страницам толстого журнала, явно испытывая при этом злорадное удовлетворение
значимостью своей персоны в судьбе вчерашних сильных мира сего. Когда она,
наконец, слышит отрывистое: "Клади!", ноги у нее подкашиваются, сердце
замирает, и она, оставив на столе за окошком сверток, дрожащими руками
хватается за грязную стенку приемной и по ней с трудом пробирается к выходу,
где ее спасает от обморока свежий воздух улицы. Там она отсиживается с
полчаса на ступеньке крыльца в толпе, ждущей своей очереди, и только после
этого направляется к дому своей близкой подруги, которая предоставила ей
возможность пожить у нее несколько дней.
Аба вернулся на работу. Заканчивался ремонт магазина, в котором он
нуждался давно, тем более после кражи и учиненного там погрома. Но торговать
практически было нечем. Предстояли поездки по различным базам.
В первый же день после возвращения в Ружин Аба поинтересовался у
сотрудников магазина ходом следствия. Оказалось, что никаких новостей на
этот счет нет.
Помимо его воли в голове упорно и многократно прокручивалось все то,
что произошло в конторе у Павла, а также угрожающая беседа с его пьяным
дружком.
"Почему, собственно, у Павла не может быть фотографии Антона? Они ведь
знают друг друга по работе. Да, это действительно та же фотография, которую
он видел у следователя. Но это опять ни о чем не говорит".
И все-таки отрешиться от этих мыслей он не мог.
"Но как же он весь изменился в лице, когда увидел фотографию? Зачем
было резко вырывать ее из рук ребенка?"
Но и это, пожалуй, находит объяснение. Павло знает, конечно, о краже и
о найденной разорванной фотографии и, естественно, боится быть втянутым в
следственные дела.
На этом Аба временно успокаивался. Но временно.
"Хорошо, а угрозы? Что это может означать?"
Перед ним возникло круглое, жирное в щербинах лицо Ивана. Вспоминая
некоторые детали разговора, он пришел к выводу, что оба они не были
настолько пьяны, как хотели выглядеть.
Где-то на второй или третий день после возвращения из Верховни Аба
пришел на работу за час до открытия магазина. Уборщица уже была на месте,
убирала магазин.
- Здравствуй, Аба! - радостно приветствовала его уборщица Настя, худая
энергичная женщина лет сорока. - Как отдохнул? Как дети? Им полегчало?
- Ты даже представить себе не можешь, что такое воздух Верховни. Дети
прямо ожили. Как бы не сглазить, чувствуют себя лучше.
- Дай-то Бог им здоровья!
Аба посмотрел пристально на Настю и указал ей на рядом стоящий длинный
ящик:
- Слушай, Настя, ну-ка брось свою тряпку и садись сюда. У меня к тебе
разговор.
- Слушаю тебя, Аба. А что еще случилось? - с тревогой в голосе спросила
Настя.
- Скажи мне, о каких двух подозрительных мужиках, которых ты видела в
магазине накануне кражи, ты рассказывала следователю? Может, ты вспомнишь
какие-то подробности и расскажешь мне.
- Не стоит об этом, Аба. Мало что мне могло показаться. И потом я этих
следователей боюсь больше смерти. Ведь он насел на меня - ах ты такая-сякая,
что-то скрываешь от нас. Я и сболтнула ему. А теперь сама сомневаюсь. Может,
они ничего-то и не рассматривали, а мне показалось. И потом, как можно
возводить на людей тень, не будучи самому уверенной в этом? Так что извини
уж меня, Аба. Больше добавить к тому, что тогда сказала, не могу.
- Так-таки и не можешь? Я ведь тебе не следователь и знаешь ты меня
давно и хорошо.
- Нет. Аба, не проси. В случае чего, совесть меня совсем замучает.
- Как знаешь.
На этом Аба закончил разговор.
Как-то после этого разговора Аба проходил мимо здания, где размещался
суд и милиция. У него возникла мысль посоветоваться со следователем. Но он
тут же отверг ее. Нет для этого веских причин. Настя, пожалуй, права.
Но что это? У входа в здание - Аллочка. Что она там делает? Что-то
тихо, но настойчиво говорит явно озадаченному пожилому милиционеру.
Увидев приближающегося Абу, милиционер с заметным для себя облегчением
обратился к нему.
- Послушай-ка, Аба, ты, я вижу, идешь домой? Так захвати, пожалуйста, с
собой эту упрямую козу и чем быстрее, тем лучше. Она ведь рядом с тобой
живет.
- А что, собственно, случилось? - удивился Аба.
- Я все равно... - заговорила Аллочка, тупо глядя себе под ноги, но
была тут же прервана твердым окриком милиционера.
- Вот что, граждане, здесь стоять нельзя. Прошу немедленно проходить.
Аба взял девчонку за руку и увел по направлению к своему дому.
- Что случилось? Ты можешь мне объяснить?
- Никому я ничего объяснять не буду, а только главному начальнику
милиции, - решительно заявила Аллочка.
- Не будешь - и не надо. Мама уже, наверное, ждет тебя дома.
Аба отвел Аллочку домой, а сам, не заходя домой, ушел на работу, так
как время было раннее, до обеда оставалось еще более двух часов.
Этл в это время готовила обед. Обнаружив, что у нее закончилась соль,
она решила заглянуть к соседке. Постучала, но вместо ответа она услышала
громкий голос Лизы, потом плач. Поколебавшись немного, она решила приоткрыть
дверь.
Соседка сидела на кушетке. В широко расставленных ногах - дочь, которую
она держала обеими руками за голову. Затуманенный пеленой горьких слез
неподвижный взгляд, направленный в глубину растерянных, испуганных детских
глаз.
- Что случилось, Лиза? Я стучу, а ты не отвечаешь. И потом, что это вы
оба в слезах?
Ни ответа, ни какой бы то ни было реакции на вошедшую не последовало.
Вместо этого стонущие рыдания матери и плач ребенка, охваченного
страхом.
- Что же ты, доченька, не сказала все это сначала мне, родной матери, -
тяжело причитала Лиза, - или я тебе не мать?
- Мамочка, пожалуйста, ну не плачь, я боюсь...
- Выходит, начальнику милиции ты веришь и можешь рассказать ему тайну,
а мне, родной матери, - нет? Так, что ли?
Этл стояла ошеломленная, ничего не понимая, что произошло.
- Может, вы мне объясните, в чем дело?
Лиза отпустила дочку, несколько успокоилась, потом, наконец, объяснила.
- Да вот, наслушавшись о врагах народа и бдительности, моя дочь решила
самостоятельно рассказать начальнику милиции о том, что один мальчик в их
классе сказал, что Сталин плохой человек. Как тебе это нравиться?
Этл успокаивала всхлипывающую Аллочку и с недоумением посматривала на
соседку, не понимая зачем так сильно отчаиваться по такому поводу.
Тем временем Лиза низко опустила голову на грудь и продолжала долго
сидеть в таком положении, как бы пытаясь таким образом еще сильнее запереть
таящуюся в ее груди страшную тайну о своем муже от своей дочери, соседки и
других людей.
"О, Боже ты наш, ясновидящий! - крутилось в ее смертельно усталом
сознании. - Может быть, ты мне скажешь, кто, какой враг, или может быть даже
друг, мог вот так же просто прийти к начальнику и рассказать подобное о
нашем с тобой, доченька, отце?... И зачем было, о, Праведный наш, совращать
на этот путь именно дочь его? А?"
- Давай я заберу к себе Аллочку, - предложила Этл, полагая, что так они
обе быстрее успокоятся. Лиза оставалась в том же положении и ничего не
ответила.
Этл с ребенком вышла на балкон и столкнулась с Абой, который пришел на
обед. Увидев заплаканного ребенка, Аба заподозрил что-то неладное.
- Прямо совсем убивается, - сказала Этл.
- Иди с Аллочкой в дом, а я сейчас, - и постучал в дверь соседки.
- Ты что, Лиза? Что там Аллочка наговорила в милиции?
- Если она ничего не скрывает, пока ничего. А вообще-то, хотела донести
на одного мальчика, который сказал ей, что Сталин плохой человек. - Лиза
сказала это безразличным голосом человека, который исчерпал все свои
душевные силы.
- Ну и, слава Богу. Чего ж тогда так расстраиваться?
Лиза опять заплакала, словно в кровоточащую душу опять вонзили острый
нож. Она стала задавать вопросы, на которые не было и не могло быть ответа.
- Ты знаешь, как теперь сажают в тюрьму политических? Тот, который
посоветовал мне уехать из Ленинграда, а это очень крупный военоначальник и
знает он всю подноготную, сказал мне... - Лиза махнула безнадежно рукой. -
Ты простой, Аба, человек. А простые люди этому поверить не могут, не в
состоянии поверить.
- И все-таки скажи.
- Он сказал, - начала Лиза после минутного молчания, несколько
успокоившись, но с выражением крайнего ожесточения на лице, - он сказал, что
человек, которого мой муж считал своим другом, просто пошел и заявил на него
о том, что он, мой муж, распорядился подложить под аэродромное покрытие
металлический лом с целью диверсии, то есть для того, чтобы самолеты при
взлете и посадке потерпели аварию. И этого было достаточно, чтобы его
посадить. Никаких тебе свидетелей или суда не потребовалось. И вот теперь не
кто нибудь, а наша с ним дочь... Каково? А?
Ее вопрошающий взгляд остановился на собеседнике и долго оставался в
положении ожидания ответа на поставленный вопрос.
- Вот что, Лиза, я понимаю, как тебе тяжело. В особенности то, что
приходится весь груз своих несчастий держать взаперти, в душе своей. Не
знаю, будет ли тебе легче оттого, что я тебе скажу. Сейчас время такое,
тревожное, непонятное и его как-то надо пережить. Ты не одна в таком
положении. Даст Бог, все прояснится и станет на место. Надо только набраться
терпения и ждать. У каждого - свое. Думаешь, у меня все гладко? Приезжаю с
детьми в Верховню, и там два пьяных мужика во время деревенской свадьбы
недвусмысленно стали мне угрожать: ты, дескать, приехал со своими детишками
в нашу деревню, а не боишься, что хата, где вы ночуете, может случайно
загореться ночью? Я подозреваю, что это как-то связано с кражей в магазине.
А пока я так же, как и ты, вынужден держать это при себе, даже Этл не
говорить об этом. Смотри, не проговорись. Вот так-то. А по поводу Аллочки не
расстраивайся - ребенок же. В школе им говорят о врагах народа и
бдительности, а она у тебя слишком впечатлительна.
Аба встал, успокаивающим жестом похлопал Лизу по плечу, распрощался и
ушел.
x x x
- Все наши беды от грехов наших, - старая Песя произнесла это с большим
трудом, медленно перемещая непослушный язык в беззубом рту. Горе, годы и
добровольное одиночество еще больше состарили ее. - Где это видано было
раньше, чтобы мальчик в семье в свои тринадцать лет не принял бар-мицвы? Или
Менделе наш не еврейский мальчик? Теперь ему уже больше, но это еще не
поздно сделать. Вот одну синагогу уже закрыли, но другая, слава Богу, еще
есть. И пока она еще есть...
- Мама, неужели ты не понимаешь, что происходит кругом? - Этл теряла
терпение, такие разговоры с мамой возникали часто. - Им ведь в школе почти
каждый день толкуют, что Бога нет! У них теперь другая вера. Попробуй теперь
заставить Менделе сходить в синагогу. Он ведь пионер. И потом товарищи его
засмеют.
- Боже, Боже! Как же это было удивительно! - В глазах старой женщины
зажегся теплый огонек материнского счастья. - Сначала мой Арончик. Он уже
тогда был таким важным, плотненьким, животик вперед. Поднялся на биима5 в
большой синагоге и, не спеша, стал читать отрывки из торы. Мы с Бенционом
долго после этого удивлялись, откуда у этого шалуна вдруг взялась такая
солидность. Выступает, что тебе знаменитый адвокат на суде Бейлиса. А в зале
было тихо и торжественно. И все смотрели на моего Арончика. Разве можно было
не любоваться им? - Песя покивала головой и устало, задумчиво продолжала не
спеша: - А после бар-мицвы6 - поздравления, пожелания "Мазл-тов"...
