Песя затихла на минуту, потом засмеялась негромко:
- А Береле? Он-то был совсем тощенький и маленький. На нем костюмчик с
галстуком болтались, как будто под ними была одна только нешуме.
- Слушай, мама, - прервала сладкие воспоминания дочь, - ты совсем мне
не нравишься. Если хочешь знать, мне просто перед людьми неудобно. Сколько
можно жить на этой грязной улице, в этой комнатушке с земляным полом, одной?
Ну перебирайся же ты, наконец, к нам.
Вместо ответа Песя посмотрела пристально на дочь свою и сказала с
печалью в голосе:
- Знаете ли вы, что на следующей неделе еврейский Новый год?
С этим она встала и ушла.
Вечером, за ужином, Этл обратилась к усталому после работы мужу.
- Слушай, Аба, давай отпразднуем, как бывало раньше, Новый год.
Аба с удивлением посмотрел на свою жену. А Этл продолжала.
- Ты чего? Наш, еврейский Новый год, через неделю. Я приготовлю массу
вкусных вещей.
- Что ж, - подумав, сказал Аба, - давай. Только мне через день рано
утром надо уезжать в Казатин.
Осень. Это венец каждого года, когда все вокруг - небо, земля, воздух,
вода, все живое и неживое - раскрывается в райском колорите удивительных
красок, звуков, благоуханий, в щедром богатстве изумительных даров природы.
Такое мог возвести только Он, имеющий неограниченную власть над
вселенной. Сотворить, чтобы Сказочная Осень напоминала о себе каждый божий
год, и неблагодарное человечество никогда не забывало о том, что желанный
рай начинается уже здесь, на грешной, безумной земле.
Осень - прекрасная пора, когда можно распрямить свои плечи, оценить
свой труд за год, предаться праздному созерцанию окружающей красоты.
Прекрасен и еврейский Новый Год - Рош Ашана, который празднуется в это
удивительное время года, когда наступает месяц Тишрей. Глубокая вера, а
также церемониальность, торжественность религиозных обрядов отодвигает на
задний план каждодневную обыденность, возвышает и очищает человека,
напоминая ему о том, что он является достойной частью божественной красоты и
гармонии окружающего его мира.
На подходе к синагоге Аба встретил стареющего балагулу Лейзера. Тот
остановился, развел в недоумении руки и, подняв кверху свою длинную бороду,
начал с высокой ноты:
- Очень даже может быть, что мне снится-таки прекрасный сон, и я до сих
пор не проснулся. Скажите, пожалуйста, кажется, Аба идет в синагогу!?
- Ты бы сначала поздоровался со мной, а? - Аба протянул руку Лейзеру,
но тот слегка отшатнулся и отгородился от него повернутыми к нему ладонями.
- Нет, нет! Если это не так и ты не в синагогу, то не касайся меня,
ради Бога! Не буди! Дай побыть еще немного в этом приятном для меня сне!
Через минуту можно было видеть, как Лейзер с высоты своего огромного
роста опустил свою руку на плечи своего собеседника, и они вместе влились в
негустой поток евреев, направляющихся на вечернюю молитву.
- На днях видел твою старшую и чуть шею не вывихнул, глядя ей вслед.
Пора вам уже с Этл подумать о женихе, пора.
В ответ Аба громко и весело засмеялся.
- Ты чего смеешься, я ведь это серьезно.
- И я серьезно, - тем не менее, Аба продолжал улыбаться.
- Где же ты серьезно, - вон зубы свои выставил напоказ, что тебе ковбой
из американского боевика.
Внезапно оба замолчали. Легкая тень покрыла лицо Лейзера.
Аба остановился, движением руки остановил балагулу, посмотрел ему в
лицо и сказал серьезно:
- Я, может быть, причинил тебе боль. Извини, пожалуйста. Я ведь, когда
смеялся, думал сначала только о своих детях, которые, как и все они, теперь
больше нас знают и смотрят на нас, как на отсталых людей. А ты советуешь нам
с Этл выбирать для Голдочки жениха.
- Может, Аба, ты и прав, - понуро согласился Лейзер. - Я как вспомню
моего старшего Соломона... Стоит передо мной и молчит. Я ему - как же ты
можешь нарушить традиции своих дедов, прадедов, своей семьи, в конце концов?
А он стоит и молчит, упрямо смотрит на меня из-подо лоба и ни слова.
Дескать, что с тобой говорить, ты все равно ничего не поймешь. Мы с матерью
надеялись, что все обойдется. Просто не верилось, что такое возможно в нашей
семье. А он, стервец, на следующее утро умотал со своей шиксой в неизвестном
направлении.
Эта история, когда сын Лейзера внезапно решил жениться на украинской
девушке, случилась полтора года тому назад. Весь Ружин бурлил по этому
поводу несколько месяцев. Были сторонники той и другой стороны. Жалели мать,
которая слегла после этого в постель. Страсти затихли лишь после того, как
непокорный сын прислал, наконец, письмо, в котором сообщал, что они с женой
живут и работают в Донбассе и что он по-прежнему любит своих родителей и
будет любить даже, если они его не простят.
Вот почему Аба, вспомнив эту историю, решил извиниться перед Лейзером.
- Ты говоришь! - начал было Аба. - Уж очень мне хотелось прийти сегодня
в синагогу со всем своим семейством. Так на тебе - этот мой ветрогон,
который Мендл, сказал, что он договорился с Монькой Айзенбергом, что тот его
будет учить кататься на своем велосипеде, а Голделе - Голделе долго
извинялась, ласкалась ко мне, как кошка, и говорила мне что-то о комсомоле.
Собирается поступать туда. Вот так, дорогой мой Лейзер. И я хочу сказать
тебе, дай Бог нашим с тобой детям здоровья, долгой жизни и чтобы она была
лучше нашей. И я даже и не знаю, на чьей стороне больше правды.
Аба вздохнул глубоко и добавил, указав жестом на впереди идущих в
группе женщин с детьми, Этл с Люсей:
- Вот только Люсеньку удалось уговорить.
В вестибюле синагоги собрались пожилые евреи, которые по очереди стали
приветствовать Абу и Лейзера. А дядя Велвл, который считался в местечке
мастером на все руки и умел чинить все, не преминул уколоть Абу язвительной
шуткой.
- Я вижу - и Аба сейчас с нами - не забыл, что Бог творит сегодня
Всевышний суд над человечеством. Конечно же, я поздороваюсь с тобой и даже
обниму, как дорогого мне человека, но скажу тебе так: добрые твои дела, но
Бога не забывай. Мы будем рады видеть тебя здесь чаще.
Женщины и мужчины разделились и заняли свои места, и началась
предновогодняя молитва, в которой присутствующие просили всемогущего
ниспослать им, их семьям и всему еврейскому народу мир, благополучие и
радость.
Пожелали друг другу доброго Нового года.
Потом все вышли к реке и встали на высоком берегу. Сначала мужчины,
юноши и совсем мальчики в строгих темных одеждах, потом - женщины с дочерьми
в ярких, красочных платьях.
Дни стояли на редкость тихие, солнечные, совершенно безоблачные. И
каждый раз на смену утренней освежающей прохладе к полудню постепенно
надвигалась ласковая теплынь бабьего лета, а к вечеру - багряный закат над
Раставицей, сдержанное величавое волнение серебристой глади водного
простора, заигрывающей с золотом солнечных лучей.
Огромное зеркало реки отражало в этот момент величие окружающей красоты
- уходящий за горизонт багряный шар; усеянное первыми предвечерними звездами
голубое небо; одаренный яркими осенними красками лес на противоположном
берегу; стаю гусей, оставляющих на воде после себя перламутровый длинный
след, и венок прекрасных белых лилий вперемешку с зелеными крупными листами
у полосы прибрежного высокого тростника.
Можно много и долго спорить о том, есть ли у человека душа, и не найти
ответа на этот вопрос. Но когда ты в такой вечер стоишь в кругу родных,
близких тебе людей на высоком берегу реки у синагоги и слышишь слова особой
молитвы "Ташлих", она, душа твоя, действительно с тобой, ты чувствуешь ее и
ты готов целиком и полностью отдаться ей.
Пока собирались читать молитву "Ташлих", все о чем-то говорили, - кто о
последних новостях, кто о том, что наболело.
- Люсенька, девочка моя золотая, как я рада тебя видеть! - Это была
тетя Настя, уборщица из папиного магазина, которая из любопытства пришла,
чтобы посмотреть, как евреи отмечают свой Новый год. - Как же ты похорошела!
Чувствуешь себя как? Кашель-то прошел? Как вы там, в деревне, отдыхали?
- Очень даже здорово. У нас там был ворон, который говорил человеческим
голосом.
- Неужели? Вот это здорово!
Но Люсин восторг вдруг пропал и она серьезно продолжала:
- А еще мы там были на работе у дяди Павла, который иногда приходил к
папе в магазин, и там было событие.
- Какое же событие? - спросила Настя.
- У него со шкафа упала на пол фотография дяди Антона, а когда я ее
подняла, дядя Павел как бросился на меня, и сразу вырвал ее и был очень
злой.
Началось чтение молитвы "Ташлих", и все выворачивали карманы, чтобы
сбросить свои грехи в реку. Длилось это совсем недолго и закончилось
словами, пронесшимися по всей широкой водной глади: "...что может мне
сделать человек? Господь помогает мне, и увижу я падение моих врагов. Лучше
надеяться на Господа, чем полагаться на человека. Лучше надеяться на
Господа, чем полагаться на великодушных".
Аба стоял рядом с Настей и переводил ей эти слова.
Возвращались домой уже в сумерках.
"Павло из Верховни и фотография Антона... - думала Настя, приближаясь к
своему дому. - Именно он тогда и приходил с одним дружком... лицо все в
пятнах оспы, круглое, жирное. Почему Аба не рассказал про фотографию Антона?
Ну да, я ведь отказалась говорить с ним об этом. А ведь Антошу жалко,
хороший парень. Не мог он пойти на это".
В голове засели последние слова молитвы, которые Аба ей перевел: "Лучше
надеяться на Господа, чем полагаться на человека..." Она пыталась это понять
и не могла сосредоточиться на главном, что ее сейчас волновало.
"Надо обязательно поговорить с Абой", - решила Настя, открывая дверь
своего дома.
Вечером собралась дома вся семья Абы. Мендл был особенно возбужден и
рассказывал всем о том, что почти что может уже кататься на велосипеде.
Сначала Монька его держал сзади, а потом он уже сам ездил. И, вообще, на
велосипеде запросто можно ездить со скоростью автомобиля.
Голда пришла не одна, а со своей подругой Розл. Роза, как ее называли
подруги, принесла с собой гитару.
В доме царили почти все запахи еврейской кухни, которые могли оставить
безразличным разве что только мертвого человека. Что бы там ни говорили, но
благоухающая фаршированная рыба, возбуждающая редька с гусиным жиром и
гривилами, кисло-сладкое жаркое со своим неповторимым вкусом, сдобные
кихелах за праздничным новогодним столом - не только вкусная еда. Это живой
увлекательный рассказ об умении, находчивости, вкусе, красоте, которые
впитываются с самого детства в кровь и мозг человека и навсегда, на всю
жизнь, определяют его принадлежность.
Этл, сама того не сознавая, находила в себе в эти дни смелость и
сноровку готовить такие блюда, на которые никогда раньше не решалась.
Последний разговор с матерью как бы прорвал накопившуюся за последние годы в
ее душе обиду за постепенное отмирание того, чем жили ее родители и их
предки.
На этот раз она, как никогда раньше, особенно остро чувствовала
внимание и чуткость Абы к ее затее. И это придавало праздничному настроению
особый оттенок. И вместе с тем, она время от времени обнаруживала в глубине
своего сердца неясное предостережение, которое нет-нет да просачивалась
сквозь праздничное, счастливое настроение.
Зажигали свечи. Сначала Песя и Этл, потом Голда с Розой. У Люсеньки
загорелись глаза и зарумянились щечки от детского любопытства и крайнего
нетерпения в ожидании своей очереди.
Аба приготовился читать кидуш - извлек из сундука залежавшийся
