очень усталым. Парацельс указал ему на скамью; вошедший сел и
стал ждать. Некоторое время они молчали.
Первым заговорил учитель.
-- Мне знаком и восточный, и западный тип лица, -- не без
гордости сказал он. -- Но твой мне неизвестен. Кто ты и чего
ждешь от меня?
-- Мое имя не имеет значения, -- ответил вошедший. -- Три
дня и три ночи я был в пути, прежде чем достиг твоего дома. Я
хочу быть твоим учеником. Я взял с собой все, что у меня есть.
Он снял торбу и вытряхнул ее над столом. Монеты были
золотые, и их было очень много. Он сделал это правой рукой.
Парацельс отошел, чтобы зажечь светильник. Вернувшись, он
увидел, что в левой руке вошедшего была роза. Роза его
взволновала.
Он сел поудобнее, скрестил кончики пальцев и произнес:
-- Ты надеешься, что я могу создать камень, способный
превращать в золото все природные элементы, и предлагаешь мне
золото. Но я ищу не золото, и если тебя интересует золото, ты
никогда не будешь моим учеником.
-- Золото меня не интересует, -- ответил вошедший. -- Эти
монеты -- всего лишь доказательство моей готовности работать. Я
хочу, чтобы ты обучил меня Науке. Я хочу рядом с тобой пройти
путь, ведущий к Камню.
Парацельс медленно промолвил:
-- Путь -- это и есть Камень. Место, откуда идешь, -- это
и есть Камень. Если ты не понимаешь этих слов, то ты ничего
пока не понимаешь. Каждый шаг является целью.
Вошедший смотрел на него с недоверием. Он отчетливо
произнес:
-- Значит, цель все-таки есть?
Парацельс засмеялся.
-- Мои хулители, столь же многочисленные, сколь и
недалекие, уверяют, что нет, и называют меня лжецом. У меня на
этот счет иное мнение, однако допускаю, что я и в самом деле
обольщаю себя иллюзиями. Мне известно лишь, что есть Дорога.
Наступила тишина, затем вошедший сказал:
-- Я готов пройти ее вместе с тобой; если понадобится --
положить на это годы. Позволь мне одолеть пустыню. Позволь мне
хотя бы издали увидеть обетованную землю, если даже мне не
суждено на нее ступить. Но прежде чем отправиться в путь, дай
мне одно доказательство своего мастерства.
-- Когда? -- с тревогой произнес Парацельс.
-- Немедленно, -- с неожиданной решимостью ответил ученик.
Вначале они говорили на латыни, теперь по-немецки.
Юноша поднял перед собой розу.
-- Говорят, что ты можешь, вооружившись своей наукой,
сжечь розу и затем возродить ее из пепла. Позволь мне быть
свидетелем этого чуда. Вот о чем я тебя прошу, и я отдам тебе
мою жизнь без остатка.
-- Ты слишком доверчив, -- сказал учитель. -- Я не
нуждаюсь в доверчивости. Мне нужна вера.
Вошедший стоял на своем.
-- Именно потому, что я недоверчив, я и хочу увидеть
воочию исчезновение и возвращение розы к жизни.
Парацельс взял ее и, разговаривая, играл ею.
-- Ты доверчив, -- повторил он. -- Ты утверждаешь, что я
могу уничтожить ее?
-- Каждый может ее уничтожить, -- сказал ученик.
-- Ты заблуждаешься. Неужели ты думаешь, что возможен
возврат к небытию? Неужели ты думаешь, что Адам в Раю мог
уничтожить хотя бы один цветок, хотя бы одну былинку?
-- Мы не в Раю, -- настойчиво повторил юноша, -- здесь,
под луной, все смертно.
Парацельс встал.
-- А где же мы тогда? Неужели ты думаешь, что Всевышний
мог создать что-то, помимо Рая? Понимаешь ли ты, что
Грехопадение -- это неспособность осознать, что мы в Раю?
-- Роза может сгореть, -- упорствовал ученик.
-- Однако в камине останется огонь, -- сказал Парацельс.
-- Стоит тебе бросить эту розу в пламя, как ты убедишься,
что она исчезнет, а пепел будет настоящим.
-- Я повторяю, что роза бессмертна и что только облик ее
меняется. Одного моего слова хватило бы чтобы ты ее вновь
увидел.
-- Одного слова? -- с недоверием сказал ученик. -- Сосуд
для перегонки стоит без дела, а колбы покрыты слоем пыли. Как
же ты вернул бы ее к жизни?
Парацельс взглянул на него с сожалением.
-- Сосуд для перегонки стоит без дела, -- повторил он, --
и колбы покрыты слоем пыли. Чем я только не пользовался на моем
долгом веку; сейчас я обхожусь без них.
-- Чем же ты пользуешься сейчас? -- с напускным смирением
спросил вошедший.
-- Тем же, чем пользовался Всевышний, создавший небеса, и
землю, и невидимый Рай, в котором мы обитаем и который сокрыт
от нас первородным грехом. Я имею в виду Слово, познать которое
помогает нам Каббала.
Ученик сказал с полным безразличием:
-- Я прошу, чтобы ты продемонстрировал мне исчезновение и
появление розы. К чему ты при этом прибегнешь -- к сосуду для
перегонки или к Слову, -- для меня не имеет значения.
Парацельс задумался. Затем он сказал:
-- Если бы я это сделал, ты мог бы сказать, что все
увиденное -- всего лишь обман зрения. Чудо не принесет тебе
искомой веры. Поэтому положи розу.
Юноша смотрел на него с недоверием. Тогда учитель, повысив
голос, сказал:
-- А кто дал тебе право входить в дом учителя и требовать
чуда? Чем ты заслужил подобную милость?
Вошедший, охваченный волнением, произнес:
-- Я сознаю свое нынешнее ничтожество. Я заклинаю тебя во
имя долгих лет моего будущего послушничества у тебя позволить
мне лицезреть пепел, а затем розу. Я ни о чем больше не попрошу
тебя. Увиденное собственными глазами и будет для меня
доказательством.
Резким движением он схватил алую розу, оставленную
Парацельсом на пюпитре, и швырнул ее в огонь. Цвет истаял и
осталась горсточка пепла. Некоторое время он ждал слов и чуда.
Парацельс был невозмутим. Он сказал с неожиданной
прямотой:
-- Все врачи и аптекари Базеля считают меня шарлатаном.
Как видно, они правы. Вот пепел, который был розой и который ею
больше не будет.
Юноше стало стыдно. Парацельс был лгуном или же
фантазером, а он, ворвавшись к нему, требовал, чтобы тот
признал бессилие всей своей колдовской науки.
Он преклонил колени и сказал:
-- Я совершил проступок. Мне не хватило веры, без которой
для Господа нет благочестия. Так пусть же глаза мои видят
пепел. Я вернусь, когда дух мой окрепнет, стану твоим учеником,
и в конце пути я увижу розу.
Он говорил с неподдельным чувством, однако это чувство
было вызвано состраданием к старому учителю, столь почитаемому,
столь пострадавшему, столь необыкновенному и поэтому-то столь
ничтожному. Как смеет он, Иоганн Гризебах, срывать своей
нечестивой рукой маску, которая прикрывает пустоту?
Оставленные золотые монеты были бы милостыней. Уходя, он
взял их. Парацельс проводил его до лестницы и сказал ему, что в
этом доме он всегда будет желанным гостем. Оба прекрасно
понимали, что встретиться им больше не придется.
Парацельс остался один. Прежде чем погасить светильник и
удобно расположиться в кресле, он встряхнул щепотку пепла в
горсти, тихо произнеся Слово. И возникла роза.
Медаль
Я -- дровосек. Имя мое никому ничего не скажет. Хижина,
где я родился и где скоро умру, стоит на опушке леса. Лес,
говорят, доходит до моря, которое обступает всю сушу и по
которому плавают деревянные хижины вроде моей. Не знаю, правда,
самому видеть ее не доводилось. Не видел я и леса с другой
стороны. Мой старший брат заставил меня поклясться, когда мы
были мальчишками, что мы с ним вдвоем вырубим лес до последнего
дерева. Брат уже умер, а у меня теперь на уме другое: я ищу
одну вещь и не устану ее искать. В ту сторону, где садится
солнце, течет небольшая речка; я ухитряюсь вылавливать рыбу
руками. По лесу рыщут волки. Но волки меня не пугают; мой топор
ни разу меня не подвел. Лет своих не считаю. Знаю только, что
их набралось немало. Глаза мои еле видят. В деревне, куда я уже
не хожу, потому что боюсь заблудиться, меня называют скупцом,
но много ли может скопить лесоруб?
Дверь своей хижины я подпираю камнем, чтоб не надуло
снега. Как-то вечером слышу тяжелую поступь, а потом и стук в
дверь. Я открываю, входит странник, мне не знакомый. Человек он
был старый, высокий, закутанный в клетчатый плащ. Лицо
перерезано шрамом. Годы, казалось, его не согнули, а только
силы придали, но я заприметил, что без палки ему трудновато
ходить. Мы перекинулись словом, о чем -- не припомню. Потом он
сказал:
-- У меня нет родимого дома, и я сплю где придется. Я
обошел всю Саксонию.
Это название было под стать его возрасту. Мой отец всегда
говорил о Саксонии, которую ныне народ называет Англией.
У меня были рыба и хлеб. За едой мы молчали. Хлынул дождь.
Я из шкур сделал ему постель на голой земле, в том самом месте,
где умер мой брат. Как наступила ночь, мы уснули.
День уже засветился, когда мы вышли из дома. Дождь
перестал, и землю покрыл свежий снег. Палка выскользнула у него
из руки, и он велел мне ее поднять.
-- Почему ты командуешь мною? -- спросил я его.
-- Потому, -- отвечал он, -- что я пока еще -- король.
Я счел его сумасшедшим. Поднял палку и дал ему.
Он заговорил изменившимся голосом:
-- Да, я -- король секгенов. Тысячу раз я приводил их к
победам в тяжелых сражениях, но час мой пришел, и я потерял
королевство. Имя мое -- Изерн, я из рода Одина.
-- Не знаю Одина, -- сказал я,-- и почитаю Христа.
Будто не слыша меня, он рассказывал дальше:
-- Я брожу по дорогам изгнания, но пока еще я -- король,
ибо со мною медаль. Хочешь ее увидеть?
Он раскрыл пальцы костлявой руки, но там ничего не лежало.
Ладонь оказалась пуста. Только тогда я припомнил, что его левый
кулак денно и нощно был сжат.
Он сказал, в упор посмотрев на меня:
-- Ты можешь ее потрогать.
Я с опаской тронул пальцем его ладонь. И почувствовал
что-то холодное, увидел сверкание. Рука его быстро сжалась в
кулак. Я молчал. Тогда он медленно стал растолковывать мне,
будто ребенку:
-- Это -- медаль Одина. У нее лишь одна сторона. Но, кроме
нее, нет ничего на свете без оборотной стороны. И пока эта
медаль у меня в руке я остаюсь королем.
-- Она из золота? -- спросил я.
-- Не знаю. Это -- медаль Одина. С одной-единственной
стороной.
Тут меня обуяло желание заполучить медаль. Если бы она
стала моей, я выручил бы за нее гору золота и стал королем.
Я предложил бродяге, которого до сих пор ненавижу:
-- У меня в хижине спрятан сундук, набитый монетами. Они
-- золотые, блестят, как топор. Если отдашь мне медаль Одина, я
дам тебе сундук.
Он твердо сказал:
-- Не желаю.
-- Тогда, -- сказал я, -- иди-ка своею дорогой.
Он повернулся ко мне спиной. Удара топором по затылку
хватило, даже с избытком, чтобы он пошатнулся и тут же упал, но
при этом кулак его разжался, и я увидел в воздухе светлую
искру. Я сделал топором пометку на дерне и потащил труп к реке,
которая раньше была поглубже. Туда его и столкнул.
Возле дома я начал искать медаль. Но не нашел. Все эти
годы ищу ее и ищу.
Другой
Эта история произошла в феврале месяце 1969-го, на севере
Бостона, в Кембридже. Я не записал ее по горячим следам, ибо
моим первым желанием было забыть случившееся, дабы не лишиться
рассудка. Теперь же, в 1972-м, я полагаю, что если рассказать о
ней, читатели примут все это за выдумку, а истекшие годы,
возможно, и меня заставят относиться к ней так же.
Я многое пережил в те минуты, но еще тяжелее было потом, в
бессонные ночи. Это вовсе не означает, что рассказ о
случившемся взволнует других.
Было десять часов утра. Я сидел, откинувшись на спинку
скамьи, у реки Чарлз. Справа, шагах в пятистах от меня, стояла
