальному обрыву швы, и ни искорки света в бессчетных
бычьих глазах, ни вздоха в машинном чреве, ни души живой на борту, зато
свой собственный ореол безмолвия, собственное беззвездное небо,
собственный мертвый воздух, собственное остановившееся время, свое
собственное, странствующее с ним вместе море, где плавает целый мир уто-
нувших животных, и внезапно от удара света с маяка все это исчезло, и на
несколько мгновений возникли снова прозрачное Карибское море, мартовская
ночь, обычный воздух, в котором хлопают крыльями пеликаны, и теперь он
был между буев один и не знал, что делать, только спрашивал себя недоу-
менно, не грезил ли я и вправду наяву, не только сейчас, но раньше, но
едва он себя об этом спросил, как порыв неведомого ветра погасил все
буи, от первого до последнего, а когда свет маяка ушел, трансокеанский
лайнер возник снова, и теперь магнитные стрелки его компасов показывали
путь неправильно, быть может, он даже не знал теперь, в каких широтах
каких морей плывет, пытался найти на ощупь невидимый фарватер, а на са-
мом деле шел на камни, и тут озарение, все понятно, то, что произошло с
буями, последнее звено в цепи колдовства, сковавшей корабль, и он зажег
на лодке фонарь, крохотный красный огонек, которого не мог бы заметить
никто на минаретах береговой охраны, но который для рулевого на корабле
оказался, видно, ярким, как восходящее солнце, потому что, ориентируясь
на этот огонек, трансокеанский лайнер исправил курс и маневром счастли-
вого возвращения к жизни вошел в широкие ворота фарватера, и разом зажг-
лись все его огни, снова тяжело задышали котлы, небо над ним расцвети-
лось звездами, и опустились на дно трупы утонувших животных, из кухонь
теперь доносились звон посуды и благоуханье лаврового листа, и на зали-
тых лунным светом палубах слышалось уханье духового оркестра и бум-бум,
стучали в полутьме кают сердца полюбивших друг друга в открытом море, но
в нем накопилось столько злобы и ярости, что изумление и восторг не
смогли заглушить их, а чудо не смогло его испугать, нет, сказал он себе
так решительно, как еще не говорил никогда, вот теперь я им докажу, будь
они прокляты, теперь я им докажу, и он не ушел от гиганта в сторону,
чтобы тот не мог его смять, а поплыл, налегая на весла, впереди, вот те-
перь я им докажу, и так он плыл, указывая кораблю путь своим фонарем, и
наконец, убедившись, что корабль ему послушен, опять заставил его изме-
нить направление, сойти с курса, которым тот шел к пристани, вывел за
невидимые границы фарватера и повел за собой к уснувшему городку, так,
как будто это ягненок, только живущий в море, этот корабль, ныне оживший
и неуязвимый более для света маяка, теперь свет не превращал корабль
каждые пятнадцать секунд в невидимку, а делал алюминиевым, впереди уже
все яснее вырисовывались кресты церкви, нищета жилищ, ложь, а трансоке-
анский лайнер по-прежнему следовал за ним вместе со всем что нес, со
своим капитаном, спящим на том боку, где сердце, с тушами боевых быков в
инее холодильников, с одиноким больным в корабельном госпитале, с водой
в цистернах, о которой все позабыли, с не получившим отпущения грехов
рулевым, который, видно, принял береговые камни за пристань, потому что
вдруг раздался немыслимый вой гудка, раз, и его промочила до костей, па-
дая сверху, струя остывающего пара, второй гудок, и чужая лодка, в кото-
рой он плыл, чуть не перевернулась, и третий, но теперь уже все, потому
что вот они, совсем рядом, извивы берега, камни улицы, дома неверивших,
весь городок, освещенный огнями перепуганного трансокеанского лайнера,
сам он едва успел дать дорогу надвигающемуся катаклизму, крича сквозь
грохот, так вот же вам, сволочи, подумайте, и в следующее мгновение
стальная громада раздавила землю, и стал слышен хрустальный звон девя-
носта тысяч пятисот бокалов для шампанского, разбивающихся один за дру-
гим от носа до кормы, а потом стало совсем светло, и было уже не раннее
утро мартовского дня, а полдень сияющей среды, и он смог насладиться
зрелищем того, как неверившие смотрят разинув рот на стоящий напротив
церкви самый большой в этом мире и в мире ином трансокеанский лайнер,
белей всего белого, что только есть на свете, в двадцать раз выше коло-
кольни и раз в девяносто семь длинней городка, на нем железными буквами
было написано название ХАЛАЛ-ЧИЛЛАГ, и древние воды морей смерти еще
стекали лениво с его бортов.
1 Мантаррайя, парго, корвина - названия рыб Карибского моря. 2 Фрэн-
сис Дрейк (1540-1596) - английский мореплаватель, не раз нападавший на
испанские владения в Вест-Индии. 3 Уильям Дэмпир (1652-1715) - известный
английский мореплаватель; в 1673-1675 годах плавал в Вест-Индии.
Габриэль Гарсия Маркес
Искусственные розы
Рассказ
ё Перевод с испанского Ростислава РЫБКИНА Форматирование и правка:
Б.А. Бердичевский
В предрассветных сумерках Мина нашла наощупь платье без рукавов, ко-
торое повесила вечером около кровати, надела его и переворошила весь
сундук, разыскивая фальшивые рукава. Не найдя, она стала искать их на
гвоздях, вбитых в стены и в двери, стараясь при этом не разбудить слепую
бабку, спавшую в той же комнате. Но когда глаза Мины привыкли к темноте,
она обнаружила, что бабки на постели нет, и пошла в кухню - спросить ее
про рукава.
- Они в ванне, - ответила слепая. - Вчера вечером я их выстирала.
Там они и висели на проволоке, закрепленные двумя деревянными прищеп-
ками. Они еще не высохли. Мина сняла их, вернулась с ними в кухню и
расстелила их на краю печки. Возле нее слепая помешивала кофе в котелке,
уставившись мертвыми зрачками на кирпичный карниз вдоль стены коридора,
который вел в патио: на карнизе стояли в ряд цветочные горшки с целебны-
ми травами.
- Не трогай больше мои вещи, - сказала Мина. - Рассчитывать на солнце
сейчас не приходится.
- Совсем забыла, ведь сегодня страстная пятница.
Втянув носом воздух и убедившись, что кофе уже готов, слепая сняла
котелок с огня.
- Подстели под рукава бумагу, камни грязные, - посоветовала она.
Мина потерла камни пальцем. Они и вправду были грязные, но сажа, пок-
рывавшая их, затвердела и испачкала бы рукава только в том случае, если
бы камни ими потерли.
- Если испачкаются, виновата будешь ты, - сказала Мина.
Слепая уже налила себе чашку кофе.
- Ты злишься, - ответила она, волоча в коридор стул. - Это кощунство
- причащаться, когда злишься.
Она села со своим кофе около роз патио. Когда в третий раз прозвонили
к мессе, Мина сняла рукава с печки. Они были еще влажные, но все равно
она их надела. В платье с открытыми руками падре Анхель отказался бы ее
причащать. Она не умылась, только стерла с лица мокрым полотенцем оста-
ток вчерашних румян, потом зашла в комнату за мантильей и молитвенником
и вышла на улицу. Через четверть часа она вернулась.
- Попадешь в церковь, когда уже кончат читать евангелие, - сказала
слепая; она все еще сидела возле роз патио.
- Не могу я туда идти, - направляясь в уборную, сказала Мина. - Рука-
ва сырые, и платье неглаженное.
У нее было чувство, будто на нее неотступно смотрит всевидящее око.
- Сегодня страстная пятница, а ты не идешь к мессе.
Вернувшись из уборной, Мина налила себе кофе и села около слепой,
прислонившись к побеленному косяку. Но пить она не смогла.
- Это ты виновата, - прошептала она с глухим ожесточением чувствуя,
что ее душат слезы.
- Да ты плачешь! - воскликнула слепая.
Она поставила лейку, которую держала в руке, у горшков с майораном и
вышла в патио, повторяя:
- Ты плачешь! Ты плачешь!
Мина поставила чашку на пол, потом ей кое-как удалось собой овладеть.
- Я плачу от злости.
И, проходя мимо бабки, добавила:
- Тебе придется исповедаться, ведь это из-за тебя я не причастилась в
страстную пятницу.
Слепая, не двигаясь, ждала, чтобы Мина закрыла за собой дверь
спальни; потом пошла в конец коридора, наклонилась, вытянув вперед
пальцы, пошарила и наконец нашла непригубленную даже чашку Мины. Выливая
кофе в помойное ведро, она сказала:
- Бог свидетель, у меня совесть чистая.
Из спальни вышла мать Мины.
- С кем ты разговариваешь? - спросила она.
- Ни с кем, - ответила слепая. - Я ведь уже говорила тебе, что теряю
разум.
Запершись в комнате, Мина расстегнула корсаж и достала с груди три
маленьких ключика, надетые на булавку. Одним из них она открыла нижний
ящик комода и, вынув оттуда небольшой деревянный ларец, открыла его дру-
гим ключом. Внутри лежала пачка писем на цветной бумаге, стянутой резин-
кой. Она засунула их за корсаж, поставила ларчик на место и снова запер-
ла ящик комода. Потом она пошла в уборную и бросила письма в яму.
- Ты собиралась к мессе, - сказала ей мать.
- Она не могла пойти, - вмешалась в разговор слепая. - Я забыла, что
сегодня страстная пятница, и вчера вечером выстирала рукава.
- Они еще не высохли, - пробормотала Мина.
- Ей пришлось много работать эти дни, - продолжала слепая.
- Мне нужно сдать на пасху сто пятьдесят дюжин роз, - сказала Мина.
Хотя было рано, солнце уже начало припекать. К семи утра большая ком-
ната уже превратилась в мастерскую по изготовлению искусственных роз:
появились корзина с лепестками и проволокой, большая коробка гофрирован-
ной бумаги, две пары ножниц, моток ниток и пузырек клея. Почти сразу же
пришла Тринидад с картонной коробкой под мышкой; она хотела узнать, по-
чему Мина не ходила к мессе.
- У меня не было рукавов, - ответила Мина.
