направляясь в свой угол.
- Ах, принципы... не отступишься? Так вот, в одно прекрасное мгновенье
мимо нашего Сережи промелькнули розовые щечки и стройные ножки и этот
гордый, независимый человек из славного Чернобыля на моих глазах
превращается в жалкого раба, пропадает в чертежном зале и вычерчивает листы,
один за другим. И чьи же? Как ты думаешь, Петр? Отнюдь не свои, нет! А одной
из прекраснейших дочерей древнейшего народа по фамилии Бронштейн.
Представляешь? И при этом не соизволит даже потрудиться подумать о том, что,
если была бы, как хочет того наш герой, установлена двухпроцентная норма, то
счастье его могло бы и не состояться!
Взрыв дружного хохота развеял чуть было не накалившуюся атмосферу.
- Ну, хорошо, - сказал Сергей, успокоившись, - а теперь, как обещал,
давай о своих делах.
- Да что там говорить?! - Мендл тяжело вздохнул. - Добродушный, милый
Львович, который пользуется таким авторитетом у наших девчонок и по каждому
пустячному поводу освобождает их от физкультуры, усадил меня и стал долго и
упорно просматривать все мои анализы. Потом оторвался от бумаг, блеснул
своими очками и заявил с тошнотворной интеллигентностью, что я вполне здоров
и поэтому он не в состоянии удовлетворить мою просьбу. Ему, медику,
наплевать на то, что эти дымящие колбы, пробирки, а, главное, совершенно не
поддающиеся никакой логике длиннющие химические формулы могут запросто
погубить самый яркий талант.
- Так вот, талантище наш яркий, я бы, например, никогда не стал бы
хитрить перед директором на собеседовании, когда принимали в институт, -
либо факультет по душе, либо ничего. - Сережа встал и удалился с пустой
сковородкой на кухню, не подозревая какой удар он нанес Менделю.
Мендл остался сидеть за столом. Он механически раскатывал на столе
хлебную крошку, разглядывая ее, и вспоминал, каким победителем он приехал на
каникулы в Ружин, с какой гордостью мать рассказывала всем об успехе своего
сына. Это он подарил маме счастливые минуты в ее тяжелой, вдовьей жизни. Это
он сумел приоткрыть надежду на то, что со временем он сможет облегчить ее
судьбу, взяв часть заботы о семье на себя. А сестры? Люсенька что ни день
предлагала братику сходить с ним в кино, брала его под руку и оставалась все
время висеть на нем. Ее глазки с радостным блеском обегали всех встречных,
которые отвечали ей тем же, так как они, и вообще все местечко, уже знали об
успехах их земляка.
"Нет, я не мог тогда поступить иначе", - подумал Мендл.
Вернувшийся из кухни Сергей заставил его очнуться - он встал из-за
стола и мрачно промолвил:
- Пожалуй, пора на койку. Завтра у меня тяжелый и ответственный день, -
двадцатипятикилометровка на велосипеде по Житомирскому шоссе.
- Смотри, чтобы сдал, а то без стипендии останешься. Мы с Петром вряд
ли сможем оказать тебе материальную помощь.
Теплое апрельское утро. Цветут сады вдоль прямого, как стрела,
загородного Житомирского шоссе. Мимо мчатся легковушки, грузовики, автобусы.
Большинство прохожих уже успели сменить зимнюю одежду на легкую, колоритную,
яркую, более приемлемую для солнечной погоды. Весна - время новых надежд,
новых желаний, бодрого настроения, и это можно видеть по тому, насколько
раскованней, свободнее шагает человек, насколько чаще встречаешь
доброжелательную улыбку, насколько хорошеют женщины, которые особенно
отзывчивы к весенней красоте, к красоте каждого появляющегося на свет божий
цветочка.
Менделю было не до весны. Сегодняшний день может в корне изменить его
положение. Он уже заранее прикидывал, что он будет делать в случае, если не
сумеет сдать зачет и будет лишен стипендии. Рассчитывать на мамину денежную
помощь он не имел никакого права. Он ни на минуту не допускал такой мысли. И
так мать почти каждый месяц по мере возможности присылает ему посылки с
салом, вареньем и другими продуктами, а иногда белье, рубашки.
После гибели отца бабушка Песя перешла жить к ним и некоторое время
помогала по дому, когда мать уходила на работу. Но бабушка очень скоро
умерла, и тогда на плечи матери легла двойная нагрузка.
Мендл видел также, как тяжело было маме расставаться со своими братьями
и сестрами, которые по той или иной причине покидали Ружин. Сначала уехал в
Киев Арон. Потом Хава и Берл подались в Донбасс на заработки. Клара вышла
замуж и уехала в Москву. А когда он решил уехать учиться в Киев, мать очень
изменилась - осунулась, постарела.
Их было человек десять из разных факультетов, которые не сдали зачет по
физкультуре. На институтском автобусе были привезены велосипеды. Старт был
дан вовремя, и они помчались по правой полосе широкого асфальтового шоссе.
Мендл с ходу набрал скорость и все время шел впереди большинства
участников гонки. Это придавало ему силы и надежду на благополучный исход.
Прошло уже больше получаса, а особой усталости он не чувствовал. Закончилось
Житомирское, и они въехали на Брест-Литовское шоссе. Проехали мимо завода
"Ленинская Кузня". Мендл по-прежнему шел одним из первых. Осталось совсем
немного - Пушкинский парк, а потом и финиш у института. Что ж, остается
торжествовать победу и вдруг - откуда-то справа, сзади громкий знакомый
девичий голос.
- Мен, стой! Как я рада! Остановись же, Мендель! Что ж ты своих не
узнаешь!?
Мендл оглянулся назад и чуть не свалился в кювет.
"Ульяна! - Радость захлестнула гулко бьющееся от физической нагрузки
сердце. - Откуда она здесь? Как быть? Что делать? Сойти с дистанции? Это
невозможно! Но Ульяна-то ничего не знает? Еще обидится."
Мозг лихорадочно заработал в поисках выхода из создавшегося положения.
Но что тут придумаешь? И, не отдавая себе отчета в возможных последствиях,
Мендл остановился и увидел мчащуюся к нему по обочине дороги радостную,
сияющую от счастья Ульяну - тоненькую, воздушную, в белой кофточке и синей
юбке. Встречный ветер широко развевал ее длинные белесые волосы.
Решение родилось само собой, и он, тяжело дыша, крикнул во весь голос:
- Ульяна! Я сдаю зачет! Садись на трамвай и до главного входа в
институт. Там встретимся!
Мендл прыгнул на велосипед. Перед его глазами осталась внезапно
остановившаяся, с легким недоумением на раскрасневшемся лице, Ульяна. Одна
только мысль о том, что встреча с Ульяной может быть омрачена провалом по
зачету, придавала Менделю такой прилив сил, что ему казалось совсем не
удивительным, если он вдруг оторвется, словно самолет, от земли. На подходе
к институту ему даже удалось догнать двух человек. Но, подъехав на последнем
дыхании к главному входу, он услышал голос своего преподавателя, который
стоял в группе студентов с секундомером в руке.
- Итак, Мендл, ты опоздал на три минуты, - это прозвучало словно
смертельный приговор, и не отдышавшийся еще Мендл почувствовал, как почва
уходит из под его ног. Но после короткой паузы услышал другие слова,
сопровождающиеся смехом его товарищей:
- Однако, учитывая то, что за это время ты ухитрился между делом
успеть, как мне тут рассказали, еще и побывать на свидании с очаровательной
блондинкой, то, так уж и быть, поставим тебе зачет.
Возбужденные неожиданной, забавной встречей, Мендл с Ульяной решили
погулять в Пушкинском парке.
Они выбрали скамейку напротив большой круглой клумбы, покрытой
разноцветным ковром ранних весенних цветов.
Парк в это время дня был полупустым - в основном старики, бабушки со
своими внуками.
Весенняя погода, как всегда, неустойчива. После солнечной утренней
погоды, начиная с середины дня, небо стало затягиваться пеленой темно-серых
облаков и, похоже, предвещало дождь. Порывы прохладного ветра раскачивали
начавшие распускаться каштановые деревья. Плавающие на воде птицы, одна за
другой, покидали пруд, чтобы укрыться в зарослях от холодного ветра. Только
гордый лебедь продолжал спокойно плавать вдоль берега, как бы подчеркивая
этим свое превосходство.
Черные длинные радиорепродукторы на столбах голосом Левитана вещали
тяжелые новости о том, что немецкие войска оккупировали Голландию и Бельгию
и создали непосредственную опасность для Франции.
- Ну, рассказывай, что ты здесь делаешь, в Киеве?
- Я, Мендл, вот уже больше месяца как работаю на авиационном заводе,
нормировщицей в цеху. Дядя мой работает там инженером. Он меня и устроил. А
живу я пока у них. Весь год напролет еще в Ружине готовилась - летом опять
буду пробовать поступить в институт.
- Что ж ты раньше не появлялась?
Прошла минута, две, а ответа не было. Мендл посмотрел на Ульяну. Она
сидела прямо, скованная, замкнутая, как будто ее подменили. Глаза широко
открыты, неподвижный задумчивый взгляд и две дрожащих слезинки на длинных
нижних ресницах. Так плачет в груди сердце, беззвучно обливаясь кровью,
когда горе безутешно.
- Ты что это вдруг? Что-нибудь случилось дома, в Ружине? Говори и
перестань плакать!
- Не могу, Мендл, - сказала она, оставаясь в том же положении. - Мне
страшно тебе сказать. Я уже две недели, как знаю эту новость и не нахожу в
себе силы сказать тебе об этом. Поэтому и оттягивала встречу с тобой.
Потеряв терпение, Мендл встряхнул ее за плечи.
- Что-нибудь с мамой, Люсей, Голдой? Говори же! Твои-то в порядке?
- Нет, нет, Мен, не то! Они живы, здоровы.
- Так что же, наконец!?
- Наум, Наум... - Ульяна заплакала навзрыд и трудно было разобрать, что
она говорит. - Родители получили... Геройски погиб... за родину... в
Финляндии... Наум Солодарь...
Руки Менделя безвольно, медленно стали сползать с Ульяниных плеч. Он
смотрел куда-то мимо нее в бесконечность.
Может быть, там, за пределами планеты Земля, на которой они живут,
можно найти ответ на вопрос: зачем, для чего и кому это нужно было?
Внезапно налетевший вихрь спиралью подхватил оставшиеся с прошлого года
сухие листья и погнал их вдоль аллеи к скамейке, к их ногам. А из длинных
черных репродукторов раздавалась всем известная в этой стране и даже за ее
пределами песня.
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой
Выходила на берег Катюша,
На высокий, на берег крутой...
Порывы ветра временами уносили в сторону мелодию песни и она то
пропадала, то опять возвращалась.
...от Катюши передай привет,
...Пусть он землю бережет родную,
А любовь Катюша сбережет.
Эй, друг любезный, мы живем только раз
Шкасы, шкасы - они кругом - на полу, на стеллажах, на верстаках. Зачем
так много? Нужно ли такое количество? В течение дня непрерывным потоком
подают алюминиевые заготовки и кладут на рабочие места. Там их склепывают
специальным пневматическим инструментом. Цех длинный и много верстаков. С
полсотни пневмомолотков создают такой шум от постоянного переключения
воздушной струи и такой пулеметный треск при склепывании, что приходится
держать рот открытым, чтобы сохранить ушные перепонки. Рабочих такого цеха
называют глухарями. И, в самом деле, проработав в этом цеху лет пять, в
значительной степени теряешь слух.
"Сколько, интересно, шкас на каждом бомбардировщике? - думал про себя
Мендл, крепко сжимая в руках один из них. - Ну, пусть двадцать. Нет, возьмем
по максимуму - пусть целых сто штук. Каждый из них удерживает по одной
бомбе. А сколько их в день сходит с одного нашего верстака?"
Много раз Мендл пытался подсчитать, сколько же бомб несет на себе
самолет и сколько самолетов нужно иметь, чтобы использовать такое огромное
количество шкас, и каждый раз он от усталости терял нить и так и не смог,
