успевшую еще пройти усталость, стали неторопливо собираться в строй.
- Прощай, Мендл! Удачи тебе! - Они крепко обнялись. Аврумчик
прикоснулся своей густой щетиной к гладкому юношескому лицу своего земляка,
потом повернулся спиной, оставив после себя густой запах солдатского пота, и
тяжелой походкой поплелся за своим вещмешком.
Мендл остался неподвижно стоять и смотреть ему вслед. Он боялся
пошевелиться, чтобы не развеять, не потерять, может быть, последнее
мгновенье, связывающее его еще с голубым миром светлого детства, который был
ему подарен однажды в день его рождения и который еще совсем недавно казался
вечным.
Аврумчик взял свои вещи, помахал ему на прощанье рукой и крикнул
изменившимся голосом:
- Мендл, я верю в твою звезду, дорогой! Ты будешь жить! Если что со
мной случится, найди моих, Хайку с детьми, и постарайся им помочь!
Пожалуйста, постарайся!
Потрепанная в недавнем бою пехота нестройной колонной уходила в тыл к
Днепру, унося с собой тяжелый груз горечи и унижения. Мендл долго стоял
прикованный к этому печальному зрелищу, пока не почувствовал, как кто-то
положил ему на плечо руку.
- Земляк? - Это был Шеварнадзе. - Земляка всегда приятно встретить,
особенно на войне.
- Серго, вы слышите канонаду? - Мендл, не отрываясь, продолжал смотреть
в сторону уходящей к Днепру пехоте. - Как вы думаете, что это может
означать?
- Ах, дорогой мой, что еще, как не передовая, фронт? Чего волноваться?
Рано или поздно будем там.
- Но здесь, совсем близко у Днепра? Почему он мне ничего не сказал про
Ружин?
- Ты о чем, брат?
- А о том, что если немцы уже здесь, то Ружин уже взят. А там у меня
мать и сестры...
- Не надо, мой юный друг, раньше времени волноваться. Вполне возможно,
что прорвалась какая-нибудь отдельная часть. И потом, вспомни, сколько наших
танков, наверное, целую бригаду, мы видели на переправе. Так что все может
измениться и очень даже скоро. Канонада также и позади нас. Немцы, видимо,
проснулись и начали бомбить переправу. Так что, считай, нам повезло -
проскочили ночью.
Первый бой они встретили в ближайшей после переправы живописной,
утопающей в пышной зелени украинской деревне, где за ночь на ее окраине были
подготовлены огневые позиции для орудий.
Незадолго до рассвета Мендл и Павел получили задание протянуть связь в
расположение окопавшейся впереди пехотной части. Каждый из них тащил по две
катушки с проводом, одну - на спине, вторую - в руках.
Павел, в отличие от Серго, не отличался крепким здоровьем. Он буквально
задыхался, когда приходилось подыматься с тяжелыми железными катушками на
возвышенность к передовой.
Они проложили связь к указанному пункту и возвращались обратно, когда
солнце уже выглянуло из-за горизонта.
По извилистой дороге, огибающей густо заросшее высоким кустарником
озеро, в сторону переднего края легкой рысью двигался кавалерийский полк. По
всему видно было, что это была кадровая часть, не побывавшая еще в боях.
Лихо восседали на стройных, отборных лошадях кавалеристы. Бойцы выглядели
свежими и бодрыми.
Не доезжая до передовой, они спешивались, оставляли своих лошадей в
зарослях у озера и глубокой балке.
- Знаешь, Мендл, совсем не исключено, что мы, наконец, начнем
наступать, - заметил с надеждой в голосе Павел. - На войне кавалерия,
насколько я знаю, не для обороны, а для наступления.
- Действительно, если такая армада кинется в атаку, вряд ли немцы
смогут устоять. - Мендл, разглядывая кавалеристов, не удержал своего
мальчишеского восторга.
- А если еще учесть, что где-то рядом наша танковая бригада, которую мы
видели на переправе, то сам понимаешь.
Оба стояли, вытянувшись во весь рост. Они совершенно забыли об
усталости и страхе, который они только что испытали, когда впервые в своей
жизни по пластунски с довольно увесистыми катушками ползли к передовой и
обратно. Для неопытных фронтовиков это было совсем непросто - в полумраке,
на рассвете найти командный пункт пехотной части.
Немцы запускали одну за другой осветительные и сигнальные ракеты,
сопровождая их автоматными очередями.
Не успели они добраться до своего наблюдательного пункта, как из-за
возвышенности на противоположной части деревни стали выплывать черные
силуэты мессершмитов. Появился первый десяток вражеских бомбардировщиков,
потом еще и еще. Уже можно было насчитать больше полусотни, но смертоносному
рою не видно было конца. Им совершенно нечего было торопиться - их никто не
беспокоил, ни с земли, ни с воздуха. Разве что кто-нибудь нет-нет да
совершенно бесполезно пальнет по ним из винтовки.
Смакуя предстоящий кровавый пир, они медленно, неторопливо
разворачивались, вытягивались в змеевидную петлю, готовились к атаке.
Люди, деревья, лошади, даже земля и солнце - все напряглось в тревожном
ожидании смертельного огня. Мучительные, беспомощные минуты ожидания
казались вечностью. Враг это отлично знал и не спешил расправиться со своей
жертвой - она ведь все равно в его руках, а ему нужно насладиться
предсмертной агонией своего противника, нагнать на него животный страх...
Неожиданно головной самолет с ревущей, разрывающей душу, сердце, мозг
сиреной бросается вниз в пике с прицелом на выбранную жертву. Вслед за ним
второй, третий, десятый, сотый... и от каждого из них отделяется по
несколько бомб, начиненных смертью.
Оглушительный бомбовый раскат проносится вдоль деревни. Еще мгновенье,
и все - люди, повозки, лошади, машины, деревья, дома - охвачено огнем,
дымом, пылью. Отчаянные крики, стоны раненых, ржание лошадей.
Животный страх прижал Менделя к земле. Он метался с места на место, и
ему все казалось, что рядом ямка глубже той, где он только что лежал. И
только когда взрывы бомб прекратились, он поднял голову. Самолеты еще
продолжали кружить над деревней, поливая ее свинцовым огнем из
крупнокалиберных пулеметов.
Мендл кинулся искать Павла и наткнулся на двух молодых санинструкторов-
девчонок лет восемнадцати-двадцати в сопровождении пожилой женщины в форме
командира медицинской службы. Девушки тащили в дом на носилках пожилого
бойца с окровавленной головой и перебитой рукой.
- Что, солдатик, страшновато? Небось, первый раз землю роешь? -
съязвила одна из них.
- Нет, не первый, - сконфуженно ответил Мендл, будучи не в силах
оторвать своего взгляда от залитого кровью человека, который стонал и
пытался что-то сказать.
- Девочки, я потерял товарища. Может, видели, такой - небольшого роста
с усиками...
- Посмотри вон там в окопчике, около сарая. Мы его спросили, ранен ли,
а он говорит - нет. Оттуда выходить пока не хочет. Видно, там ему уютней.
"И чего эта круглолицая с ямочками на щеках все насмехается. Мне, к
примеру, совсем не до смеха", - злился в душе Мендл.
- Чувствуется, товарищ твой не обстрелянный еще, - добавила пожилая
докторша прокуренным, доброжелательным голосом. - Ничего, нанюхается пороху
и, глядишь, еще и героем станет.
Один из задержавшихся мессеров, видимо, истратив весь свой боезапас,
для устрашения пронесся над самой головой и взмыл к облакам.
В окопчике был Павел. Он лежал на боку и прижимал к себе карабин, как
будто это был его собственный талисман, который мог спасти его в эту
кошмарную минуту. Он с ужасом и страхом косился на зловещее небо. Во взгляде
его отражался кошмар и ужас обезумевшего мира.
- Мендл, - виноватым голосом говорил Павел, вылезая на поверхность и
стряхивая с себя землю, - ты ведь видел, как я пробирался с тобой к пехоте.
Я не кланялся пулям и страха почти не чувствовал. А тут... эти сирены - они
все кишки мои вывернули наизнанку! С этим справиться почти невозможно - этот
страх от Бога... инстинкт. Страх, чтобы успеть защитить себя.
- А я... - Мендл залился истерическим, нервным смехом. - Я обхватил
голову руками, как будто руки способны были защитить ее. Еще носился, как
очумелый, от одного места к другому.
Это была инстинктивная, органическая радость молодого, начинающего
только жить человеческого существа. Смерть, как ни странно, но на этот раз
миновала его.
Еще не оправившийся от страха, все еще бледный, грязный Павел сел на
бруствер и с легкой улыбкой глянул из-подо лба на своего молодого друга:
- Как ты думаешь, какое я мог произвести впечатление на этих
очаровательных дам? Я уже стал было вылезать из своей берлоги и вдруг вижу -
они... и мне стало стыдно. Им все нипочем - они делают свое дело. А я... -
Павел прервал свою речь - другая мысль его осенила, и он про себя продолжал:
- Подумать только, кругом огонь, кровь, смерть и... молодые, красивые,
стройные девушки. Румяно-молочные щеки, нежные руки, гибкий стан, упругая
грудь! Мендл! Друг мой дорогой! Это же все для доброго мира, страстного
наслаждения, горячей любви!!!
Спустя некоторое время после короткой артиллерийской подготовки пехота
была поднята в наступление. Она должна была прорвать линию обороны немцев,
дать возможность кавалерии ринуться в образовавшуюся брешь и развить
наступление.
Но то, что впоследствии произошло, могло только еще больше разочаровать
всех тех, кто был измучен несбыточной мечтой отомстить за поруганные честь и
веру в силу и могущество своей армии.
Немцы открыли шквальный минометный огонь по наступающей пехоте, а также
по ближайшим ее тылам - по глубокой балке, где находился основной
кавалерийский резерв. Плотность огня подавляла всякую возможность
сколь-нибудь активного противостояния.
Атака пехоты захлебнулась. Кавалерия, еще не вступившая в бой, дрогнула
и начала панически отходить в тыл.
Мимо артиллерийских батарей, расположенных по обе стороны дороги, по
которой совсем недавно лихая кавалерия двигалась самоуверенным маршем в
сторону передовой, беспорядочно, в страхе и смятении, бежала отступающая
конница, которую было совсем не узнать. Бежали пешком: кто, лишившись коня,
придерживая рукой болтающийся сбоку клинок; торопились своим ходом, как
могли, легко раненые с перевязками на руках, на голове. Мчались на уцелевших
лошадях; выводили лошадей в связке по три-четыре с одним всадником. Обозники
с громкой руганью стегали своих коней - они спасали раненых, продовольствие,
боеприпасы.
Чтобы преградить дорогу для отступления, основную плотность минометного
огня немцы перенесли на дороги в восточной части деревни.
- Черт! Почему у нас нет минометов? Где наши танки? Только наши пушки,
и то довольно робко себя ведут. - Мендл стоял в окопчике рядом с Павлом и
Серго. От жгучей обиды он кусал ногти на руках. А те молча наблюдали за
происходящим, не находя никаких слов, которые могли бы хоть немного смягчить
возникшую тревогу.
"Так, чего доброго, в первом же бою погибнешь, а то и в плен попадешь",
- с отчаянием думал Мендл.
- Похоже, - заговорил, наконец, Серго, - мы скоро со своими пушками
окажемся совсем оголенными, один на один с немцем. Павел, а Павел, ты
что-нибудь в военном искусстве понимаешь? Скажи, как может артиллерия
воевать без пехотного прикрытия?
Павел молчал. Что можно было сказать? Каждый из них невольно думал о
том, что может принести им судьба за оставшиеся несколько часов до
спасительной темноты.
Их внимание привлек гул приближающегося танка, мчащегося по дороге в
деревню навстречу отступающей коннице. В душе каждого из них вспыхнул огонек
надежды. Однако это был один-единственный танк.
На подходе к деревне люк танка открылся, и оттуда высунулась фигура
