гостеприимного теплого убежища, которое ему не суждено найти; и сотни лапок
этого фантастического существа, перепутавшись, станут длинной желтоватой
пуповиной. Да. Возможно, и у меня в желудке - как у брата, который только
что умер, - будет опухоль. Запах из сада стал очень сильным, неприятным,
превращаясь в тошнотворную вонь. Время, казалось, застыло на пороге
рассвета. Через окно сияние утра было похоже на свернувшееся молоко, и
казалось, что именно поэтому из соседней комнаты, там, где всю прошлую ночь
пролежало тело, так несло формальдегидом. Это, разумеется, был не тот запах,
что шел из сада. Это был тревожный, особенный запах, не похожий на аромат
цветов. Запах, который навсегда, стоило только узнать его, казался трупным.
Запах, леденящий и неотвязный, - так пахло формальдегидом в анатомическом
театре. Он вспомнил лабораторию. Заспиртованные внутренности, чучела птиц. У
кролика, пропитанного формалином, мясо становится жестким, обезвоживается,
теряет мягкую эластичность, и он превращается в бессмертного, вечного
кролика. Формальдегидного. Откуда этот запах? Единственный способ остановить
разложение. Если вены человека заполнить формалином, мы станем
заспиртованными анатомическими образчиками.
Он услышал, как снаружи усиливается дождь и барабанит, будто
молоточками, по стеклу приоткрытого окна. Свежий воздух, бодрящий и
обновленный, ворвался в комнату, неся с собой влажную прохладу. Руки его
совсем застыли, наводя на мысль о том, что по артериям течет формалин, -
будто холод из патио проник до самых костей. Влажность. Там очень влажно. С
горечью он подумал о зимних ночах, когда дождь будет заливать траву и
влажность примостится под боком его брата, и вода будет циркулировать в его
теле, как токи крови. Он подумал, что у мертвецов должна быть другая система
кровообращения, которая быстро ведет их к другой ступени смерти - последней
и невозвратной. В этот момент ему захотелось, чтобы дождь перестал и лето
стало бы единственным, вытеснившим все остальные временем года. И поскольку
он об этом думал, настойчивый и влажный шум за окном его раздражал. Ему
хотелось, чтобы глина на кладбищах была сухой, всегда сухой, поскольку его
беспокоила мысль: там, под землей, две недели - влажность уже проникла в
костный мозг - лежит человек, уже совсем не похожий на него.
Да. Они были близнецами, похожими как две капли воды, близнецами,
которых с первого взгляда никто не мог различить. Раньше, когда они были
братьями и жили каждый своей жизнью, они были просто братьями-близнецами,
живущими как два отдельных человека. В духовном смысле у них не было ничего
общего. Но сейчас, когда жестокая, ужасная реальность, будто беспозвоночное
животное, холодом заскользила по спине, что-то нарушилось в едином целом,
появилось нечто похожее на пустоту, словно в теле у него открылась рана,
глубокая, как бездна, или как будто резким ударом топора ему отсекли
половину туловища: не от этого тела с конкретным анатомическим устройством и
совершенным
геометрическим рисунком, не от физического тела, которое сейчас
чувствовало страх, - от другого, которое было далеко от него, которое вместе
с ним погрузили в водянистый мрак материнской утробы и которое вышло на
свет, поднявшись по ветвям старого генеалогического древа; которое было
вместе с ним в крови четырех пар их прадедов, оно шло к нему оттуда, с
сотворения мира, поддерживая своей тяжестью, своим таинственным присутствием
всю мировую гармонию. Возможно, в его жилах течет кровь Исаака и Ревекки,
возможно, он мог быть другим братом, тем, который родился на свет уцепившись
за его пятку и который пришел в этот мир через могилы поколений и поколений,
от ночи к ночи, от поцелуя к поцелую, от любви к любви, путешествуя, будто в
сумраке, по артериям и семенникам, пока не добрался до матки своей родной
матери. Сейчас, когда равновесие нарушено и уравнение окончательно решено,
таинственный генеалогический маршрут виделся ему реально и мучительно. Он
знал, что в гармонии его личности чего-то недостает, как недостает этого в
его обычной, видимой глазу целостности: "Лотом вышел Иаков, держась за пяту
Исава ".
Пока брат его болел, у него не было такого ощущения, потому что
изменившееся лицо, искаженное лихорадкой и болью, с отросшей бородой, было
непохоже на его собственное.
Сразу же, как только брат вытянулся и затих, побежденный окончательной
смертью, он позвал брадобрея "привести тело в порядок". Сам он был тут же и
стоял вжавшись в стену, когда пришел человек, одетый в белое, и принес
сверкающие инструменты для работы... Ловким движением мастер покрыл мыльной
пеной бороду покойника - рот тоже был в пене. Таким я видел брата перед
смертью - медленно, будто стараясь вызнать какой-то ужасный секрет,
парикмахер начал его брить. Вот тогда-то и пришла эта жуткая мысль, которая
заставила его вздрогнуть. По мере того как с помощью бритвенного лезвия все
более проступали бледные, искаженные ужасом черты брата-близнеца, он все
более чувствовал, что это мертвое тело не есть что-то чуждое ему - это нечто
составляющее единый с ним земной организм, и все, что происходит, - это
просто репетиция его собственной... У него было странное чувство, что
родители вынули из зеркала его отражение, то, которое он видел, когда
брился. Ему казалось сейчас, что это изображение, повторявшее каждое его
движение, стало независимым от него. Он видел свое отражение множество раз,
когда брился, - каждое утро. Сейчас он присутствовал при драматическом
событии, когда другой человек бреет его отражение в зеркале невзирая на его
собственное физическое присутствие. Он был уверен, убежден, что если сейчас
подойдет к зеркалу, то не увидит там ничего, хотя законы физики и не смогут
объяснить это явление. Это было раздвоение сознания! Его двойником был
покойник! В полном отчаянии, пытаясь овладеть собой, он ощупал пальцами
прочную стену, которую ощутил как застывший поток. Брадобрей закончил работу
и кончиками ножниц закрыл глаза покойному. Мрак дрожал внутри него, в
непоправимом одиночестве ушедшей из мира плоти. Теперь они были одинаковыми.
Неотличимые друг от друга братья, без устали повторяющие друг друга.
И тогда он пришел к выводу: если эти две природные сущности так тесно
связаны между собой, то должно произойти нечто необычайное и неожиданное. Он
вообразил, что разделение двух тел в пространстве - не более чем видимость,
на самом же деле у них единая, общая природа. Так что когда мертвец станет
разлагаться, он, живой, тоже начнет гнить внутри себя.
Он услышал, как дождь застучал по стеклу с новой силой и сверчок
принялся щипать свою струну. Руки его стали совершенно ледяными, скованные
холодом долгой неодушевленности. Острый запах формальдегида заставлял
думать, что гниение, которому подвергался его брат, проникает, как послание,
оттуда, из ледяной земляной ямы. Это было нелепо! Возможно, все перевернуто
с ног на голову: влияние должен оказывать он, тот, кто продолжает жить, -
своей энергией, своими живыми клетками! И тогда - если так - его брат
останется таким, какой он есть, и равновесие между жизнью и смертью защитит
его от разложения. Но кто убедит его в этом? Разве невозможно и то, что
погребенный брат сохранится нетронутым, а гниение своими синеватыми
щупальцами заполонит живого?
Он подумал, что последнее предположение наиболее вероятно, и,
смирившись, стал ждать своего смертного часа. Плоть его стала мягкой,
разбухшей, и ему показалось, что какая-то голубая жидкость покрыла все его
тело целиком. Он почувствовал - один за другим - все запахи своего тела,
однако только запах формалина из соседней комнаты вызвал знакомую холодную
дрожь. Потом его уже ничто не волновало. Сверчок в углу снова затянул свою
песенку, большая круглая капля свисала с чистых небес прямо посреди комнаты.
Он услышал: вот она упала - и не удивился, потому что знал - старая
деревянная крыша здесь прохудилась, но представил себе эту каплю прохладной,
бескрайней, как небеса, воды, добрую и ласковую, которая пришла с небес, из
лучшей жизни, где нет таких идиотских вещей, как любовь, пищеварение или
жизнь близнецов. Может быть, эта капля заполнит всю комнату через час или
через тысячу лет и растворит это бренное сооружение, эту никому не нужную
субстанцию, которая, возможно, - почему бы и нет? - превратится через
несколько мгновений в вязкое месиво из белковины и сукровицы. Теперь уже все
равно. Между ним и его могилой - только его собственная смерть. Смирившись,
он услышал, как большая круглая тяжелая капля упала, произошло это где-то в
другом мире, в мире нелепостей и заблуждений, в мире разумных существ.
