точке времени.
Его попытки философствовать раздражали. Я спросил:
-- Вы верующий?
-- Да, я пресвитерианец. Совесть моя чиста. Я уверен, что
не обманул туземца, дав ему Слово Божие взамен этой дьявольской
книги.
Я заверил его, что раскаиваться не в чем, и спросил,
надолго ли он в наших краях. Он ответил, что через несколько
дней собирается возвращаться на родину. Тогда-то я и узнал, что
он шотландец с Оркнейских островов. Я признался в своей любви к
Шотландии -- из-за Стивенсона и Юма.
-- И Роба Бернса, -- добавил он.
Пока мы разговаривали, я все рассматривал бесконечную
книгу. И с деланным безразличием задал вопрос:
-- Собираетесь предложить эту диковинку Британскому музею?
-- Нет, я предлагаю ее Вам, -- ответил он и назвал
довольно высокую цену.
В соответствии с истиной я ответил, что эта сумма для меня
неприемлема, и задумался. За несколько минут у меня сложился
план.
-- Предлагаю Вам обмен, -- сказал я ему. -- Вы получили
этот том за несколько рупий и Священное Писание; предлагаю Вам
пенсию, которую только что получил, и Библию Уиклифа с
готическим шрифтом. Она досталась мне от родителей.
-- Готическую Уиклифа! -- прошептал он.
Я вынес из спальни и отдал ему деньги и книгу. Он принялся
листать страницы и ощупывать переплет с жаром библиофила.
-- По рукам.
Странно было, что он не торговался. И только потом я
понял, что он появился у меня, намереваясь расстаться с Книгой.
Деньги он спрятал не считая.
Мы поговорили об Индии, об Оркнейских островах и о
норвежских ярлах, которые когда-то правили ими. Когда он ушел,
был вечер. Я не узнал имени человека и больше не видел его.
Я собирался поставить Книгу песка на место уиклифовской
Библии, потом передумал и спрятал ее за разрозненными томами
"Тысяча и одной ночи".
Я лег, но не заснул. Часа в четыре рассвело. Я взял мою
невероятную книгу и стал листать страницы. На одной была
выгравирована маска. В верхнем углу стояло число, не помню
какое, в девятой степени.
Я никому не показывал свое сокровище. К радости обладания
Книгой примешивался страх, что ее украдут, и опасение, что она
все-таки не бесконечна. Эти волнения усилили мою всегдашнюю
мизантропию. У меня еще оставались друзья -- я перестал
видеться с ними. Пленник Книги, я почти не появлялся на улице.
Я рассматривал в лупу потертый корешок и переплет и отгонял
мысли о возможной мистификации. Я заметил, что маленькие
картинки попадаются страниц через двести. Они никогда не
повторялись. Я стал отмечать их в записной книжке, и она тут же
заполнилась. Ночью, в редкие часы, когда не мучила бессонница,
я засыпал с Книгой.
Лето шло к концу, и я понял, что Книга чудовищна. То, что
я, не отводивший от нее глаз и не выпускавший ее из рук, не
менее чудовищен, ничего не меняло. Я чувствовал, что эта Книга
-- порождение кошмара, невыносимая вещь, которая бесчестит и
отрицает действительность.
Явилась мысль о костре, но было страшно, что горение
бесконечной книги может длиться бесконечно и задушить дымом всю
планету.
Вспомнилось прочитанное где-то: лист лучше всего прятать в
лесу. До ухода на пенсию я работал в Национальной библиотеке, в
которой хранится девятьсот тысяч книг. Я знал справа от
вестибюля крутую лестницу в подвал, где сложены газеты и карты;
воспользовавшись невнимательностью сотрудников, я оставил там
Книгу песка и постарался забыть, как далеко от двери и на какой
высоте.
Стало немного легче, но о том, чтобы появиться на улице
Мехико, не хочется и думать.
Синие тигры
В знаменитых строках Блейка тигр -- это пылающий огонь и
непреходящий архетип Зла; я же скорее согласен с Честертоном,
который видит в нем символ изысканной мощи. И все же нет
абсолютно точных слов, которые дали бы представление о тигре,
этом образе, издавна волнующем воображение человека. Меня
всегда неодолимо влекло к тигру. В детстве я, помнится, часами
простаивал у одной-единственной клетки в зоопарке: остальных
для меня как бы не существовало. Критерием оценки энциклопедий
и книг о мире служили гравюры с изображением тигра. Когда я
открыл для себя "Jungle Books"[1], меня огорчило, что Шер Хан,
тигр, был врагом героя. Шли годы, а этой странной любви я
всегда оставался верен. Не в пример моим былым охотничьим
притязаниям и иным парадоксальным и недолговечным увлечениям.
До самого недавнего времени -- совсем недавнего, хотя у
обманчивой памяти и другой счет, -- она вполне уживалась с
моими служебными обязанностями в университете Лахора. Я
преподаю западную и восточную логику, а в выходные веду
семинар, посвященный творчеству Спинозы. Остается добавить, что
я шотландец; как видно, ничто иное, как любовь к тиграм, и
привело меня из Абердина в Пенджаб. Моя жизнь была ничем не
примечательна, однако во сне я всегда видел тигров (ныне они
уступили место другим образам).
Я столько раз об этом рассказывал, что утратил к
происшедшему всякий интерес. Оставляю же эти подробности только
потому, что моя история того требует.
В конце 1904 года я прочел, что в одном из районов в
дельте Ганга обнаружены тигры синей окраски. Новость
подтвердилась последующими сообщениями, неоднозначными и
противоречивыми, подогревавшими мой интерес. Во мне проснулась
старая любовь. Я тут же предположил ошибку, в которую столь
часто впадают, определяя цвета. Помнится, я читал, что
по-исландски Эфиопия -- Blaland, то ли Синяя Земля, то ли Земля
Негров. Синий тигр вполне мог оказаться черной пантерой. Мало
чем помог и опубликованный в лондонской прессе эстамп, на
котором был изображен синий тигр с серебристыми полосами; не
могло быть никаких сомнений в его апокрифическом происхождении.
Синий цвет иллюстрации отдавал скорее геральдикой, чем
реальностью. Однажды во сне я видел тигров неизвестного мне
оттенка синего цвета, которому я не смог подобрать названия.
Без сомнения, он был почти черным, однако точнее определить его
цвет мне все же не удалось.
Несколько месяцев спустя один из моих сослуживцев сообщил
мне, что в некоем весьма удаленном от Ганга селении он слышал
разговоры о синих тиграх. Этот факт не мог меня не поразить,
ибо я знал, что в этом районе тигры -- большая редкость. Мне
снова приснился синий тигр, который, передвигаясь, отбрасывал
на песок длинную тень. Воспользовавшись отпуском, я отправился
в эту деревню, названия которой -- по причинам, о которых
вскоре пойдет речь, -- мне не хотелось бы вспоминать.
Я приехал, когда кончился уже сезон дождей. Селение,
которое лепилось к подножию холма, показавшегося мне скорее
обширным, чем высоким, со всех сторон обступили неприветливые
джунгли темно-бурого цвета. Увиденную мной деревушку не
составит отыскать у Киплинга, который вместил в свои книги всю
Индию, если не весь мир. Скажу лишь, что ров с хрупкими
тростниковыми мостками служил слабым прикрытием для лачуг. На
юге, в заболоченных местах, были рисовые поля и ложбина, по дну
которой протекала илистая речушка с неведомым мне названием, а
за ними -- опять-таки джунгли.
Жители исповедовали индуизм. Я это предвидел и был
огорчен. Мне всегда было проще найти общий язык с мусульманами,
хотя я и понимал, что ислам -- наименее глубокая из всех
религий, восходящих к иудаизму.
Мы понимаем, что в Индии человек изобилует; в деревне я
понял, что на самом деле изобилует лес, проникающий даже в
жилища.
Дни были изнуряющими, а ночи не приносили прохлады.
Старейшины приветствовали меня, и мы обменялись первыми
учтиво-расплывчатыми фразами. Я уже говорил об убожестве этой
местности, однако, однако все же мы убеждены в исключительности
родных мест. Я одобрительно отозвался о сомнительных
достоинствах жилищ и не менее сомнительных достоинствах еды и
добавил, что слава об их краях достигла Лахора. В лицах моих
собеседников произошла перемена; мне тотчас стало ясно, что я
совершил ошибку и должен ее загладить. Кто знает, не
поклоняются ли они Синему Тигру, и не были ли мои опрометчивые
слова кощунственными по отношению к его культу.
Я отложил разговор до рассвета. Подкрепившись рисом и
выпив чаю, я вновь вернулся к теме. Вопреки ожиданию, я не
понял, не смог понять, что же произошло. Я вызывал изумление и
почти ужас. Однако, когда я сказал, что моя цель -- поймать
хищника редкой масти, они с облегчением вздохнули. Кто-то
сказал, что видел его выходящим из джунглей.
Среди ночи меня разбудили. Мальчик мне сообщил, что, когда
из загона исчезла коза, он, отправившись на ее поиски, видел
синего тигра на другом берегу реки. Я подумал, что свете
молодой луны цвет определить практически невозможно, однако все
присутствующие подтвердили рассказ, а один из них, до сих пор
молчавший, сказал, что он также его видел. Мы вышли, прихватив
ружья, и я увидел или решил, что увидел, промельк кошачьего
силуэта в сумеречных джунглях. Козу найти не удалось, к тому же
сомнительно, чтобы утащивший ее хищник был моим синим тигром.
Мне многозначительно показывали какие-то следы, которые ровным
счетом ни о чем не говорили.
В одну из таких ночей я наконец понял, что эти ложные
тревоги были данью старой привычке. Подобно Даниэлю Дефо,
жители этих мест были мастера изобретать значимые детали. Тигра
могли заметить в любое время вблизи рисовых полей на юге или в
зарослях на севере, однако в свидетельствах очевидцев
просматривалась четкая регулярность. Тигр неизменно исчезал в
момент моего прибытия. Мне всегда демонстрировали его следы или
нанесенный им ущерб, но человек может без труда имитировать
отпечаток тигровой лапы. Время от времени я видел мертвых
собак. В одну из лунных ночей мы до рассвета подкарауливали
возле козы, взятой в качестве приманки. Поначалу я решил, что
за этими побасенками стоит желание продлить мое пребывание в
селении к выгоде его жителей, обеспечивавших меня едой и
выполнявших работы по дому. Чтобы проверить свою догадку, я
сообщил им о намерении отправиться на поиски тигра в другие
места, ниже по течению реки. К моему удивлению, все поддержали
мое решение. И все же меня не оставляла мысль, что от меня
что-то скрывают и я у всех вызываю опасения.
Я уже говорил, что лесистая гора, у подножия которой
лепилось селение, была невысокой; она плавно переходила в
плато. Ее западные и северные склоны были покрыты джунглями.
Поскольку скаты ее особой крутизной не отличались, я предложил
им на нее подняться. Столь скромное желание привело их в
замешательство. Один из них заявил, что склоны ее слишком
обрывисты. Веское слово, подчеркнув неосуществимость моего
намерения, произнес старейший из них. Вершина горы священна и
по магическим причинам для людей запретна. Смертный,
осмелившийся ступить туда ногой, рискует заглянуть в тайны
богов и потерять разум или зрение. Я не настаивал, однако в
первую же ночь, когда все уснули, бесшумно выскользнул из
хижины и стал подниматься во невысокому косогору. Я двигался
медленно, без дороги, сквозь кустарники и травы. Луна была на
горизонте. Я смотрел на все с обостренным вниманием, будто
предчувствуя, что этому дню суждено быть очень важным, если не
главным днем моей жизни. Мне запомнился темный, почти черный
цвет листвы. Лес был залит лунным светом, птицы
безмолвствовали.
Двадцать-тридцать минут подъема, и вот я уже на плато.
Нетрудно было предположить, что воздух тут живительный и
