ции положила эту салфетку на стол.
- Делайте что хотите, - сказала она. - Я для вас не существую.
И с семи вечера она закрылась в своей комнате. Но незадолго до полу-
ночи, когда она решила, что мы уже спим, мы увидели, как она идет в ру-
башке школьницы к себе в спальню и несет половину шоколадного пирожного
и бутылку, в которой больше чем на четыре пальца отравленного вина.
Сердце у меня дрогнуло.
- Бедная госпожа Форбс! - сказал я.
На брата мои слова не произвели никакого впечатления.
- Бедные будем мы, если она не умрет сегодня ночью, - сказал он.
Ночью она опять долго говорила вслух, громко, как одержимая безумием,
декламировала Шиллера и закончила декламацию криком, заполнившим все
комнаты дома. За этим последовали раздирающие сердце вздохи, и наконец,
издав тихий свист, печальный и долгий, как свист уносимого течением ко-
рабля, госпожа Форбс умолкла. Когда, все еще испытывая усталость от
бодрствования в первую половину ночи, мы проснулись, солнце пронзало за-
навески своими лучами как кинжалами, но при этом казалось, будто дом
погружен в стоячую воду. Тут мы спохватились, что уже около десяти, а
обычные утренние дела госпожи Форбс нас почему-то не разбудили. Не слыш-
но было ни воды, спускаемой из бачка в уборной, ни воды, льющейся из
крана, ни шороха отодвигаемых занавесок, ни стука подковок, ни трех
страшных ударов в дверь ладонью ее руки, будто принадлежащей капитану
невольничьего судна. Брат приложил ухо к стене, задержал дыхание, чтобы
можно было уловить малейшие признаки жизни в соседней комнате, и наконец
из груди его вырвался вздох облегчения.
- Готова, - сказал он. - Кроме моря ничего не слышно.
Уже около одиннадцати мы приготовили себе завтрак, а потом, взяв по
два баллона с кислородом на каждого и еще два про запас, спустились на
пляж, не дожидаясь, пока придет убирать дом окруженная своими кошками
Фульвия Фламинеа. Оресте был уже на пристани и потрошил шестифунтовую
дораду, которую только что поймал. Мы сказали ему, что ждали госпожу
Форбс до одиннадцати, но она так и не вышла из своей комнаты и мы решили
спуститься к морю одни. Мы рассказали ему также, что вчера вечером она
разрыдалась за столом и, быть может, плохо спала потом и решила встать
позже. Как мы и ожидали, Оресте наше объяснение не слишком заинтересова-
ло, и мы отправились вместе с ним на час с лишним бродить по морскому
дну. Потом он напомнил, что нам нужно пойти домой пообедать, а сам отп-
равился на своей моторной лодке к туристским отелям, чтобы продать там
дораду. Мы махали ему с каменной лестницы, делая вид, будто собираемся
подняться в дом до тех пор, пока его лодка не исчезла, повернув за уте-
сы. Тогда мы надели неиспользованные баллоны с кислородом и стали пла-
вать снова, уже не спрашивая ни у кого разрешения.
День был облачный, и с горизонта доносились глухие раскаты грома, но
море было гладкое и прозрачное и довольствовалось от него самого исходя-
щим светом. Мы проплыли по поверхности до линии маяка Пантеллерии, по-
том, повернув, проплыли несколько сот метров вправо и погрузились там,
где, по нашим расчетам, видели в начале лета оставшиеся с войны торпеды.
Там они и лежали, все шесть, выкрашенные в ярко-желтый цвет, серийные
номера на них прекрасно сохранились, и сгруппированы на дне из вулкани-
ческой породы они были так правильно, что было трудно увидеть в этом
случайность. Потом мы долго кружили вокруг маяка, разыскивая затонувший
город, о котором столько и с таким страхом рассказывала Фульвия Флами-
неа, но так его и не нашли. Через два часа, убедившись окончательно, что
никаких нераскрытых тайн больше не осталось, мы поднялись с последним
глотком кислорода на поверхность.
Пока мы плавали, разразилась летняя гроза, море разбушевалось, и нес-
метное множество хищных птиц кружило с пронзительными криками над поло-
сой умирающих рыб, выброшенных морем на пляж. Но послеполуденный солнеч-
ный свет казался только что родившимся, а жизнь без госпожи Форбс была
прекрасна. Однако когда собрав последние силы, мы наконец поднялись по
каменной лестнице, мы увидели около дома много людей и две полицейские
машины у двери, и только теперь до нас впервые дошло, что мы сделали.
Брата забила дрожь, и он попятился.
- Я не пойду, - сказал он.
У меня же, напротив, появилось смутное предчувствие, что освободимся
от страха мы только увидев труп.
- Да успокойся ты, - сказал я. - Дыши глубже и думай только одно: мы
с тобой ничего не знаем.
Никто на нас не обращал ни малейшего внимания. Мы оставили в парадном
свои баллоны, маски и ласты и вошли в боковую галерею, на полу там сей-
час сидели и курили двое людей, рядом с ними стояла раскладушка. Потом
мы увидели у черного хода машину скорой помощи и нескольких военных с
винтовками. В гостиной, сидя на стульях, поставленных вдоль стены, моли-
лись на диалекте женщины из соседних домов, а их мужья, собравшись во
дворе, говорили о чем угодно, но только не о смерти. Я сильнее сжал руку
брата, она была твердая и холодная как лед, и через черный ход мы вошли
в дом. Дверь в нашу спальню была открыта, и внутри все было так, как мы
оставили утром. У комнаты госпожи Форбс, следующей после нашей, стоял
вооруженный карабинер, но дверь была распахнута. Потрясенные происходя-
щим, мы заглянули внутрь, но едва мы это сделали, как Фульвия Фламинеа
молнией вылетела из кухни и с криком ужаса захлопнула дверь комнаты.
- Христом Богом молю, figlioli 3, - кричала она, - не смотрите на
нее! Но было уже поздно. Никогда до последних дней нашей жизни нам не
забыть того, что мы в это краткое мгновенье увидели. Двое в штатском из-
меряли при помощи рулетки расстояние от стены до кровати, а третий, нак-
рывшись, как фотографы в парках, куском черной ткани, фотографировал.
Кровать была в беспорядке и госпожи Форбс на ней не было. Госпожа Форбс,
нагая, как-то неловко лежала в луже высохшей крови, окрасившей весь пол
в комнате, и все ее тело было в кинжальных ранах. У нее оказалось двад-
цать семь смертельных ран, и само их количество и бесчеловечность гово-
рили о том, что наносили их с яростью любви, не знающей, что такое уста-
лость, и с такой же страстью принимала их госпожа Форбс, без крика, без
слез, декламируя Шиллера своим звучным солдатским голосом, понимая, что
это цена ее счастливого лета и она неизбежно должна ее заплатить.
1 Мурена греческая (лат.). - Прим перев. 2 Мой мальчик (итал.). -
Прим. перев.
3 Деточки (итал.) - Прим. перев.
Габриэль Гарсия Маркес
Похороны Великой Мамы
Рассказ
ё Перевод с испанского Э. Брагинской Форматирование и правка: Б.А.
Бердичевский
Послушайте маловеры всех мастей, доподлинную историю Великой Мамы,
единоличной правительницы царства Макондо, которая держала власть ровно
девяносто два года и отдала богу душу на последний вторник минувшего
сентября. Послушайте историю Великой Мамы, на похороны которой пожаловал
из Ватикана сам Верховный Первосвященник.
Теперь, когда ее верноподанные, потрясенные до самого нутра, пришли
наконец в себя; теперь, когда дудочники из Сан-Хасинто, контрабандисты
из Гуахиры, сборщики риса из Сину, проститутки из Гуакаамайяля, ведуны
из Сиерпе и сборщики бананов из Аракатаки опомнились и натянули москит-
ные сетки в надежде отоспаться после стольких бессонных ночей; теперь,
когда восстановили душевное равновесие и взялись за государственные дела
все, кому положено - президент Республики, да и те, кому подвернулся
случай представлять земную власть и силы небесные на самых пышных похо-
ронах в истории человечества; теперь, когда душа и тело Верховного Пер-
восвященника вознеслись на небо, а по улицам Макондо не пройти ни прое-
хать, - где там! - когда горы консервных банок, порожних бутылок, окур-
ков, обглоданных костей и потемневших кучек, оставленных повсюду сбори-
щем людей, прибывших на погребение - самое время приставить к воротам
скамеечку и, пока не нагрянули те, кто пишут историю, с чувством - с
толком рассказать о событиях, взбудораживших всю страну.
Четырнадцать недель тому назад, после долгой череды мучительных ночей
с пиявками, горчичниками и припарками Великая Мама, сломленная предс-
мертной горячкой, распорядилась перенести себя в любимую плетеную качал-
ку, ибо возжелала наконец высказать последнюю волю. Сим надумала она за-
вершить земные свои деяния.
Еще на заре столковалась она по всем делам, касаемым ее души, с отцом
Антонио Исабелем и вслед за тем взялась обговорить дела, касаемые ее
сундуков, с прямыми наследниками - девятью племянниками и племянницами,
что неотлучно торчали у ее постели. Поблизости находился и бормотавший
что-то невразумительное отец Антонио Исабель, которому было лет сто без
малого. Десять рослых мужчин загодя внесли дряхлого священника на второй
этаж прямо в спальню Великой Мамы и порешили оставить его там, дабы не
таскаться с ним туда-сюда в последние минуты.
Старший племянник Никанор - здоровенный и хмурый детина в сапогах со
шпорами, в хаки, с длинноствольным револьвером тридцать восьмого калибра
под рубахой - отправился за нотариусом. Более двух недель цепенел в нап-
ряженном ожидании двухэтажный господский особняк, пропахший медовой па-
токой и душицей, где в полутемных покоях теснились лари, сундуки и вся-
кий хлам четырех поколений, чьи кости давно сотлели. В длинном коридоре
с крюками по стенам, где еще недавно висели свиные туши и в загустевшей
духоте августовских воскресений сочились кровью убитые олени, теперь на
мешках с солью и рабочем инструменте спали вповалку уставшие пеоны, го-
товые по первому знаку седлать коней и нести горестную весть во все сто-
роны бескрайнего Макондо.
В зале собралась вся родня Великой Мамы. Женщины, землисто-бледные от
ночных бдений, малокровные по дурной наследственности, были, как всегда,
в трауре, в извечном, беспросветном трауре, ибо в клане их повелительни-
цы покойники не переводились.
Великая Мама с матриархальной непреклонностью обнесла свое родовое
имя и свои богатства неприступный стеной, и, не выходя за ее пределы,
кузены женились на родных тетках, дядья на племянницах, братья на не-
вестках и такая пошла кровосмесительная чехарда, что само продолжение
рода стало порочным кругом. Лишь Магдалене, младшей из племянниц, уда-
лось преодолеть ограду. Она умолила отца Антонио изгнать из нее нечистую
силу, насылавшую ночные кошмары, остриглась наголо и отреклась от земных
радостей и всяческой суеты в одном из новициатов Апостольской префекту-
ры.
Однако племянники, - достойные мужи! - усердно пользовались правом
первой ночи, где случится - в селении, на хуторе, под кустом при дороге,
и наплодили за пределами законных семей целую прорву незаконнорожденных
отпрысков, которые жили среди челяди Великой Мамы, пользуясь ее покрови-
тельством.
Близость смерти будоражила людей. Голос умирающей старухи, привыкшей
к почету и покорству, был не громче приглушенных басов органчика в зак-
рытой комнате, но он докатился до самых дальних уголков Макондо. Ни один
человек не остался равнодушным к этой смерти. Целый век Великая Мама бы-
ла как бы центром тяжести всего Макондо, точно так же, как два столетия
до нее - ее братья, ее родители и родители ее родителей.
Само царство Макондо разрослось вокруг их великого рода. Никто толком
не знал ни о происхождении, ни о реальной стоимости ее имущества, ни о
размерах ее владений, ибо все давно уже свыклись с тем, что Великой Маме
подвластны все воды проточные и стоячие, дожди, что пролились и прольют-
ся, все дороги и тропки, каждый телеграфный столб, каждый високосный
год, каждая засуха и по праву наследования - все земли и все живое. Ког-
да Великая Мама выплывала на балкон подышать вечерним воздухом и обруши-
