Хорхе Луис Борхес.
Сборник рассказов
Оглавление
Everything and Nothing.
Хаким из Мерва, красильщик в маске.
Пурпур.
Бык.
Леопард.
Пророк Под Покрывалом.
Жуткие зеркала.
Лицо.
Вавилонская библиотека.
Бессмертный.
Лотерея в Вавилоне.
Круги руин.
Книга песка
Синие тигры
25 августа 1983 года
Роза Парацельса
Медаль
Другой
Чернильное зеркало
Письмена бога
Желтая роза
Утопия усталого человека
Тлен, Укбар, Orbis tertius
Дом Астерия.
Притча о Сервантесе и Дон Кихоте
Превращения
Четыре цикла
Нить сюжета
Абрамович
Argumentum ornitologium
Делатель
Отражение
Предисловие к книге "Похвала тени"
Легенда
Фрагмент апокрифического евангелия.
Гаучо
Молитва
Буэнос-Айрес
Этнограф
Кафка и его предшественники
Сон Педро Энрикеса Уреньи
Everything and Nothing.
Сам по себе он был Никто; за лицом (не схожим с другими
даже на скверных портретах эпохи) и несчетными, призрачными,
бессвязными словами крылся лишь холод, сон, снящийся никому.
Сначала ему казалось, будто все другие люди такие же, но
замешательство приятеля, с которым он попробовал заговорить о
своей пустоте, убедило его в ошибке и раз навсегда заставило
уяснить себе, что нельзя отличаться от прочих. Он думал найти
исцеление в книгах, для чего -- по свидетельству современника
-- слегка подучился латыни и еще меньше -- греческому; поздней
он решил, что достигнет цели, исполнив простейший обряд
человеческого общежития, и в долгий июньский день принял
посвящение в объятиях Анны Хэтуэй.
Двадцати с чем-то лет он прибыл в Лондон. Помимо воли он
уже наловчился представлять из себя кого-то, дабы не выдать,
что он -- Никто; в Лондоне ему встретилось ремесло, для
которого он был создан, ремесло актера, выходящего на подмостки
изображать другого перед собранием людей, готовых изображать,
словно они и впрямь считают его другим. Труд гистриона принес
ему ни с чем не сравнимую радость, может быть первую в жизни;
но звучал последний стих, убирали со сцены последний труп -- и
его снова переполнял отвратительный вкус нереальности. Он
переставал быть Феррексом или Тамерланом и опять делался никем.
От скуки он взялся выдумывать других героев и другие страшные
истории. И вот, пока его тело исполняло в кабаках и борделях
Лондона то, что положено телу, обитавшая в нем душа была
Цезарем, глухим к предостережениям авгуров, Джульеттой,
проклинающей жаворонка в нем душа и Макбетом, беседующим на
пустыре с ведьмами. Никто на свете не бывал столькими людьми,
как этот человек, сумевший, подобно египетскому Протею,
исчерпать все образы реальности. Порой, в закоулках того или
иного сюжета, он оставлял роковое признание, уверенный, что его
не обнаружат; так, Ричард проговаривается, что он актер,
играющий множество ролей, Яго роняет странные слова "я -- это
не я". Глубинное тождество жизни, сна и представления
вдохновило его на тирады, позднее ставшие знаменитыми.
Двадцать лет он провел, управляя своими сновидениями, но
однажды утром почувствовал отвращение и ужас быть всеми этими
королями, погибающими от мечей, и несчастными влюбленными,
которые встречаются, расстаются и умирают с благозвучными
репликами. В тот же день он продал театр, а через неделю был в
родном городке, где снова нашел реку и деревья своего детства и
уже не сравнивал их с теми, другими, в украшеньях
мифологических намеков и латинских имен, которые славила его
муза. Но здесь тоже требовалось кем-то быть, и он стал
Удалившимся От Дел Предпринимателем, имеющим некоторое
состояние и занятым теперь лишь ссудами, тяжбами и скромными
процентами с оборота. В этом амплуа он продиктовал известное
нам сухое завещание, из которого обдуманно вытравлены всякие
следы пафоса и литературности. Лондонские друзья изредка
навещали его уединение, и перед ними он играл прежнюю роль
поэта.
История добавляет, что накануне или после смерти он
предстал перед Господом и обратился к нему со словами:
-- Я, бывший всуе столькими людьми, хочу стать одним --
Собой.
И глаз Творца ответил ему из бури: -- Я тоже не я: я
выдумал этот мир, как ты свои созданья, Шекспир мой, и один из
признаков моего сна -- ты, подобный мне, который суть Все и
Ничего.
* Хаким из Мерва, красильщик в маске *
Посвящается Анхелике Окампо
Если не ошибаюсь, первоисточники сведений об Аль Моканне,
Пророке Под Покрывалом (или, точнее, В Маске) из Хорасана,
сводятся к четырем: а) краткое изложение "Истории Халифов",
сохраненной в таком виде, Балазури; б) "Учебник Гиганта, или
Книга Точности и обозрения" официального историографа
Аббасидов, Ибн Аби Тахира Тайфура; в) арабская рукопись,
озаглавленная "Уничтожение Розы", где опровергаются чудовищные
еретические положения "Темной Розы", или "Сокровенной Розы",
которая была канонической книгой Пророка; г) несколько монет
без всяких изображений, найденных инженером Андрусовым при
прокладке Транскаспийской железной дороги. Монеты были переданы
в нумизматический кабинет в Тегеране, на них начертаны
персидские двустишия, резюмирующие или исправляющие некоторые
пассажи из "Уничтожения". Оригинал "Розы" утерян, поскольку
рукопись, обнаруженная в 1899 году и довольно легкомысленно
опубликованная в "Morgenl(ndisches Archiv", была объявлена
апокрифической сперва Хорном, затем сэром Перси Сайксом.
Слава Пророка на Западе создана многословной поэмой Мура,
полной томлений и вздохов ирландского заговорщика.
Пурпур.
Хаким, которому люди того времени и того пространства
дадут в последствии прозвище Пророк Под Покрывалом, появился на
свет в Туркестане в 120 году Хиджры и 736 году Креста. Родиной
его был древний город Мерв, чьи сады и виноградники и луга
уныло глядят на пустыню. Полдни там белесые и слепящие, если
только их не омрачают тучи пыли, от которых люди задыхаются, а
на черные гроздья винограда ложится беловатый налет.
Хаким рос в этом угасавшем городе. Нам известно, что брат
его отца обучил его ремеслу красильщика, искусству нечестивцев,
и оно вдохновило первые проклятия его еретического пути. "Лицо
мое из золота (заявляет он на одной знаменитой странице
"Уничтожения"), но я размачивал пурпур и на вторую ночь окунал
в него нечесаную шерсть и на третью ночь пропитывал им шерсть
расчесанную, и повелители островов до сих пор спорят из-за этих
кровавых одежд. Так я грешил в годы юности и извращал подлинные
цвета тварей. Ангел говорил мне, что бараны отличаются цветом
от тигров, но Сатана говорил мне, что Владыке угодно, чтобы
бараны стали подобны тиграм, и он пользовался моей хитростью и
моим пурпуром. Ныне я знаю, что и Ангел и Сатана заблуждались и
что всякий цвет отвратителен".
В 146 году Хиджры Хаким исчез из родного города, В его
доме нашли разбитые котлы и красильные чаны, а также ширазский
ятаган и бронзовое зеркало.
Бык.
В конце месяца шаабана 158 года воздух пустыни был чист и
прозрачен, и люди глядели на запад, высматривая луну рамадана,
оповещающую о начале умерщвления плоти и поста. То были рабы,
нищие, барышники, похитители верблюдов и мясники. Чинно сидя на
земле у ворот караван-сарая на дороге в Мерв, они ждали знака
небес. Они глядели на запад, и цвет неба в той стороне был
подобен цвету песка.
И они увидели, как из умопомрачительных недр пустыни (чье
солнце вызывает лихорадку, а луна -- судороги) появились три
фигуры, показавшиеся им необычно высокого роста. Все три были
фигурами человеческими, но у шедшей посредине была голова быка.
Когда фигуры приблизились, те, кто остановился в караван-сарае,
разглядели, что на лице у среднего маска, а двое других --
слепые.
Некто (как в сказках 1001-й ночи) спросил о причине этого
странного явления. "Они слепые, -- отвечал человек в маске, --
потому что увидели мое лицо".
Леопард.
Хронист Аббасидов сообщает, что человек, появившийся в
пустыне (голос которого был необычно нежен или показался таким
по контрасту с грубой маской скота), сказал -- они здесь ждут,
мол, знака для начала одного месяца покаяния, но он принес им
лучшую весть: вся их жизнь будет покаянием, и умрут они
позорной смертью. Он сказал, что он Хаким, сын Османа, и что в
146 году Переселения в его дом вошел человек, который, совершив
омовение и помолясь, отсек ему голову ятаганом и унес ее на
небо. Покоясь на правой ладони того человека (а им был архангел
Гавриил), голова его была явлена Господу, который дал ей наказ
пророчествовать, и вложил в нее слова столь древние, что они
сжигали повторявшие их уста, и наделил ее райским сиянием,
непереносимым для смертных глаз. Таково было объяснение Маски.
Когда все люди на земле признают новое учение, Лик будет им
открыт, и они смогут поклоняться ему, не опасаясь ослепнуть,
как ему уже поклонялись ангелы. Возвестив о своем
посланничестве, Хаким призвал их к священной войне -- "джихаду"
-- и к мученической гибели.
Рабы, попрошайки, барышники, похитители верблюдов и
мясники отказались ему верить; кто-то крикнул: "Колдун!",
другой -- "Обманщик!"
Один из постояльцев вез с собою леопарда -- возможно, из
той поджарой, кровожадной породы, которую выращивают персидские
охотники. Достоверно известно, что леопард вырвался из клетки.
Кроме пророка в маске и двух его спутников, все прочие кинулись
бежать. Когда вернулись, оказалось, что зверь ослеп. Видя
блестящие, мертвые глаза хищника, люди упали к ногам Хакима и
признали его сверхъестественную силу.
Пророк Под Покрывалом.
Официальный историограф Аббасидов без большого энтузиазма
повествует об успехах Хакима Под Покрывалом в Хорасане. Эта
провинция -- находившаяся в сильном волнении из-за неудач и
гибели на кресте ее самого прославленного вождя -- с пылкостью
отчаяния признала учение Сияющего Лика и не пожалела для него
своей крови и своего золота. (Уже тогда Хаким сменил бычью
маску на четырехслойное покрывало белого шелка, расшитое
драгоценными камнями. Эмблематичным цветом владык из дома Бану
Аббаса был черный. Хаким избрал себе белый -- как раз
противоположный -- для Защитного Покрывала, знамен и тюрбанов.)
Кампания началась успешно. Правда, в "Книге Точности" знамена
Халифа всегда и везде побеждают, но, так как наиболее частым
следствием этих побед бывали смещения генералов и уход из
неприступных крепостей, разумный читатель знает, как это надо
понимать. В конце месяца раджаба 161 года славный город Нишапур
открыл свои железные ворота Пророку В Маске; в начале 162 года
так же поступил город Астрабад. Участие Хакима в сражениях (как
и другого, более удачливого Пророка) сводилось к пению тенором
молитв, возносимых к Божеству с хребта рыжего верблюда в самой
гуще схватки. Вокруг него свистели стрелы, но ни одна не
поранила. Казалось, он ищет опасности -- как-то ночью, когда
возле его дворца бродило несколько отвратительных прокаженных,
он приказал ввести их, расцеловал и одарил серебром и золотом.
Труды правления он препоручал шести-семи своим
приверженцам. Сам же питал склонность к размышлениям и покою;
гарем из 114 слепых женщин предназначался для удовлетворения
нужд его божественного тела.
Жуткие зеркала.
Ислам всегда относился терпимо к появлению доверенных
избранников Бога, как бы ни были они нескромны или свирепы,
