который и для них еще являлся тогда высшей законной церковной властью, и
были поставлены посреди первосвященников и старейшин, и когда те требо-
вали от них прекращения проповеди о Христе, они ответили: <судите, спра-
ведливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога?> (Д. А., 4, 19).
Этот пример имеет руководящее значение. Догматическое определение цер-
ковного собора, облеченное всей полнотой церковной власти, имеет, конеч-
но, наибольший авторитет для верующих и требует себе повиновения даже в
случаях недовыясненности и сомнительности. Однако могут быть и такие
случаи, когда именно неподчинение церковной власти или церковного собо-
ра, впадшего в еретичество, ублажается Церковью. Так это было, напр., в
эпоху арианской, несторианской и иконоборческой смуты. Пусть такие слу-
чаи являются исключениями, но даже если бы таковой был только один, то и
он имел бы принципиальное догматическое значение, потому что им уже под-
рывается идея внешнего непогрешительного авторитета над Церковью, кото-
рый католиками приписывается папе. (Даже в католичестве, где требуется
слепое повиновение суждениям, infallibile magisterium с sacrificio del
intellecto, осуществимость внешнего авторитета достаточно ниспровергает-
ся возможностью схизмы, которую знала история, именно - одновременного
наличия нескольких пап, или антипап, причем, каждому неизбежно приходит-
ся выбирать, который из них есть истинный, непогрешимый папа)15. Однако
эта возможность приятия или неприятия относится лишь к новым догматичес-
ким определениям. Те же, которые уже приняты соборным сознанием, как
напр., определения семи вселенских соборов, почитаются истиной и требуют
к себе прямого подчинения, и долг и право церковной власти охранять их
от прямого или косвенного извращения.
Практически непринятие догматического определения церковного собора
или церковной власти является, конечно, лишь исключением, оно для себя
должно иметь достаточное основание и лишь тогда оправдывается на суде
истории. Общим же правилом является повиновение церковной власти, так
сказать, a priori на том основании, что она, выражая соборное суждение
Церкви, имеет при этом еще и благодатную помощь, свойственную священному
сану епископов. И, с другой стороны, только она призвана выносить общео-
бязательные для всей Церкви вероучительные определения, о которых может
быть сказано: rex juridicata pro veritate habetur. Если спросят, где же
и когда в церковной письменности выражено это учение о церковной собор-
ности, то приходится ответить, что словесно эта мысль не выражалась, как
и вообще мы не найдем в отеческой письменности специального учения о
Церкви. Однако не выражалась и противоположная мысль о внешнем органе
непогрешимости (если не считать отдельных, явно неточных и преувеличен-
ных выражений у Иринея, Киприана, Игнатия Богоносца). Однако практика
Церкви, т.е. вся история соборов, подразумевает именно такое понимание
природы Церкви, и когда обозначилась борьба с притязаниями папизма, то
это стало еще очевиднее. Поэтому можно сказать даже больше, именно, что
высшая церковная власть в лице собора епископов, вселенского, поместного
или даже диоцезалыюго, практически имеет право необходимых вероучи-
тельных определений, которые как таковые подлежат принятию, кроме исклю-
чительных и особо мотивированных случаев, причем, неповиновение церков-
ной власти само по себе составляет тяжкое церковное преступление и нала-
гает на совесть оказывающего его сугубую ответственность, хотя и при
всем том оно может явиться неизбежным. Таким образом, высшее церковное
учительство в Церкви является облеченным таким практически-<непогреши-
тельным>, высшим авторитетом, который достаточен для церковных нужд, но
не чрезмерен. Это есть не столько власть, установленная правом, сколько
авторитет, рождающийся из любви. Именно о таком характере высшего цер-
ковного учительства свидетельствует нам церковная история. Иначе было бы
невозможно понять фактическую историю соборов с догматическими определе-
ниями, которые вовсе не всегда и не сразу полагали конец церковным боре-
ниям, хотя в конце концов и приводили к единомыслию. Практически такая
бессистемная система совершенно достаточна и имеет в себе то преимущест-
во, что в ней соединяются церковная свобода и церковное послушание. Ра-
зумеется, с точки зрения католичества этот строй является анархией, по
сравнению с Roma locuta, causa finita. Однако это покупается иногда це-
ною не внутреннего убеждения, а внешнего запрета и кар. Так было с Вати-
канским догматом, так теперь с модернизмом. Вынужденное молчание не есть
согласие и еще менее есть соборность. Отсутствие внешнего непогреши-
тельного вероучительного авторитета в Церкви, в связи с возможностью ус-
ловно непогрешительных определений церковной власти, выявляющих соборное
сознание Церкви, есть в православии палладиум свободы, соединяющейся с
церковностью, но есть, вместе с тем, предмет наибольшего недоумения:
протестантам же юродство, ??????, католикам - соблазн, ????????? (I Кор.
1, 23). Одни, выше всего ставя личное искание истины, значение которого,
действительно, существенно в христианстве, не могут понять необходимости
свою субъективность ставить пред объективностью Церкви и первую прове-
рять последней. Для них церковное учение до конца совпадает с их личным
мнением или, по меньшей мере, есть совокупность отдельных мнений и их
большего или меньшего согласования, - церковное же предание, содержимое
соборностью церковной, для них просто отсутствует. Однако с этой стороны
возможно большее приближение к идее соборности или, по крайней мере, нет
к ней преград: согласование субъективных, личных мнений может быть поня-
то как приближение к объективной, соборной истине, ее выявление (как это
и есть на самом деле). Поэтому для протестантизма, с его духом свободы,
соединяющимся с духом церковного единства, совершенно открыт путь к ра-
зумению православной соборности. Фактически в протестантизме даже содер-
жится и идея условно-непогрешительного, Церковью подтверждаемого вероу-
чительного авторитета: что же иное, на самом деле, представляют собой
съезды или соборы, установившие вероисповедные формулы (и Аугсбургское
исповедание, и другие <символические> книги), как подобие церковных ор-
ганов с условно-непогрешительным, соборно Церковью принимаемым авторите-
том? И разве ныне возникающие очаги церковного соборования (с Лозаннской
конференцией включительно) не представляют собою уже вступления на этот
путь, правда, догматически еще не осознанный, но жизненно уже принимае-
мый?
Гораздо большую непримиримость и даже враждебность эта идея встречает
со стороны католиков, что вполне естественно после Ватиканского догмата.
Для них эта идея есть синоним церковной анархии и вместе даже духовного
рабства, потому что <личная свобода, не проверяемая никаким авторитетом,
есть рабская несвобода>. Своеобразна же та идея католической свободы,
которая состоит в слепом повиновении (infallibilitas passiva) церковному
органу, стоящему над Церковью, и в этом смысле внешнему16. Послушание
- или слепое послушание - вполне уместно и естественно в
монастыре, где <отсечение своей воли> составляет условие монашества,
его, так сказать, духовный метод. Однако здесь существенно, что этот
путь, или метод, свободно избирается вступающими в монастырь, и в этом
смысле самое полное монашеское послушание, принимаемое в составе мона-
шеских обетов, есть действительно акт величайшей христианской свободы
(хотя и здесь послушание не освобождает от христианской совести и потому
не может оставаться слепым: в случае впадения <старца> или руководителя
в духовную <прелесть> или ересь разрываются и узы послушания). Совсем
наоборот, послушание папе является общеобязательным для всех и во всей
церковной жизни (в области веры, нравов, канонической дисциплины), при-
чем требуется безоговорочное повиновение не только внешнее, но и внут-
реннее. Необходимость слепого повиновения внешнему авторитету для всех,
как бы его ни приукрашивали, есть система духовного рабства, которое не-
совместимо с христианской свободой. Субъективно, это в отдельных случаях
может смягчаться и даже обессиливаться сыновней преданностью святейшему
отцу, и мы не сомневаемся, что это так и есть для многих католиков. В
этом проявляется общее отношение к иерархии в христианском мире, духов-
ное сыновство, которое одинаково как в православии, так и в католичест-
ве. Но одним этим не исчерпываются церковные отношения, потому что его
одностороннее господство обрекало бы всю Церковь на какой-то духовный
инфантилизм или несовершеннолетие, с сложением всякой ответственности и
инициативы в Церкви на ее главу. Это невозможно в жизни Церкви, и этого
нет, конечно, и в католицизме, который непоследовательностями спасается
от мертвящей силы Ватиканского догмата. Однако догматически от нее нет
спасения. Быть в согласии с папой есть для всех необходимый и единствен-
но возможный путь церковного самосознания, ибо католик должен во всем
искать не истины церковной, но папского определения, которое и есть ис-
тина. Для личного искания и узрения истины и для соборования о нем,
строго говоря, здесь места не остается (хотя фактически оно, конечно, не
может быть упразднено и в католичестве). Где-же здесь место для свободы?
Пускай укажут его. Если скажут, что самое вступление или невступление в
Церковь является актом свободы, который, поэтому, включает в себя сво-
бодное повиновение папе, то это будет только отвод. Extra ecclesiam
nulla salus, и только в Церкви возможна христианская жизнь. Если жизнь в
Церкви включает в себя, как условие, повиновение папе в качестве живого
воплощения Церкви, то это и означает, что христианская жизнь исключает
свободу и основывается на слепом повиновении внешнему авторитету, кото-
рым и должно исчерпываться личное церковное самосознание. Наличие внеш-
него непогрешительного авторитета в Церкви, которым так дорожит и так
кичится римский католицизм, несовместимо с личною свободой в Церкви. На-
оборот, наличие лишь условно-непогрешительного авторитета в Церкви пред-
полагает эту свободу, делает послушание ему делом не слепого повинове-
ния, но личного убеждения, обретения истины в соборном сознании Церкви.
Но не становится ли благодаря этому православие ареной борьбы личных
мнений, которые получают столь же самодовлеющее значение как в либе-
ральном протестантизме? Не является ли эта свобода церковной анархией,
личным произволом, самочинием? Конечно, такой уклон всегда возможен, как
личное злоупотребление, как грех против Церкви, ибо <мир во зле лежит> и
<всяк человек ложь есть>. Однако для члена православной Церкви существу-
ет церковная истина, которой он ищет в своем личном усилии ее постиже-
ния. И он должен стремиться установить свое согласие с Церковью как в
своем субъективном церковном опыте, без которого нет, вообще, приближе-
ния к церковной истине, так и в объективном церковном предании в его
полноте. Первое предохраняет от мертвящего рационализма, второе побужда-
ет вводить свое личное самосознание в русло общецерковное. Оправдать
свое личное мнение преданием церковным - такова внутренняя норма искания
истины. Наконец, существует и суд церковной власти, которая полномочна
мерами церковной дисциплины, призвана воздействовать против неправомыс-
лящих. Об этом достаточно свидетельствует история Церкви. Поэтому совер-
шенно неверно утверждение, будто бы в православии не существует объек-
тивной нормы богословствования, но каждый руководится лишь своими
собственными мнениями. Тем не менее справедливо, что в православии, в
сравнении с католичеством, существует больший простор для личного богос-
ловствования, для личного суждения в области так называемых богословских
